Стефано Бенни - Девушка в тюрбане
Он оглядывается вокруг. По существу вещи давно превратились для него в воспоминания. Глядя на подушку, он видит вместо нее голову. Смотрит на кресло, а в памяти всплывают кот, книга и еще бог весть что.
— Лучо, так жить нельзя, — еле слышно щебечет кенар Карузо (голос он бережет для пения).
— И не буду, — отзывается Лучо Ящерица. — Я же один из самых древних жителей земли, потомок огромных рептилий и морских чудовищ, я — доисторическая лангуста в средневековой броне, трилобит, мне четыре миллиона лет. Однажды археологи — хорошо бы это были земляне — найдут меня замурованным в этом бетоне... пенсионер с кофеваркой — все равно что воин с пикой. Потому-то у меня гораздо больше оснований испытывать усталость, мой юный зеленый друг, уже несколько месяцев питающийся останками насекомых. Иногда я и сам чувствую себя насекомым в стеклянной баночке с надписью: «Старик Лучо».
Прекрати монолог.
Кенар теряет дар речи. А Лучо Ящерица одиноко кружит по своим сорока квадратным метрам, словно золотая рыбка в шарообразном аквариуме. Посмотрев в чашку, в кофейную черноту, садится поразмыслить. Миллионы лет назад никто не дышал. Потом отдельные виды бактерий научились вдыхать и выдыхать. Сначала потихоньку, потом весь мир заполнили эти звуки. Сейчас даже здание чуть слышно дышит, да-да, эта огромная бессмертная клетка переживает короткий век застроек.
— Ты никогда не задумывался об этом, Карузо?
— Регулярно, после еды, — отзывается тот.
Лучо Ящерица зевает и возвращается на террасу. Взгляд его устремлен на север, к Царству Прогресса — огромной Промышленной зоне. Там высятся украшенные флагами замки Концессий, на них великолепная реклама — Фиат-поросенок и Фиат-черепаха. Там, где возводятся новые корпуса, виден гигантский желтый Кранозавр. Дальше нагромождения автомобильных свалок и пустынные, словно кладбище, футбольные поля. За ними на прямых запыленных улицах корпуса Великих династий: династия Электропроводки, династия Гудрона, Профилированного железа, Автобусов, Запчастей, Рифленых покрытий. А на боковых улочках — их тайные масонские ложи СИКАМ, СИДАЛ, СИКРА, ЧЕДАР; за этими названиями кроются никому не ведомые секреты и патенты, чей-то трудовой пот, безработица, но все они находятся именно на Периферии, вдали от великой победоносной Артерии Прогресса, в фарватере которой скользят Фиат-поросенок, Фиат-овечка и Ланча-сороконожка; они последние, кто еще задержались в городе и спешат теперь в прохладу разумного отдыха, на смеющиеся пляжи, к зловонным водам, песенным фестивалям, разъездным конкурсам, к окнам с видом на другие окна с таким же видом, к дансингам, зонтам, пиццам, креветкам, пойманным на глубине шестисот метров в Японском море, замороженным, растаявшим во время перевозки, купленным, снова замороженным, сваренным, съеденным, переваренным, выброшенным из организма и вернувшимся в море — вот тебе и круговорот, жизнь продолжается, и вертолет дорожной полиции наблюдает сверху за продолжающимися автомобильными катастрофами.
— А мы с зеленым кенаром и желтым базиликом торчим здесь все лето! — вздыхает Лучо.
— Не по моей вине, — протестует кенар.
Что правда, то правда.
— Хочешь, я тебе спою что-нибудь?
— «Открылася душа» из «Самсона и Далилы», — просит Лучо.
— Есть! — отзывается кенар и, не моргнув глазом, начинает свои переливы. — Мне закончить до того, как рухнет свод и раздавит Самсона? — спрашивает пернатый.
— Продолжай, Карузо. Когда ты поешь, мне вспоминается юность, а еще — непонятно почему — школа, где я преподавал. Как бы хотелось сейчас вернуться туда, увидеть милые мордашки с оспинами от ветрянки и бараньим взглядом, услышать скрип парт, нечленораздельные оправдания, мертвую тишину в классе, когда я веду карандашом по списку, прежде чем вызвать к доске. Ах, эти кровавые битвы с синтаксисом, это устрашающее расширение периметров и радостные вопли, когда раздается звонок! Почитать бы снова те стихотворения на стенах туалетов! Да, жаль, что нельзя вернуться вспять.
