Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути
ТИТАНИК
Ливерпуль
Это имя как нельзя лучше подходило судну. При виде его могучих форм, кранов, мачт, лебедок и четырех высоких желтых труб у Давида закружилась голова. Судно отличала какая-то изящная, божественная законченность, заставившая Давида невольно подумать о музыке, о Бахе, о живом потоке звуков, бегущих, растущих и сливающихся в великое целое.
Спутники Давида тоже не без любопытства смотрели на новый корабль. Но они на своем веку повидали уже много кораблей. И потому вскоре их внимание переключилось на багаж и футляры с инструментами.
Поезд остановился. Музыканты вышли на перрон, из соседнего купе к ним присоединились трое других. Вокруг царил хаос и сумятица, музыканты с трудом протолкались через здание вокзала и вышли на причал. Там они отделились от потока пассажиров и направились к корме, к трапу для команды.
Вблизи впечатление органичной цельности разбивалось отдельными стальными листами, которыми был обшит корпус судна. Каждый лист был размером с двух крупных мужчин и каждый крепился множеством больших тяжелых заклепок. Скользя вдоль борта судна, взгляд терялся в бесконечности этих листов, которые, соединенные вместе, и были самим судном.
Давиду почудилось, что к Баху присоединился и Вагнер. «Валькирия» и «Гибель богов». Это был самый большой в мире океанский пароход. Над тремя из его четырех труб поднимался черно-серый дым и, подхваченный западным ветром, плыл над портом.
Семеро музыкантов поднялись по трапу. На борту Джейсон предъявил их документы и список краснолицему человеку в форме, и по бесконечным коридорам и трапам их повели вниз, в чрево парохода. Здесь все пахло новым — новой краской, новым маслом. Кое-где еще не хватало ламп, в коридорах толклись пассажиры и члены команды, еще не привыкшие ориентироваться в этом лабиринте. Черные кочегары, белые камбузные юнги. Эмигранты с выводками детей; обрывки слов и восклицаний; английский, немецкий, шведский, гаэльский.
Раз или два они сбились с пути и им пришлось возвращаться, наконец краснолицый хлопнул себя по лбу и воскликнул:
— Ну наконец-то! Черт подери, здесь так трудно ориентироваться! — Под белой фуражкой лицо у него было пунцовое, он вытер вспотевший лоб. Наверное, с раннего утра он проделал уже много миль по этим коридорам и трапам.
— Моя фамилия Макэлрой, — представился он, возясь со связкой ключей. — Я директор-распорядитель рейса на этой барже, хе-хе… — Последнее было сказано не без гордости.
Он открыл какую-то дверь.
— Вот ваша каюта, — сказал он музыкантам. — Она расположена рядом с камбузом.
Каюта была неуютная и пустая. У переборок стояли четыре двухэтажные койки, в торце каюты — небольшой стол и несколько стульев. Над столом в стене был маленький иллюминатор, через него в каюту робко заглядывал дневной свет.
— Здесь еще немного пахнет краской, — сказал распорядитель рейса. — За этой дверью помещение для ваших инструментов, умывальник в конце коридора слева. Есть вопросы?
— Как я понимаю, мы должны играть уже сегодня за ленчем? — спросил Джейсон.
— Первый класс сядет за стол, как только мы пройдем Замок Кэлшот, вы начнете играть в салоне на палубе «D» до того, как пассажиры рассядутся. У вас там место возле рояля. — Он на мгновение задумался. — Чтобы подняться на палубу «D», вам надо пройти по длинному коридору до двери с правой стороны, на которой будет написано «Трапы». Эта дверь только для команды. Войдете в нее. И попадете на трап для пассажиров первого класса. По нему вы подниметесь на палубу и попадете в салон. Пожалуйста, старайтесь держаться там поскромнее. И всегда все вместе. Договорились?
— Конечно, конечно, — успокоил его Джейсон.
— Потом я объясню вам, как попасть в зимний сад. Там вы будете играть утром и во время чая. Если у вас возникнут трудности, обращайтесь ко мне или к кому-нибудь из команды. Я имею в виду матросов, то есть настоящую команду. Есть вы будете вместе с ней.
— Превосходно, — сказал Джейсон.
— А теперь мне пора. Меня ждут дела. — С этими словами распорядитель рейса поспешно покинул каюту. В дверях он задержался. — И прошу вас, ведите себя как порядочные люди. Никакого спиртного, договорились? И не бегайте за девушками.
— Мы и есть порядочные люди, — заверил его Джейсон.
— Мне приходилось плавать с музыкантами.
— На нас вы можете положиться, как на собственных чад, сэр.
— Я опасался, что вы скажете что-нибудь в этом роде.
