Гарольд Роббинс - Наследники
Я кивнул. Он неплохо провернул дело: обычно кинофирмы за каждый хороший фильм, который они предоставляли, норовили навязать четыре никуда не годных.
— Ну, а теперь держись обеими руками за стул, — предупредил он. — Это обойдется тебе в четыреста тысяч долларов за каждый, и через двадцать четыре часа ты должен подтвердить, берешь ты их или нет. И деньги им нужны сейчас, чтобы они могли внести их в отчеты этого года.
Я уставился на него. Цена была в два раза больше обычной. Но я знал, что только поэтому они отдали ему фильмы. Им было необходимо улучшить свои показатели в финансовом отчете за год, иначе держатели акций поднимут страшный вой. Сейчас они больше боялись держателей акций, чем владельцев кинотеатров, которые заставили их подписать договор, запрещавший демонстрацию по телевидению фильмов, вышедших после сорок восьмого года, то есть моложе семи лет. Потому что от держателей акций зависело, полетят они со своих кресел или нет, а владельцы кинотеатров все равно придут к ним за продукцией.
— Ладно, — вздохнул я, — покупай.
Он уставился на меня.
— Ты представляешь, что ты делаешь? Это же больше четырнадцати миллионов долларов!
— Я сказал, покупай.
— Ты что, даже не хочешь узнать, что это за фильмы? Кто в них играет…
— Ты ведь эксперт, Джек. — Мой тон был резким. — Я доверяю твоему мнению. Ты ведь не будешь пользоваться моим незнанием?
— Но ведь это твоя работа, и если фильмы плохие…
Я снова оборвал его. На этот раз мой голос был холоден как лед.
— Вот здесь ты ошибаешься, Джек. Это не моя работа. Если фильмы хорошие, то твоему агентству повезло. Моя работа позволяет мне делать ошибки. Но если ты не угодишь мне, «Уорлд Артистс Менеджмент» не продаст больше ничего Синклеру. И тогда твое агентство пойдет ко дну, потому что всего, что вы получаете от других телесетей, недостаточно, чтобы оплатить ренту и за один этаж вашего офиса.
Он побледнел, а на лбу выступили капли пота. Он долго крутил в руке бокал, не сводя с меня глаз, и наконец сказал:
— Это хорошие фильмы.
— Так чего ж ты волнуешься? — улыбнулся я. — Успокойся, давай поужинаем, я просто умираю с голоду.
Но, как ни странно, у него, похоже, не было аппетита.
* * *Я вернулся домой в двенадцатом часу и чувствовал, что еще могу сегодня поработать. Открыв кейс, я разложил бумаги на столе в кухне.
Был второй час ночи, когда я кончил их подписывать и добрел до кровати. Глаза горели, и, не успел я закрыть их, как мгновенно уснул. Прошло не более получаса, и зазвонил дверной звонок. Спросонок показалось, что это мне мерещится, и я попытался снова заснуть. Звонок продолжал заливаться. Теперь я совсем проснулся. С трудом поднявшись с кровати, прошел через всю квартиру к входной двери и открыл ее.
Она была закутана в меховое манто, руки сжимали маленькую сумочку, а широко открытые глаза смотрели на меня со страхом.
Я потоптался на месте, затем сделал шаг назад, и Барбара бросилась мне на шею, дрожа и плача.
Я закрыл дверь.
— Ты ничего не сказал о том, что переехал, — всхлипывала она.
Я поддерживал ее.
— Я сначала пошла на твою старую квартиру, а швейцар сказал, куда ты уехал. — Она посмотрела на меня, ее глаза были полны слез. — Ты сердишься на меня, Стив?
Я покачал головой.
Слова так и сыпались из нее градом.
— Я больше не могла. Мне было одиноко. Так одиноко… Я все думала о том, что ты сказал насчет других друзей. И впервые подумала знаешь о чем? Что у меня нет других друзей. Настоящих друзей. Так, приятели, знакомые, вот и все. Я выпила полбутылки виски. Выкурила три сигареты с травкой. Ничего. Тогда решила спать и приняла нембутал. Но когда встала с кровати, чтобы принять четвертую таблетку, поняла, что не засну. Я смотрела на себя в зеркало в ванной и видела лицо своей матери. Я знала, что кончу так же, как и она. Что они придут утром и найдут меня мертвой. Тогда я испугалась и пыталась дозвониться тебе, но мне отвечали, что номер отключен. Я металась в панике. Мне было некуда идти, и я отправилась искать тебя. — Она вытерла глаза рукой. Ее манто распахнулось, и я увидел, что на ней нет ничего, кроме ночной рубашки. — Разреши мне остаться с тобой сегодня. Утром я уйду. Ну пожалуйста.
— Но ты ведь уже здесь, — сказал я. — Давай ложись спать.
Я отвел ее в спальню.
