Сергей Ведерников - Пятицарствие Авесты
Марк молчал, думая о том, что Анны, Воэтусы, Кантеры, Камифы — эти несколько семейств, пользовавшиеся привилегиями при назначении первосвященников, всегда были самыми преданными слугами любого правителя, будь то Ирод или римский прокуратор; все они принадлежали к той властной верхушке государства, которая грабила народ самым безжалостным образом. Члены всех первосвященнических семей, родственники и приближённые царей и правителей, начиная с Ирода Старшего, составляли партию саддукеев, которым революция была не нужна; больше того, они боялись её, ибо в случае её победы они могли потерять всё, так как могли потерять власть, а римским господством власть им была обеспечена, даже большая, чем во времена независимости; кроме того, проникновение в их жизнь римской роскоши и разнузданности нравов было делом неотвратимым. Давно уже по Иерусалиму распевали песенки, проклинавшие притеснителей:
Чума на дом Воэта!
Чума на них за их палки!
Чума на дом Анны!
Чума на них за их заговоры!
Чума на дом Кантеры!
Чума на них за их каламы!
Чума на семью Измаила, сына Фабии!
Чума на них за их кулаки!
Они первосвященники, сыновья их казнохранители,
Их зятья пристава, а их холопы бьют нас палками.
Марк понимал также, что члены другой партии, партии фарисеев, более многочисленной и более патриотичной, в большинстве своём всё же будут придерживаться взглядов умереннее, чем зилоты, по тем же причинам. За время своего господства Рим — эта новоявленная «блудница» — развратил своих подданных, бывших ревностных поборников Яхве, и только зилоты были до конца последовательны в своей борьбе против империи, заявив однажды, что «никто на Земле не имеет права считать себя господином для другого человека!»
Так формулировал для себя основной принцип движения Марк, хотя в официальной формуле он звучал несколько иначе:
«Никто не смеет признавать над собой господина, кроме Бога!»
Для верующего иудея был приемлем только этот лозунг, но Марк не принял иудейскую веру, несмотря на не раз предъявляемые ему требования сделать это; строго говоря, он вообще не верил ни в какого бога, то есть, как говорили греки, был атеистом, и примкнул к движению зилотов, поскольку их цели, не касавшиеся религии, были ему близки да его предки традиционно вели борьбу с империей, пройдя весь путь становления этого принципа до того времени, когда Иуда Гавлонит внёс его в политическую жизнь иудеев, и ещё позднее. Они участвовали в создании движения зилотов, и он, Марк, с сыновьями будет продолжать их дело, а партия противников революции сильна и своими приверженцами, и властью, которую они имеют; между тем народ не организован и тёмен, к тому же традиционно привык повиноваться саддукеям и почитать фарисеев. Необходимо привлечь бедноту на свою сторону, что не просто сделать, когда отсутствует признанный вождь нации. Матгафии Асмонаю было проще начать войну против Антиоха Епифана, потому что его поддерживали все слои населения, тогда как римляне оказались более понятливыми: не притесняя и даже поощряя чем-либо национальную правящую верхушку, прилагали поэтому минимум усилий, чтобы удержать иудеев в повиновении. Вождём мог бы стать Менахем, сын Гавлонита, но он не столь известен в народе, как его братья Яков и Симон, казнённые прокуратором Александром.
Марк сидел, закрыв глаза, погружённый в свои нерадостные мысли, когда прикосновение сына вернуло его к действительности.
— Отец! — сказал он, решив, что тот заснул. — Пора идти на совет.
— Да, да, конечно! — ответил Марк, вставая.
Совет собрался почти в полном составе. Среди его членов были даже фарисеи, что никогда не разглашалось, как и то, что совет существует, а также — кто его члены. «Что ж тут такого? — сам себе говорил Марк. — Ведь одним из основателей движения был и фарисей Садцок». Сообщение его о взятии Мосады внезапным нападением вызвало одобрительную реакцию собрания, и он передал опасения Менахема по поводу возможных карательных мер прокуратора Флора или наместника Сирии — Цестия, а также пожелание о скорейшей мобилизации сторонников кананитов. Совет согласился с опасениями Менахема, признав, что многое для активизации восстания уже делается, хотя заметно оживились и его противники. Когда было заявлено, что состоялась вербовка начальника храмовой стражи, тут же прозвучало предложение об отмене принятия жертв от не иудеев, с чем Марк категорически не согласился, считая, что эта акция не принесёт ничего хорошего, а наоборот, возбудит недовольство по отношению к иудеям людей других национальностей. Протест Марка был отклонён, но из-за опасения осложнения обстановки в городе, от сикариев потребовали, чтобы они на время прекратили свои акции, на что Марк ответил, что не уполномочен решать такие вопросы, обещав сообщить это требование совету сикариев. Было решено подготовить к отправке в провинцию своих представителей для организации сопротивления и вооруженных отрядов, создание которых в городе и их вооружение возложили на несколько человек, среди коих были Элеазар сын Симона, племянник Марка, и Андрей; Марк же должен держать связь между Мосадой и советом. Решив с Александром порученное ему дело, сикарий намеревался спокойно ждать развития событий.