Дверь за распорядителем рейса закрылась.
— Симпатичный человек, — мрачно сказал Спот. Он уже занял нижнюю койку и сидел на ней, держа на коленях шляпу и глядя на всех с выражением пресыщенной скуки. Музыканты решили практические вопросы, Джейсон и Алекс распаковали свои вещи, Давид вежливо поздоровался с двумя музыкантами, которые ехали в другом купе, Джимом и Жоржем. Джим был статный мужчина, он все время улыбался и назвал Давида спутником по плаванию; Жорж был более сдержан, от него так разило туалетной водой, что ее запах заглушил запах краски, стоявший в каюте.
Петроний, весь сжавшись, по-стариковски сидел на своем футляре с контрабасом, футляр казался слишком большим рядом с маленьким Петронием.
* * *— Рояль расстроен, — заявил Спот. — Вот досада! — Он взял несколько аккордов.
Спот и Давид стояли в дальнем углу салона, возле места, отведенного для оркестра, слегка скрытого двумя пальмами. Было чуть больше десяти, и поскольку пароход отчаливал не раньше полудня, Джейсон — после того как все устроились — разрешил музыкантам осмотреть судно или заняться чем-нибудь еще. Спот объявил, что хотел бы познакомиться с роялем, и, непонятно почему, потребовал себе в помощники Давида. Джейсон не возражал.
Подняться в салон первого класса из пахнущего краской мрачного чрева парохода было все равно что оказаться на небесах. Здесь лежали толстые мягкие ковры, в которых ноги утопали чуть не по щиколотку, стояли небольшие столики красного дерева с мягкими стульями, кожаные вольтеровские кресла, висели люстры, стены были украшены стеклянной мозаикой, вставленной в золотистые, как мед, дубовые панели, покрытые искусной резьбой. Между двойными рамами окон висели лампы, создающие впечатление солнечного света. Салон был похож на вестибюль какого-нибудь большого венского ресторана или отеля на современном курорте. (Вот как бывает в море, сухо сказал Спот, увидев удивление Давида.) Здесь были даже лифты; маленькие кабинки, обшитые панелями из ценных пород дерева, с зеркалами и медными пепельницами, покачиваясь, скользили с палубы на палубу. Но можно было пользоваться и роскошной лестницей (что и сделали Спот с Давидом), которая изящными полукруглыми пролетами вела с этажа на этаж.
Пассажиры первого класса, уже поднявшиеся на борт, казалось, парили по салону, тут были элегантные мужчины в соломенных шляпах и полосатых брюках и хорошенькие барышни в спортивных юбках и кокетливых кепочках. Почтенные пожилые дамы, медленно и торжественно шествуя в своих широких платьях, напоминали задрапированные тканью буфеты. Не вызывало никакого сомнения, что эти буфеты наполнены столовым серебром и другими ценностями. Случались среди пассажиров и серьезные господа с рассеянным взглядом, какой бывает лишь у обладателей миллионных состояний. Мальчики-посыльные, лакеи и другая прислуга с отсутствующим видом стояли вокруг, на их лицах застыло выражение собственного достоинства. На самом же деле они бдительно следили за каждым движением господ, хотя и производили впечатление монахов-траппистов, погруженных в молитвы о пищеварении пассажиров. При малейшем знаке кого-либо из пассажиров они стремглав бросались к нему.
Нет, Давид и представить себе не мог, что на свете бывают такие суда! Похоже, судно произвело впечатление даже на Спота. Во всяком случае он с довольной улыбкой положил на рояль шляпу с перчатками и сел на крутящийся табурет. Давид отметил, что Спот совершенно естественно чувствует себя среди всей этой роскоши. Его можно было принять за одного из пассажиров. Спот сделал знак ближайшему обслуживающему духу, и тот мгновенно материализовался рядом с роялем, исполненный самоотверженного рвения. Что угодно господину? Вот тогда Спот и объявил, что рояль расстроен. Поняв, что имеет дело всего лишь с судовым пианистом, стюард не мог скрыть разочарования и всем своим видом дал понять, что у него сегодня трудный день.
— Никогда в жизни, даже в море, я не видел более плохого инструмента, — сообщил ему Спот. — А я достаточно их повидал. — При этих словах стекла его пенсне подозрительно сверкнули.
— Рояль доставили нам уже настроенным, — сказал стюард. — С тех пор к нему никто не притрагивался. Неужели все так…
— …так плохо, вы хотели сказать? Да. Именно так. Вот послушайте. Вы только послушайте! — Он взял несколько аккордов вальса из «Веселой вдовы». — Звучит как индонезийский оркестр гамелан!
