Наташа Нечаева - Куршевель. Dounhill. Записки тусовщицы
Нет, суицид никогда не был моей сильной стороной.
Я осторожно попятилась назад, но неловкое движение зацементированных креплениями ног вдруг заставило спрятавшуюся в паху вражину кольнуть меня так, что я невольно изогнулась вперед, пытаясь создать трение между собственными филейными частями. Сила тяжести, подчиняющаяся отнюдь не мне, человеку, а каким-то несносным законам физики, мотанула меня вперед, оставив мое же трепещущее сердце позади на чистом снегу и заставив мою бедную голову чуть ли не долбануться о мои же колени. Неудержимо соскальзывая вниз, я в последний раз охватила взором бескрайнюю красоту мира и почему-то издала дикий вопль. Чисто подстреленная лань!
Лыжи несли меня нежно и плавно, и вдруг я поняла: бояться – нечего! Это же так здорово – ощущать под ногами крепкий укатанный наст, ловить губами солнце и понимать, что ты можешь! Можешь управлять лыжами, телом, трассой, то есть всем миром! Мгновенное чувство всепобеждающей эйфории сменило страх. Я глотнула подмороженный кусок солнечного света, напрягла икры, как учил инструктор, и лихо маханула палкой, заходя в крутой красивый вираж.
– Вот вам! – победоносно высказалась я.
То, что со мной произошло что-то непонятное, я сообразила тут же. В лицо вдруг сыпанула колкая снежная пыль, ноги, оказавшись на солидном отлете от туловища, странно и страшно завибрировали, невесть откуда взявшийся штормовой ветер ударил прямо в грудь, заставив мое хрупкое туловище отклониться назад. Голова больно дернулась к спине, я ухватила глазами съежившееся небо, скособочившуюся на сторону верхушку высокой елки, заваливающуюся назад вершину ближней горы. Все это, стремительно переворачиваясь и кружась, рывками отпрыгивало назад, а впереди не было ничего – только белая распоясавшаяся мгла.
Выдернув из остатков сознания недавно полученный урок торможения, я исхитрилась выправиться, сгруппироваться, придавила всей силой собственного веса правую лыжу, смело взмахнула палкой и. полетела!
Мгновенный и яростный восторг полета, будто сильнейший оргазм, вырвал из меня крик радости, и тут же, вместо законного и заслуженного расслабления, меня объял дикий животный ужас. Я поняла, что лечу в бездну.
Райские куршевельские кущи немедленно слились воедино, образовав разверстую гулкую трубу, ошметки эдемских птиц в виде сизокрылых сибирских гусей и возрождающихся из белого пепла фениксов разлетались по сторонам, опаляя мое лицо совсем не райским жаром.
«Я лечу в ад! – сообразила я. – Куда еще можно нестись с такой космической скоростью!»
Тело стало мягким и бескостным, руки и ноги – никчемно-безвольными. Я ощутила себя бездарным куском подтаявшего пластилина, который, шлепаясь на пол, превращается в бесформенную кляксу.
– Мама! – снова завопила я на весь мир.
Думаю, от этого вопля одинаково содрогнулись и рай, и ад.
На пути передо мной вдруг выросла огромная гора, много выше Эвереста. Я взлетела еще выше, неожиданно обнаружив по обе стороны собственного лица какие-то заячьи уши. Шестидесятым, смертельно обостренным чувством погибающей грешницы я поняла, что это мои лыжи раскорячились, предупредительно забрав мое прекрасное лицо в траурную раму. В то же время я четко ощущала, что ноги, мои несчастные, многократно переломанные, пластилиновые ноги, уже просто волочатся по снегу, вместе с остатками лыж, потому что в аду, где я через секунду окажусь, лыжи – атрибут совершенно лишний.
Для катания на раскаленных сковородках, вероятно, придумано что-то иное.
Я снова воспарила. Видно, уже усилием духа, а не тела. Моя несгибаемая светлая девичья воля отчаянно боролась с силами тьмы, жадно засасывающими меня в свою смертельную круговерть.
Выставив вперед руки, как птица крылья, я попыталась взлететь, вырваться, удержаться на этом свете. Мои пальцы в перчатках вдруг страшно и волшебно вытянулись, удлинившись чуть ли не до небес. Понимая это как помощь свыше, я попыталась цепануть длинным сверкающим ногтем близкую елку, чтобы повиснуть на ней, приглушив невероятную скорость последнего полета. Увы, дотянуться я не смогла…
Еще миг – и в лицо мне посыпались обжигающие горячие искры, густой пепел и хрусткая зола.
Я в последний раз поймала затухающими глазами черный диск адского солнца и ухнула в небытие.
