Шеймас О’Келли - Могила ткача
Дочь наклонилась над отцом, как над ребенком.
— Да не бойся ты, — сказала она. — Лежи тихо и отдыхай. Просто ты очень устал.
Старик немного отпустил веревку и вновь утонул в подушках, совершенно беспомощный, и до женщин теперь доносилось лишь слабое хныканье. Дочь наклонилась пониже, чтобы поправить подушку возле стены. Однако неожиданно раздался громкий рык, и подушка упала.
— Не трогай меня! — крикнул бондарь. У него опять восстановился голос, умеющий держать командирскую громкость. С изумлением вдова смотрела, как старик опять ухватился за веревку и поднялся в постели. — Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не прикасалась ко мне? — кричал он. — Зачем я вообще разговариваю с тобой? Разве я больше не хозяин в моем доме?
Сверкая глазами, он смотрел на дочь, и глаза у него были красными от ярости, словно у пса, заходящегося в лае в своей конуре. Дочь отступила, криво улыбаясь большим ртом. Вдова тоже отступила, и несколько мгновений он как будто прижимал женщин к стене своим яростным красным взглядом. Еще один рык, и бондарь, держась за веревку, стал опускаться ниже и ниже в постели. Несмотря на весь свой опыт общения со стариками, вдова никогда не видела ничего подобного: ни такого воскрешения, ни такого изнеможения. Когда же старик улегся, дочь осторожно накрыла его по плечи и кивнула вдове, чтобы та вышла из комнаты.
Покидая дом Малахи Рухана, бондаря, вдова чувствовала себя так, словно она нашла могилу одного старика, почти убив другого.
VВдова шагала по улицам, внешне спокойная, а внутренне — в замешательстве. Ее первой мыслью было: «А денек-то еще не кончился!» Еще хватало дел дома; она помнила, что ткач лежит там, наконец-то спокойно, вокруг горят свечи, он накрыт коричневым покрывалом и в руках держит распятие — всё, как положено. Вдове казалось, что прошла вечность с тех пор, как он окончательно слег. Все это время он только и делал, что придирался и брюзжал. И агония была долгой и жестокой, словно напоказ. Несколько раз вдова едва не сбегала из дома, желая оставить ткача один на один сражаться со смертью. Однако ей помогали здравый смысл, крепкие нервы и религиозные убеждения, и когда она клала пенни на глаза ткача, то радовалась тому, что исполнила долг до конца. И теперь она тоже радовалась, что перехватила поиски могилы у Михола Лински и Кахира Бауза; Малахи Рухан был еще тот старик, и она никогда его не забудет, но он знал то, чего не знал никто другой. Поднимаясь по дороге, шедшей к Клун-на-Морав, вдова заметила, что небо стало ярче и на серо-синем горизонте полыхает красная полоса. А сразу под красным лежит черная земля, и, естественно, Клун-на-Морав. Вдова смотрела прямо перед собой, и вскоре все то, что казалось ей размытым, постепенно обрело ясность.
Она обратила внимание на заднюю стену Клун-на-Морав с зеленым лишайником на ней, куда более заметным на фоне красного неба. И тут же, над зеленой стеной, на фоне яркого неба поднял спинку один из двух черных тараканов. На стене, как на насесте, удерживались две неряшливые фигурки, такие смешные и неподвижные, что казались неотъемлемой частью композиции. Одна фигурка до того нелепо наклонилась, будучи на краю надгробия, что на секунду вдове показалось, будто человек находится на столе и наклоняется, чтобы посмотреть, нет ли чего под ним. На другой стороне стола находилась хрупкая искаженная фигурка, и, приглядевшись, вдова заметила, что она движется. Непокрытая голова была в отчаянии поднята вверх. Лицо загорелось красным, повернутое к небу, да так сильно, что взгляд вдовы инстинктивно переместился вверх. Над красной полосой, в западной части, была единственная звезда, которая светила так ярко и так молодо, как никогда не светила прежде. Что бы там ни было, а вдове хотелось, чтобы это была юная звезда, которая веселилась и радовалась жизни. Не на нее ли, подумала вдова, смотрел старый Михол Лински? Он был старым, очень старым, а звезда — молодой, очень молодой. Наверно, в его движении головой, когда он поднял ее, был протест; или в сиянии звезды на небе старик уловил насмешку над собой? Почему звезда должна быть всегда молодой, а человек не успеет повернуться, как уже состарился? Разве человек не величественнее звезды? Не об этом ли думал Михол Лински? Вдова не знала что именно, но что-то пугало ее в звезде. У нее появилось чувство, какое бывает у человека, если он вдруг приподнимается над обычной действительностью. Михол Лински как будто простерся перед алтарем в религиозной агонии. Старики, размышляла вдова, очень-очень странные, и ей казалось, что она никогда не поймет их. Глядя на непокрытую голову Михола Лински на фоне яркого неба, вдова подумала, а нет ли в его голове такого, что сделает его таким же великим, как звезда, таким же бессмертным, как звезда? Неожиданно Михол Лински пошевелился. Вдова точно видела это. Она видела, как он поднял руку и короткими быстрыми движениями вытянул ладонь со скрюченными пальцами — раз, два, три — в сторону звезды. Вдова не сводила с него глаз, и его движение было до того знакомым, личным, интимным, что она все поняла. Она поняла, что Михол Лински вовсе не думает ни о чем великом. Он всего лишь гвоздильщик! А глядя на сверкающую в небе Вечернюю Звезду, он думает о своей мастерской, о мехах, о железе, об огне, об искрах и о раскаленном металле, который можно превратить в гвоздь, пока он горячий! В своих фантазиях он уже взялся за молот и ударил по небу, где сверкала Венера! Юная красота звезды, веселившейся на бледном небе над ярко-красной полосой, всего лишь внушала ему мысль еще об одном гвозде! Даже если бы Михолу Лински посчастливилось поднять свое изрезанное шрамами лицо до самых звезд, он увидел бы в них искры, как в своей маленькой кузнице.