— Умойся, а то у тебя тушь потекла.
Она послушно пошла в ванную. Я погасил в спальне свет и залез в кровать. Слышался шум воды. Скоро дверь ванной открылась, и в потоке света появилась ее фигура.
— Сейчас я выгляжу нормально? — спросила она.
Я не видел ее лица, оно было в тени, но против света сквозь ночную рубашку просвечивал ее силуэт, и я засмеялся. То, что я видел, выглядело нормально.
— Ты выглядишь чудесно.
Она погасила свет в ванной и легла в кровать. Я подвинулся, давая ей место.
— Нет, Стив, — попросила она. — Обними меня.
Я обнял ее, и она положила голову мне на плечо. Минуту она лежала спокойно, затем внезапно села. Быстро скинула через голову ночную рубашку и снова прижалась ко мне.
— Так лучше, — прошептала она. — Я хочу чувствовать твое тело. — Она повернулась и положила мою руку себе на грудь.
Я чувствовал, как ее соски становятся тверже. Во мне начал просыпаться жар. Теперь я не мог заснуть и беспокойно заворочался.
Она принялась ласково гладить меня.
— Ты извини, Стив, — прошептала она. — Мы не сможем трахаться целую неделю.
— Я знаю, — хмуро сказал я. — Давай попытаемся заснуть.
Движения ее руки прекратились. Я закрыл глаза. Через несколько минут она снова заговорила:
— Поцелуй меня разок, Стив.
Я нежно поцеловал ее, и она ответила мне на поцелуй. Закрыв глаза, она прошептала:
— Стив.
— Да?
— Пообещай мне кое-что.
— Что?
— Сначала пообещай. — Она вела себя как ребенок.
— Ладно, обещаю.
— С утра не смотри на меня. Они мне все там обрили, и мне стыдно.
Я тихонько засмеялся.
— Пожалуйста, давай спать.
Я мог этого и не говорить, она уже спала. Я посмотрел на нее. В темноте она казалась такой юной и беззащитной. Я закрыл глаза.
Но тепло и запах женщины не давали мне уснуть. Когда я встал с постели, она даже не шелохнулась. Я прошел в гостиную и в конце концов заснул перед телевизором, когда пытался смотреть какую-то передачу.
Глава шестая
Мне было шестнадцать лет и я учился в выпускном классе, когда погибли мои родители. Это был один из тех бессмысленных несчастных случаев, которые происходили во время войны. Согласно правилам светомаскировки все огни автомобилей должны были быть закрашены черным в верхней части, чтобы их нельзя было увидеть с воздуха. Когда идущий навстречу автомобиль поднимался в гору и свет его фар ударил отцу прямо в глаза, он чуть повернул вправо, стараясь избежать столкновения. Этого оказалось достаточно.
Огромный «паккард» съехал с дороги и упал в пропасть глубиной сто метров, перевернулся дважды, ударившись о скалы, и исчез под десятиметровым слоем воды.
— Мужайся, — сказал мне мистер Блэйк, адвокат, когда я, с сухими глазами, сидел в его кабинете после похорон. — Все произошло быстро и безболезненно, они даже не поняли, что случилось.
Я посмотрел на мою тетю Пруденс, сидящую по другую сторону стола. Ее имя никак не соответствовало ее характеру.[1] Много лет назад она переехала из Нью-Бэдфорда в Кейп-Энн. Мой отец редко упоминал о своей младшей сестре, но я слышал о всех ее похождениях.
О том, как она влюбилась в одного художника и поехала за ним в Париж, где он ее бросил и вернулся к своей жене. О других ее романах, про которые постоянно судачили. Наконец она вернулась в Нью-Бэдфорд.
Мой отец не подозревал, что она в городе, пока она не появилась в его конторе в банке. С ней был пятилетний малыш, крепко вцепившийся в ее юбку.
— Привет, Джон, — сказала она.
— Пруденс, это ты? — удивленно спросил мой отец.
Она посмотрела на мальчугана.
— Dit bon jour au monsieur, Pierre,[2] — сказала она.
— Bon jour,[3] — смущенно сказал мальчик.
— Он говорит только по-французски, — объяснила тетя Пруденс.
— Кто это? — спросил отец, глядя на нее.
— Мой сын, — сказала она. — Я усыновила его.
— Ты считаешь, что я в это поверю? — спросил отец.
— Да мне все равно, поверишь ты или нет. Я пришла за своими деньгами.
Мой отец знал, о чем она говорит. Но он был воспитан в старых традициях Новой Англии. Женщинам нельзя доверять деньги, пусть даже они перешли им по наследству.
— Предполагается, что деньги должны лежать в банке до тех пор, пока тебе не исполнится тридцать лет. Таково было завещание отца.
— В прошлом месяце мне исполнилось тридцать, — объявила она.
