Владимир Киселёв - Два названия
Еще несколько раз он бегал вечером в Первомайский парк на свидания с Тамарой, они выходили к крутому склону, спускавшемуся к Днепру, и целовались там под деревом, под огромной липой, которую они облюбовали. Она сама взяла его руку и положила себе на грудь, его это очень смутило, и, пока они целовались там под липой, ему бывало очень хорошо, а когда они возвращались и он провожал ее домой, он чувствовал, что Тамаре неинтересно то, что он рассказывает, что его рассуждения о Жан-Кристофе и соображения о значении литературы в жизни людей ей скучны. Затем Тамара не пришла на свидание раз, другой, и Шевченко Павел почувствовал странное облегчение, в котором не смел сознаться самому себе.
Он перед тем ощущал большую ответственность за свои отношения с Тамарой, он искренне считал, что человек, который поцеловал девушку, берет на себя обязательство любить и уважать ее на всю жизнь, и сейчас, когда эта ответственность стала меньше, он вздохнул свободней. И даже не считал себя обиженным, когда позвонил ей по телефону-автомату и услышал в ответ, что она больше не хочет с ним встречаться, потому что он, так она и выразилась, «герой не ее романа».
В те дни для него открылась чудесная и удивительная правда о связи, о потрясающем единстве всех людей на земле: живших на заре истории человечества, современников и тех, кто еще появится.
Эту связь, эту цепь, состоявшую из множества звеньев, он искал и находил во всем – в Эсхиле, которого он прочел впервые и которого не мог читать без комка в горле. «Прикованный Прометей», первым бросивший вызов богам и судьбе, с редкой ясностью соединялся в его сознании с шевченковским Прометеем:
Споконвіку Прометея
Там орел карає,
Що день божий добрі ребра
й серце розбиває.
Розбиває, та не вип'є
Живущої крові, —
Воно знову оживає
І сміється знову.
И когда вечером он пришел на Владимирскую горку и подошел к склону, огороженному металлическими прутьями, и увидел внизу огни Подола, сердце его сладостно сдавило ощущение, пережитое некогда Эсхилом.
Мы в Скифии – мы на краю земли…
И брезжила в его сознании новая прекрасная поэма о рабочем – Прометее, который, как на знаменитом плакате, взмахивает молотом и разбивает цепи капитализма, опутавшие земной шар.
Сцена перед боем с половцами и пленом из «Слова о полку Игореве» с ее удивительными, насыщенными грозовым электричеством подробностями повторялась в «Думе про Опанаса»:
Брешут рыжие лисицы
На чумацкий табор…
И как в ветровые времена князя Игоря, сулили гибель Приднепровью грохот солдатских сапог на ночной улице и газоубежища, которые сооружались в старых подвалах под киевскими домами, где даже наново зацементированные полы, потолки и стены не могли уничтожить всепропитавшего запаха гнилой картошки и кислой капусты.
Каждое воскресенье ровно в четыре часа он приходил на обед к своей маме – Марии Яковлевне Киселевой. Он уже привык к тому, что на протяжении многих лет в этот день, минута в минуту, точно к четырем часам, туда приходил старый друг Марии Яковлевны полковник Иван Иванович Иванов. Иван Иванович, худощавый, высокий, бритоголовый, всегда появлялся в черном штатском костюме, в белой рубашке с черным галстуком, и хотя Шевченко Павел ни разу не видел его в военной форме, как-то выглядел на нем этот черный костюм так, что чувствовалось – военный, командир, лишь переоделся в цивильное, а в самом деле эта одежда ему чужда.
И вдруг Иван Иванович исчез. Мария Яковлевна позвонила в штаб округа. В штабе спросили, кто говорит, а затем сказали, что Иван Иванович отправлен в длительную командировку на Дальний Восток, и отказались сообщить адрес.
Шевченко Павел видел, как Мария Яковлевна расстроена всем этим, он уже знал, что иногда люди исчезали, и никто даже не спрашивал об их судьбе. Так было с их преподавателем русского языка в университете, – человек исчез, а когда Шевченко Павел спросил о нем секретаря партбюро, тот оглянулся по сторонам и ответил шепотом:
– За связь с врагами народа.