Возвращаясь домой, Марк отчётливо осознавал, что и вчера, и сегодня ждал её прихода, а что она должна была прийти, он не сомневался, да и Пётр говорил ему, что она приходила в его отсутствие, спрашивала где он и когда вернётся, на что тот, естественно, не мог ответить ничего вразумительного. И хотя она приходила, скорее всего, не по своей воле, Марк не сомневался, что воля её не была против воли её пославшей. Занятый этими мыслями, он не сразу обратил внимание, как юноша с покрытой, несмотря на жаркую погоду головой, уже давно шедший следом за ним, догнал его и, поравнявшись, вдруг сделал рукой резкое движение, словно намереваясь ударить, но он, повернувшись боком к удару, тут же схватил того за руку, держащую кинжал, и, чуть вывернув её, толкнул в сторону нападавшего. Тот вскрикнул и медленно опустился на колени, а затем и вовсе упал на бок, раненный в плечо собственным оружием, к которому Марк даже не прикоснулся. Сикарий повернул беднягу, потерявшего сознание, на спину, вынул из раны кинжал, разорвал довольно просторную тунику по отверстию раны и отшатнулся: грудь нападавшего была перетянута куском материи, перед ним была женщина. Он находился уже рядом с домом, переулок был пустынный, и это оказалось кстати для него, несшего на руках неизвестно какого человека в окровавленной одежде. Внеся пострадавшую в жилище, он уложил её на постель, с помощью Петра обмыл рану, наложил повязку, остановив кровотечение, а когда она пришла в себя, растерянная и бледная от потери крови, потребовал ответа: кому была нужна его смерть?
Женщина молчала, закрыв глаза и откинувшись на изголовье, и Марк замолчал тоже, сбитый с толку странной ситуацией, в какой оказался, но ещё больше поражённый необычной, удивительной её красотой, встречающейся — он думал — не так часто. Пётр принёс воды и вина, она выпила его, разбавленного, довольно много, а Марку ничего не оставалось, как послать слугу, державшегося им при себе, просить сына прислать рабыню для ухода за пострадавшей; и они пришли вскоре вместе с Александром, обеспокоенным случившимся. Рассказав о происшедшем, Марк ждал, что скажет по этому поводу сын, но тот был растерян и обеспокоен не меньше отца, заявив, что будь на месте нападавшей мужчина, всё, наверное, было бы проще объяснить, поскольку любой сикарий мог ждать в отношении себя таких же действий, какие он проявлял к своим врагам. Сикарий согласился с сыном, и в его сердце закралась тревога вместе с догадкой, неприятно подействовавшей на него; но, понимая, что сугубо личное восприятие случившегося, а тем более догадки о причинах, его вызвавших, меньше всего адекватны истине, он не спешил делать выводы, решив, что время в итоге лучший свидетель происходящего.
На следующий день стало известно, что начальник храмовой стражи, Элеазар сын Анании, запретил принимать дары и жертвы от не иудеев; это был вызов римлянам, так как означало прекращение принесения жертв за римлян и императора. Первосвященники и городская знать отреагировали моментально, созвав народ на собрание, с тем чтобы отговорить решительно настроенных от подталкивания к войне. Ни уговоры, ни ссылки на древние обычаи, ни даже пространная речь царя Агриппы, прибывшего на собрание со своей сестрой Вереникой и убеждавшего не начинать войну с империей, не дали никакого результата; а царя закидали камнями, поэтому тот вынужден был убраться в своё царство вместе с сестрой.
Бывший свидетелем собрания и отъезда царя и Вереники Марк решил проверить свою догадку о происшедшем на него нападении с помощью Петра, которого он, проинструктировав, попросил войти в комнату нападавшей на Марка, когда тот будет там, словно бы беспокоясь о её здоровье, и сообщить о бегстве Агриппы и Вереники из города. Ведя себя доброжелательно, что не стоило больших усилий, принимая во внимание то впечатление, которое произвела на него пленница, Марк поинтересовался её самочувствием, но не удостоился ответа ни на этот, ни на последующие вопросы. Она лежала так же, откинувшись на изголовье, закрыв глаза и не говоря ни слова, причём была бледна, но совершенно спокойна, что особенно поразило сикария, потому что благополучный выход из той ситуации, в какой находилась пленница, мог казаться ей проблематичным, но, очевидно, эта проблематичность не сильно беспокоила женщину. Когда вошёл Пётр и тревожным тоном сообщил новость о бегстве царя и Вереники, Марк, наблюдавший за ней, заметил, как дрогнули закрытые веки, как напряглось всё её тело, и понял, что догадка была правильной и что Вереника всё узнала и решила отомстить таким образом.
