Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь
— Уже отмечаете? — с легким азиатским акцентом спросила девушка.
— Да, решил расслабиться, — ответил я. Указав глазами на шампанское с «Амаретто», предложил без особой надежды в голосе. — Не хотите ли составить компанию? Одному как–то скучно.
Она вся подобралась, незаметно оглянулась вокруг:
— Вы правда один?
— Один.
— А где ваша жена?
— Давно развелся. Живу в однокомнатной квартире вон в том доме. Средний подъезд, первый этаж, дверь как раз напротив входа.
— В этом? — не оборачиваясь, кивнула она в сторону моего дома.
— Да. Так что, милости прошу. Посидим, поболтаем, послушаем магнитофон. У меня японский, «Тошиба».
Глаза ее подернулись легким туманным облачком, из которого так и посыпался звездный дождь. Щеки порозовели, губы чуть приоткрылись. Я почувствовал, что теряю контроль над собой. Все припасы готовы были выскользнуть из рук. Передо мной стояла Шахерезада из «Тысячи и одной ночи», которая вместо того, чтобы презрительно фыркнуть и уйти прочь, на полном, серьезе обдумывает мое предложение. Господи, взмолился я, не выбивай из–под ног последний кусок земли, дай хоть на время облегчить душу с прекрасным твоим созданием. Неужели и на праздник достанется слушать пошлую грубую болтовню потенциальных алкашей!
— Я уже слышала о вас. Вы, кажется, писатель? — тихо спросила девушка, снова незаметно оглянувшись вокруг.
Утвердительно кивнув, я проглотил застрявший в горле тугой ком.
— Хорошо, я сейчас приду. Только дверь оставьте открытой, чтобы…. В общем, так удобнее.
Она взмахнула черной шалью волос и исчезла, словно неуловимое видение, оставив вместо себя обещающий взгляд черных глаз и чуть смущенную улыбку. До дома я дотащился как в тумане. Приоткрыв дверь, как она просила, торопливо направился на кухню, сорвав пробку с бутылки водки, сделал прямо из горлышка несколько крупных глотков. Затем разделся, приготовил закуску, фужеры, рюмки и отнес все это на журнальный столик в комнате. Включив магнитофон, упал в кресло, закурил любимый с некоторых пор «Кэмел». Пачку «Море» бросил на противоположную от себя сторону.
Девушки не было долго. Я уже начал подумывать, что встреча с ней привиделась, что это была обыкновенная галлюцинация. Неспокойная отметина на бутылке с водкой опустилась почти до половины. Скоро со своего «Ростсельмаша» придет Андрей и пьянка продолжится. А затем притащится проспавшийся сосед с третьего этажа, потом еще кто–то, которых я так и не вспомню. Часть денег пропадет, что–то исчезнет из вещей… А и пусть. Грязь, подлость, общение с ограниченными людьми осточертели до рвоты, до тоскливого душевного воя. Ничего не получается, ни–че–го…. Ни денег подкопить, ни найти подходящую женщину, ни издать то, что хочу сам, без якобы для моего блага указок и якобы всего лишь предложений «дебилов от литературы». Эх, Господи, на все твоя воля.
Я снова плеснул в рюмку, проглотил водку одним глотком. Закусывать, как всегда, не хотелось. Курить почему–то тоже. Я встал, переменил кассету в магнитофоне, походил по комнате взад–вперед. Ладно, завтра придет Людмила. Я обещал ей встретить Новый год вместе. Если останусь, жив после пьяной вакханалии, если не убьют потерявшие рассудки собутыльники, или наоборот, я кого–нибудь не замочу в припадке ярости. Я закроюсь дня на два, на три и буду трястись на кровати, обливаясь потом до тех пор, пока не встану, как после тяжелой болезни, на ватные ноги и не проглочу с усилием жиденький наварчик от вчерашнего супчика, сваренного все той же, преданной как собака, Людмилой. А до этого момента она молча будет гладить по мокрым волосам, по вздрагивающему телу и переживать, переживать. Какая же я все–таки скотина. Пусть не люблю ее, пусть она ничего не умеет делать, ни зашить, ни постирать, ни сварить хотя бы простой борщ. А ведь окончила кулинарное училище. Лентяйка, какой свет не видывал. А может, не хочет? Зачем, когда мама — старуха приносит даже хлеб, когда тринадцатилетний сын Антон сберегает для нее единственную конфету, данную ему друзьями или купленную на оставшиеся от школьных обедов медяки. Но такая вот она. Только любовь, ласки да секс, больше ничего на свете не существовало. Однажды, много позже, когда у нас уже родился сын Данилка, я буквально за неделю отвалил ей около полумиллиона рублей. Она отдала деньги Антону. Тот мигом слетал на рынок, купил у китайцев костюмы ей, себе, семидесятилетней старухе — теще. Когда я, гордый своей щедростью, спросил, на что потратила бабки, Людмила резко ответила, что это не мое дело. Я начал настаивать, в голове возникла мысль, что она вновь стала принимать у себя соседа — алкаша, ее бывшего любовника, высасывавшего из нее последние копейки. Мы жили каждый в своей квартире, потому что всей семьей не поместились бы. Да и сквозняки зимой гуляли по полу, словно по городским улицам. А Данилка только родился, У нее же была крохотная комнатушка в трехкомнатной коммунальной квартире на четвертом этаже в центре города. Сухо и тепло. Короче, в тот день дошло до скандала, до слез. Я во что бы то ни стало, хотел убедиться, что деньги не ушли налево. Наконец она бросилась в другую комнату, где спали ее мать с Антоном, выхватила из шкафа злосчастные тряпки, которые костюмами любой нормальный человек назвал бы с трудом, и бросила мне в лицо. Повертев их в руках, я в сердцах бросил:
— Ты бы лучше коляску для Данилки купила, матрац бы новый на кровать. Ведь сгнил уже, не то, что спать, прикасаться противно.
— Это не главное, — тихо и отрешенно сказала она.
А перед этим случаем произошел еще один, из ряда вон выходящий. У меня вдруг зачесалось под трусами. Вечером, при свете настольной лампы, расправил волосы на лобке и ужаснулся. Под корнями угнездились насекомые. Женщин я тогда не приводил, удовлетворялся Людмилой. Бросился к ней. Она призналась, что у нее тоже завелись, но подумала, что это от ее отца, в своей комнате прикованного к постели смертельной болезнью. Как мог спокойно объяснил, что эти звери передаются половым путем, и потребовал признания в измене.
— У меня один ты, — упавшим голосом повторяла и повторяла она. — Ты для меня все, и я никогда ни на кого тебя не променяю, потому что я тебя люблю.
— Ну что же прикажешь делать дальше? Как бы на моем месте поступила ты?
— Не знаю, это твои проблемы. Не веришь — уходи. Удержать я тебя не смогу. А насекомых нетрудно вывести. Сложнее будет потом, когда я останусь одна.
— Значит, ты считаешь, что я это я их подцепил?
— Не знаю. Я уже сказала, что у меня никого не было, нет, и не будет кроме тебя. А ты мужчина, имеешь право гулять на стороне сколько угодно. Но для меня это не главное.
Описанные выше события произойдут позднее. Сейчас же я продолжал мерить комнату нетвердыми шагами, изредка косясь на приоткрытую дверь. И наконец–то она скрипнула. В проеме показалось обрамленное черными густыми вьющимися волосами прелестное личико. Зрачки миндалевидных глаз немного расширились как у ожидающей подвоха кошки.
— Можно? — осторожно переступая порог, спросила девушка.
Она была одета в меховую курточку, в фирменные джинсы, удачно подчеркивающие длину и стройность ее ног, в отороченные мехом полусапожки. На голове едва держалась адидасовская вязаная шапочка. Видимо, она успела сбегать домой и переодеться, потому что во время встречи на углу магазина одежда ее состояла из более простых вещей.
— Проходи, — немного замешкавшись с ответом, пригласил я. Взгляд метнулся к трельяжу, на котором стоял флакон с французским одеколоном. Она улыбнулась, разгадав запоздалую мысль. Но промолчала. — Раздевайся.
— Сразу? — плотно закрывая за собой дверь и поворачивая торчащий в замке ключ, засмеялась девушка. — Позвольте хоть немного согреться, прийти в себя. Иначе я подумаю, что вы сексуальный маньяк.
— Да брось ты, от такой жизни скоро импотентом станешь.
— Неприятности? — сбросив курточку и сапожки, она отвела рукой бамбуковую вьетнамскую штору, вошла в комнату, цепко осматривая каждый предмет. Изучив книжные шкафы, перевела потеплевший взгляд на меня. — Я всегда думала о вас как о порядочном, уверенном в себе человеке. И вдруг эти странные слова. Что–нибудь не так?
— Временная потеря контроля над собой, — отмахнулся я, довольный тем, что давно не безразличен девушке. Так, по крайней мере, можно было истолковать ее признание. — Падай в кресло и, давай сразу перейдем на «ты». Терпеть не могу официальщины, тем более в своем доме.
— Я тоже, хотя это нелегко, — удобно устраиваясь за журнальным столиком, согласилась она. — Потому что вы… ты… давите на меня своим авторитетом. Телевидение, фотографии в газетах, книги. Может быть, я преувеличиваю, но всегда хотелось уйти от разговора с вами. Такой известный человек, — она засмеялась, затем хитро подмигнула. — А сегодня решила плюнуть на все. Тем более что на моем небосклоне тоже не все гладко, а в руках у вас мой любимый абрикосовый «Амаретто». Да и познакомиться поближе с интересным человеком, послушать умные речи, выпадает не каждый день.