В это воскресенье Шевченко Павел пришел к Марии Яковлевне раньше, чем обычно, – к двум часам. Он обещал немного подтянуть по-немецки родного сына Марии Яковлевны – кудрявого, самолюбивого паренька Володю, который собирался стать актером, успешно выступал в пьесах, поставленных школьным драмкружком, а учился через пень-колоду: даже по литературе и истории у него не бывало выше тройки. Шевченко Павел про себя не раз удивлялся, как у такого замечательного человека, как Мария Яковлевна, такой никчемный сынок. Но он думал, что Мария Яковлевна в этом не виновата, она отдавала так много сердца детскому дому, чужим детям, что на своего у нее уже не хватало времени. А отца у Володи не было. Шевченко Павел никогда не расспрашивал, но из каких-то мелких деталей, недомолвок, намеков у него сложилось впечатление, что Володин отец и муж Марии Яковлевны оставил их, когда Володе не было еще и года, ушел к другой женщине, спился и умер. По профессии он был журналистом, и Володя – немыслимо хвастливый мальчишка – когда-то по секрету от мамы показал Шевченко Павлу книгу своего отца – небольшую брошюру со странным названием «Царство воды и ветра».
– Я влюблен, – сказал Володя Шевченко Павлу. Его цыганское лицо с крупными кольцами черных волос, опускавшихся на глаза, выражало преувеличенный восторг. – Ты, как поэт, должен меня понять. Она прекрасна, как песня. И как же в такое время можно учить гнусавый «дойче шпрахе»?
– А какие у нее отметки? – спросил Шевченко Павел.
– Точно так в феодальные времена, – патетически поднял руку Володя, – спрашивали: «А какое у нее приданое?» Но я выше этих корыстных интересов, хотя она – отличница и без ее шпаргалки я бы никогда не получил четверки на контрольной по алгебре. Нам давали задачи по рядам, чтобы мы не могли списывать друг у друга, но она успела решить задачу и за свой ряд и за мой.
И все-таки они занялись немецким. И Шевченко Павел – в который раз – пытался втолковать будущей звезде отечественной сцены, что в тех случаях, когда какое-либо слово имеет мужской род в русском языке, из этого совершенно не следует, что оно должно иметь мужской род и в немецком.
Позвонили в дверь, и Шевченко Павел насторожился, он заметил, что так же насторожился и вскочил с места Володя. Это был знакомый звонок. Очень короткий и внезапный, когда к кнопке прикасаются на долю секунды, – дзинь. Мария Яковлевна была на кухне. Она пошла открыть входные двери, а Шевченко Павел и Володя встали из-за стола, переглянулись и подошли к порогу столовой. И действительно, в комнату вошел Иван Иванович. Он ничуть не изменился, был все в том же черном костюме и белой рубашке с черным галстуком, но левая рука его почему-то висела на черной, подвязанной за шею косынке.
– Что с вами? – спросила Мария Яковлевна.
– Ничего, – улыбнулся Иван Иванович. – Был в командировке. На Дальнем Востоке.
– А что с рукой?
– Чепуха какая-то получилась… Открывал консервы, соскочил нож, порезал руку. Казалось бы, мелочь, но вот в результате общее заражение крови, госпиталь, операция… Потому я о себе ничего и не сообщал.
– Как же вы могли? – с упреком посмотрела на него Мария Яковлевна. – Ведь я здесь черт знает что думала.
– Раз вы сами так резко отзываетесь о собственных мыслях, то я уж не стану спрашивать, что именно вы думали, – улыбнулся Иван Иванович.
Они сели за стол, и Иван Иванович радовался тому, что на обед у Марии Яковлевны сегодня его любимый борщ с петухом, а Мария Яковлевна ответила, что по поводу возвращения блудного сына она вынуждена зарезать жирного тельца, и жирным тельцом этим оказались огромные, во всю тарелку, и в самом деле очень жирные свиные отбивные.
Иван Иванович неосторожно повернулся, задел больной рукой о соседний стул, и Шевченко Павел заметил, как он внезапно напрягся и побледнел от боли и как вдруг на глазах Марии Яковлевны выступили слезы, она отвернулась, а затем со словами: «Ой, чайник убежит» выскочила на кухню. На следующий день в «Правде» появился короткий список людей, награжденных за «выполнение особого задания Советского правительства». Иван Иванович был награжден орденом Красного Знамени. Шевченко Павел ожидал, что в следующее воскресенье Иван Иванович придет с орденом, но полковник Иванов, как всегда, явился в своем неизменном черном костюме и без наград. За обедом он сказал:
– Теперь я могу вам рассказать об этом. Я был в Испании. Военным советником. Артиллерией занимался. Были там у них такие мортиры, что орудие может везти на себе обыкновенный ослик. А стреляют – хорошо.
– Я так и думала, – сказала Мария Яковлевна. – Или Испания, или…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Правая рука, сжатая в кулак, – до пояса, и левая – назад до отказа. И одновременно левая нога с вытянутым носком взлетает вверх. Затем левая рука – до пояса и правая – назад до отказа, а нога с силой ударяет об асфальт, и правая нога с вытянутым носком взлетает вверх. И строевая песня с рефреном:
