Юлий Крелин - Игра в диагноз
«К ним едет ревизор!» Вот Александр Владимирович и сообщил всем по начальству, всем заведующим отделениями, приехал сам просмотреть все истории болезни, проверить все записи, пройтись по всем сестринским постам, навести порядок во всех шкафчиках, в буфетной, в уборный. Нагнать страху на санитарок, если они сегодня есть, а если нет, то уговорить сестер и объяснить им важность происходящего, и чтоб к утру отделение все же было убрано, чтоб коридоры были вымыты, чтоб пустые кровати были застелены, чтоб все было чисто, аккуратно, прилично, ну, и все такое прочее.
Михаил Николаевич также приехал в свое отделение. Цель комиссии неизвестна — объявлен общий аврал.
Борис Дмитриевич понимал всеобщее волнение, но сердце при этом тягостно защемило, как при начале приступа стенокардии: «Завтра комиссия! Плакала моя операция. Еще трижды стоять в очереди за едой». Правда, тотчас же вспомнил, вернее, представил себе, что весь этот день может провести со своей новой знакомой, приятельницей, почти подругой, как ему показалось; к тому же еще и диагноза он ей не поставил, и возможная отмена операции не показалась теперь таким неудобством, неприятностью, досадным недоразумением, а вовсе даже наоборот, как-то приятно стала согревать его.
«И диагноз еще не поставлен, — лицемерно сказал он себе. — А может быть, я просто боюсь операции? Здравствуйте! Новости. Надо бы ее найти, Тамару, да спросить, как у них в городе с комиссиями».
Борис Дмитриевич подумал о своих больных, которые неделями дожидаются операции.
«Да, конечно же, операции, безусловно, не будет».
Это даже не догадка с долей, сомнения — это знание жизни, это утверждение, уверенность стопроцентная.
…Он был прав.
Операция утром была отменена.
По коридору с самого начала работы, нет, до начала работы, с самого раннего утра начали носиться старшая сестра и все сестры отделения, — сестра-хозяйка и все имеющиеся в наличии санитарки, бегали главный врач и его заместители, заведующие отделениями и их ординаторы. Наверно, собрали народ по схеме на случай тревоги. Надо было все готовить. Какая там операция! Назначения каждодневные могли забыть, не то что такую экстраординарную вещь, как операция.
Наконец, комиссия свалилась… Нет, не свалилась. Знали, что будет. Она не была столь внезапной, как инфаркт, она как ожидаемая эпидемия гриппа, заранее обнаруженная в окрестных областях. Как могли, но подготовились.
Члены комиссии тоже не знали, с какой целью их направили в больницу. Члены комиссии не знали пока, как говорить с коллективом, с работниками, с персоналом больницы — одобрительно и ободряюще или укоризненно и упрекающе, не знали, что искать — хорошее или плохое. Найти-то можно все — все есть в любой больнице, всюду есть и хорошее и плохое. Комиссии лишь было известно, что срок ей дан один рабочий день, а потому надо многое успеть, потому нужна помощь работников больницы, потому были отменены все плановые мероприятия — операции, конференции, совещания, летучки, пятиминутки. Все были заняты.
Борис Дмитриевич позвонил домой, сказал об отмене операции, посетовал на эту тему и горестно сообщил, что вынужден без дела слоняться, потому что зайти к коллегам он, опять же из-за комиссии, возможности не имеет.
С Тамарой Степановной, или правильнее сейчас уже говорить — с Тамарой, Борис Дмитриевич, Борис то есть, встретился опять в столовой. Они снова вместе стали в очередь. По-прежнему очередь ему не нравилась, но сегодня его недовольство, брюзжание, раздражительность по этому поводу носили совсем иной оттенок; прибавился совсем другой акцент; скажем, к его прежнему отношению добавилась новая, дополнительная мелодия, как бывает, когда при уже привычных болях из-за камней в желчном пузыре добавляются боли, связанные с воспалением поджелудочной железы.
Как врач, она тут же оценила ситуацию и, естественно, сразу сообразила, что никакой операции не будет. В основном на эту тему они и говорили и скорей всего, наверное, лицемерили, когда ругали создавшееся положение.
Тамара обобщала. Борис же давно исповедовал теорию, что как только начинаешь обобщать, тотчас в рассуждения вкрадывается ошибка. Обобщать ничего нельзя разве только в математике. Впрочем, он сейчас тоже обобщал.