Кахир Бауз, как казалось вдове, смотрел вниз, на землю, с другого края надгробия, словно искал какие-то твердые предметы, чтобы расколотить их вдребезги. Старики сидели, повернувшись друг к другу спинами. Очень похоже, что у них вышел еще один спор, который закончился этим выражением обоюдного презрения. Вновь вдова пришла к выводу о неблагоразумии стариков, но не почувствовала возмущения. Слишком она привыкла к ним, чтобы восставать. У нее было чувство, если это можно назвать чувством, устоявшейся тупой терпимости к их маленьким слабостям.
Уже во второй раз положив руку на каменный поручень, вдова вновь подняла бледное печальное лицо над кладбищем Клун-на-Морав. И в это мгновение она ощутила себя невероятно обогащенной дневным опытом чувств. Эти чувства подарили ей великолепное ощущение одновременно реальности и нереальности жизни. Помедлив на лестнице, она ясно увидела то, что до этого мгновения было ей непонятно. Но как только на нее снизошли определенность и ясность, жизнь стала настоящим чудом. Все было очень похоже на сон, о котором толковал Малахи Рухан.
На выцветшей траве, в красных лучах солнца, лежали на спинах оба могильщика, молча вглядываясь в небеса. Все еще стоя на лестнице, вдова глядела на них. До последнего момента ее мысли об этих мужчинах были незначительными, скорее подсознательными. А ведь мужчины были красивыми и молодыми. Наверно, если бы могильщик был один, вдова одарила бы его большим вниманием. Смуглая красота совсем не то, если повторяется дважды. А красота этих мужчин, если можно говорить о красоте, была их общей, была красотой цветов, темных бархатистых анютиных глазок, и знаки этой красоты у одного в точности повторялись у другого. Приятная внешность одного, размышляла вдова, каким-то образом сводила на нет красоту другого. Слишком много от Питера было у Пола и от Пола — у Питера. Первый могильщик сводил на нет иллюзию уникальности в отношении второго могильщика. Нельзя сказать, чтобы вдова думала именно так, но она согласилась бы с тем, кто шепнул бы ей на ушко, что красивый мужчина, добивающийся ответных чувств у женщины, не должен иметь столь похожего на себя брата-близнеца. Женщине должно быть разрешено, если она нежно простилась с мужчиной, а свернув за угол, встретила его неотличимое подобие, убить его. Нет ничего более могущественного и нет ничего более хрупкого в жизни, чем индивидуальность. Если создать впечатление, что люди те же монеты, ничего не останется от иллюзии жизни. Близнецы-могильщики произвели на вдову примерно такое впечатление, неясное и не очень сильное, но она все равно потеряла к ним интерес. Тем не менее теперь, когда она медлила в нерешительности на ступеньках, все эти мысли в одно мгновение оставили ее. То, что было самым неуловимым и важным, то есть личность, тихо проявилось в близнецах, и они стали, по крайней мере для вдовы, такими же разными, как Северный и Южный полюсы. Двое мужчин одинакового роста и телосложения лежали, раскинувшись, в высокой траве. Но, глядя на них, вдова понимала, что один из мужчин знает о ее присутствии, а другому ничего не надо, кроме синего неба над головой. Первый близнец повернул голову, и ласковый взгляд бархатистых карих глаз встретился со взглядом вдовы. Глаза мужчины смотрели призывно. И вдова без труда прочитала призыв, словно мужчина выразил его словами. В следующее мгновение он уже с улыбкой вскочил на ноги. И сделал несколько шагов ей навстречу, но потом опомнился и остановился. Если бы он только поднялся и улыбнулся, вдова все равно бы поняла. Но он проделал несколько шагов, а потом встал как вкопанный! Другой близнец поднялся неохотно, и, пока он поднимался, вдове бросилось в глаза физическое несходство братьев. Да у них даже глаза были разными. У второго и в помине не было мягкого блеска. Пожалуй, он был поглупее. И пофлегматичнее. Всего лишь копия с оригинала! Вдова удивилась, как не заметила этого прежде. Сходство братьев было исключительно поверхностным. В это время оба старика, которые показались ей второй парой близнецов, медленно, преодолевая боль, поднялись с надгробия, и все четверо двинулись навстречу вдове. Собравшись с мыслями, вдова скромно подобрала юбки и стала спускаться по узким каменным ступенькам, чтобы ступить на глинистую землю Клун-на-Морав. Она не помнила себя от радости, вернувшись с долгожданной информацией.