* * *Когда я открыла глаза, через миг, а может, через вечность, солнце надо мной вновь было улыбчиво-желтым, снег – вдохновенно-белым, а недалекие елки привычно зелеными. Тело мое вольно раскинулось на невидном пыльно-белом, вероятно, могильном холмике головой вниз. Из рассыпчатой вершины печального бугорка били в небо два серебряных луча – то победно сияли мои лыжи. Абсолютно целехонькие.
Намертво скованные с ладонями серебристые палки создавали на фоне моего живота перевернутую букву V…
Victoria! Победа!
Я – жива?
Да! Я победила силы тьмы! Господи, как хорошо! Какое чудо, эти горные лыжи!
Мне не хотелось вставать, не хотелось говорить, не хотелось никого видеть. Я устроилась поудобнее, вытянула из сугроба одну ногу и, умело подвернув ее под себя – мастерство, однако! – прилегла щекой на собственный локоть.
Да разве дадут насладиться одиночеством и победой в этом неугомонном, суетливом мире? Совершенно лишний, гнусный, вражеский скрип шагов по снегу я услышала тут же.
– Поздравляю! – завопил, как подорванный, счастливо сияющий инструктор, взвихрив красивым торможением полноцветную радугу из крупных снежинок.
Тут же я увидела вихляющуюся на лыжах, как недоваренная сосиска, Юльку, которая при попытке столь же эффектного торможения категорически завалилась набок.
– Дашка, молодец! – крикнула подползающая племяшка, отплевываясь от снега, изо всех сил изображая, что она сознательно плюхнулась рядом, например, из солидарности. – С первого раза столько проехать! Если б не этот трамплин, то ты б до самого низа домчалась!
– В глаз что-то попало, – объяснила я. – Заморгала, вот с дороги и сбилась.
Юлька вовсю изображала из себя героическую санитарку, стремящуюся ценой собственной жизни вынести с поля боя раненого героя бойца. Герой боец, то есть я, сквозь близкие слезы надежды, с сознанием хорошо исполненного долга, наблюдал за пластунскими ухищрениями сознательной медработницы, спасающей силу и славу нации.
– Спорим, сама не встанет! – услышала я голос откуда-то сбоку.
Повернула голову и узрела двух розовощеких дебилов, с бордами наперевес. Вот, оказывается, кто так мерзко скрипел ботинками, не давая сосредоточиться на радостях одержанной победы.
– А ну, кыш отсюда! – осерчал инструктор. – Спорщики! На пиво зарабатываете?
Парни хохотнули, но не ушли. Видно, их пари носило серьезный мировоззренческий характер, а потому требовало логического завершения.
– Слышь, лыжник, пусть сама встанет, – цыкнул зубом один из них. – Ну, мы, в натуре, на сотню забились!
«Вот она, горькая проза жизни, – удрученно подумала я. – Кому-то – смертельный риск на опасной трассе, а кому-то дармовое пиво. И ведь никакого понятия о том, что за испытание мне пришлось преодолеть! Дикие, дикие люди! Дети гор…»
– Дашунь, вставай! – протянул мне уверенную ладонь инструктор. – Нельзя на снегу лежать – застудишься.
– Сама! – гордо сказала я, пытаясь собрать в кучу раскиданные по склону конечности.
Спорщики напряженно затихли.
«Просто вопрос жизни и смерти!» – мстительно подумала я, подтягивая лыжу вместе с ногой. Лыжа зацепилась за палку, палка схлестнулась со второй лыжей, образовалась нешуточная головоломка, и я никак не могла отыскать узелка, за который следовало дернуть. Изящно завалившись на спину, я тут же перекувыркнулась на живот и застыла в позе пикирующей ласточки, лицом в снег, с ногами, задранными выше головы, потому что лыжи снова воткнулись в снег, вознеся мои настрадавшиеся икры и стопы к самым небесам.
Инструктор Витя, не дожидаясь окончания опасного эксперимента, перехватил меня поперек, приподнял, встряхнул и поставил в правильное вертикальное положение.
– Назад на лыжах пойдешь или как? – спросил он.
– Или как, – согласилась я, наблюдая за тем, как один из дебилов лепит на лоб другому родную российскую сотню.
«Черт, – отругала я себя, – стоило за такие копейки так мучаться!» Потом сообразила, что данная купюра изначально предназначалась не мне, и успокоилась.
Путь наверх был славен, но короток. В моей душе пели фанфары и гремели литавры, чудесным образом складываясь в музыку величавого гимна моей исторической родины. Я чувствовала себя на пьедестале почета, самой высшей его ступени, счастливо понимая, что гимн России играют исключительно в мою честь. От гордости – не за себя, за отечество – глаза мои наполнились горячими и благодарными слезами. Вместе с бравурными аккордами и торжественными голосами хора я возносилась на вершину горы, которую покорила только что, позади меня не менее счастливый и гордый тренер нес мои лыжи.