Тамара обобщала, негодовала, сравнивала и… хвалилась. Она говорила, насколько лучше и спокойнее работать в провинции, в небольших городах. Не может быть у них такого аврала, набега, как подобная внезапная сатанинская высокая комиссия. «Если из области и поедут, то заранее скажут, когда и зачем, что подготовить надо и какая, так сказать, форма одежды и лиц. А такая внезапная комиссия в конечном-то итоге комичная проверка, естественно, лишь с панталыку сбивает и всю работу нарушает. Так делают, только если хотят застать врасплох какого-нибудь явного преступника…» И дальше все обобщала… и была не права. Просто заранее известно, что не права, потому что обобщала, так думал Борис, хотя и слушал ее вполуха, краем уха, ушами только слушал, а не головой; мозг вновь был занят диагностикой и изучением, лицом и фигурой, оценкой манер и речи. Он не мог обнаружить ничего отклоняющегося от нормы, разве что это незначительное и даже пикантное пучеглазие. Ни о каких болях она не говорила. Анализов нет. Развитие заболевания, эволюция изменений неизвестны. Да и о каком заболевании, о каких изменениях идет речь! Точки отсчета нет.
«В конце концов, не так-то и стыдно, что я до сих пор не могу диагноза поставить — ну никаких данных, никаких!»
Но потом он вспомнил, что никаких данных не было и у его контрагента, однако она нашла у него кривую спину, она оказалась на высоте.
Он смотрел на нее издали, когда она уходила к себе в палату; так шла, что было полнее впечатление, будто идет уже вполне раздетая, но никакой новой симптоматики это не дало. Он смотрел на нее приближающуюся, идущую к нему из палаты, было много самых разных, приятных впечатлений, но диагноза из целого сонма эмоций построить не удавалось.
К обеду приехал Виктор Семенович, который на правах старого больного, на правах товарища больного доктора, пользуясь привилегиями «своих» больных и докторов, проник в корпус в неурочное время.
Борис Дмитриевич с ходу стал жаловаться приятелю на ситуацию, но не сказал сразу, в чем дело. Он сначала стал объяснять необходимость порядка, серьезных узаконений в работе, необходимость для организации их работы настоящих хозяйственников, сказал, что не надо бояться скомпрометированных понятий, терминов, слов — нужны хорошие, грамотные чиновники. Чтобы наладилась работа, необходим просвещенный бюрократизм — единственный выход из хаоса, сумятицы и неразберихи XX века. «Нам нужен просвещенный бюрократизм ученых чиновников, грамотных руководителей, а не просто начальники больниц и других медицинских инстанций. Лишь тогда мы можем быть ограждены от неожиданных наскоков ревизоров, которые такие же врачи, как и мы, и к тому же не знают, что и для чего они ревизуют».
Поскольку все это довольно тривиальные истины, Виктор Семенович сначала расценил их просто как результат обычной человеческой тяги к жалобам, Просьбу о жалости, жажду вызвать сочувствие, иначе он не мог понять, почему подобная банальность так встревожила Бориса перед операцией. Потом он предположил, что кто-то лично задел его товарища, коль скоро он так неоправданно возбужден, повторяя банальщину, давно всем набившую оскомину.
И Борис Дмитриевич вынужден был ернически согласиться:
— Есть личная причина моих общественных и государственных деклараций. Операция не состоялась в результате отсутствия грамотной организации работы, отсутствия плановости в руководстве больницами, в результате появления неожиданной, аномальной, а проще говоря, патологической комиссии, перемешавшей все планы, расписания и надежды.
Этот пыл, по-видимому, скрывал еще и толику лицемерия — он был рад задержке. Уже рад. Да и естественно радоваться отмене операции.
Но Виктор Семенович этой тонкости, конечно, не мог заметить, так как у него тоже не было никаких, данных для диагностики этой новой, возникшей болезни, и он сообщил, а вернее, утвердительно предположил, что скорей всего речь идет о комиссии, которую наслал на них Павел Николаевич, наслышавшись на том самом праздновании чудесного выздоровления Виктора Семеновича о многом хорошем в этой больнице и о колоссально тяжелых здешних условиях работы. Он сказал, что, видимо, Павел Николаевич срочно послал людей, так как, чтобы помочь, надо знать конъюнктуру в больнице, производственную обстановку, положение в хозяйстве. «Чтобы лечить, — процитировал Виктор Семенович Павла Николаевича, — надо поставить диагноз. А чтобы, поставить диагноз, надо собрать информацию, выяснить целый ряд моментов, называемых у них, у врачей, симптомами. И надо послать без предупреждений, чтоб в больнице, перепугавшись комиссии, не успели бы скрыть, замять, припрятать разные тяжести, сложности и недоделки».