— А мне нет, — заявляет кенар (в яйце теснее, чем в клетке).
Будь мне двадцать, думает Ящерица, я бы был как Леоне, Леоне Весельчак, мой любимый ученик. Он тоже большой почитатель бактерий и завершающего начала. Выходил бы из дома с гривой волос, развевающихся на ветру... И куда бы направлялся? Он вспоминает, что на том дальнем стадионе, между Профилированным железом и Сухим бассейном, тренируются сейчас парни в красных с желтой полосой майках, там финал летнего состязания «Жаркий футбол». И Леоне, разумеется, с ними, он же чемпион. В данный момент он, видимо, готовится к матчу. Бьется сердце у Леоне, бьется оно и у учителя, которому тоже хотелось бы выйти на поле. Лучо смотрит вниз, в бездну, и видит на улице черноволосого мальчика с белым мячом.
Это я, думает учитель, скоро и я спущусь туда.
Он действительно идет к Леоне, этот мальчик Лука, прозванный Волчонком. Ему одиннадцать лет, волосы — а-ля Жанна д’Арк, одет кое-как, под ногтями траур. Под мышкой, прижимая согнутым локтем, он держит белый мяч Дзико и время от времени бросает его на мостовую; в полуденной тишине мяч звонко подпрыгивает, и при этих звуках из окон мгновенно высовываются разъяренные жильцы.
— Тебе именно здесь приспичило играть в мяч?!
Волчонок уже мысленно вычертил персональную карту мира. Это гигантский материк Именноздесь, земля Высунувшихся Жильцов, откуда его гонят, и придется ему искать убежища на крохотном острове Здесьможно, который, вероятно, недостижим.
Волчонок бредет, изредка хлопая по мячу, и тот лениво подпрыгивает. Сейчас он захватит дружка по имени Кролик Жретпшенодоколик, и они вместе отправятся на матч, болеть за Леоне. Ведь никто не умеет так проводить мяч и делать обманные пасы, как Леоне Весельчак, ни у кого нет такого мощного удара головой. А Волчонок вырастет и станет сначала как Леоне, потом как Платини, а там будет видно.
Волчонок минует Башню номер Три. Из открытых окон первого этажа до него доносятся радиотелевизионные голоса, возвещающие о том, что правительство приняло надлежащие меры и что «Интер» сильно рискует в Бергамо. По пути Волчонок и Дзико наблюдают изумительные сценки из семейной жизни. Два часа пополудни, все окопались дома, восстанавливают соли и переваривают белки. То им виден старик, поглощающий холодную курицу, то вампир, высасывающий кровь из арбуза, то трое ребятишек, у каждого один глаз устремлен в телевизор на японские мультики, другой — на родные макароны, а вот здесь едят мороженое «Прекрасная Елена» с яблоками. На втором этаже две старушки неведомыми путями раздобыли пиццу и, застыв над нитями моцареллы, свисающими с вилок, раздумывают: то ли съесть эти нити, то ли связать из них свитер. Дальше мужчина в майке одним ухом слушает новости о рискованном положении «Интера», а в другое остервенело запустил безымянный палец. Волчонок и Дзико созерцают скудные и ломящиеся от блюд столы, диваны цвета дерьма, огромные сияющие телевизоры на паучьих ножках, торшеры и люстры, картины с изображением Доломитовых Альп, печальных паяцев, фосфоресцирующих морских пейзажей, фасолевые застолья; на пробковых стенах мелькают барометры, часы с маятником, ходики с кукушкой, книжные полки, энциклопедии; собаки попрошайничают у столов, наглые коты расселись на подоконниках. В ноздрях щекочет от запаха подливы, трупного жаркого, отварных мощей, рагу из покойника, котлет многоразового употребления, слышатся звон вилок, взрывы отрыжек, слоновье сморкание, «чин-чин», «твою мать!», «не хочешь — не ешь!», воззвания к лишенным аппетита Кориннам, к Томазо, разложившим локти на столе, к неряхам Серджо, додекакофония сгребаемой со стола посуды под аккомпанемент объявлений по радио о принятых мерах и рискованных действиях «Интера», а также последнего шлягера «Дурандурани» — английской группы, знаменитой на весь материк Именноздесь.
Так Волчонок подходит к дому, где живет семейство Кролика. Отец приятеля виден из окна в оправе кресла — этакий Будда в трусах и мушином ореоле. Сейчас он стреляет дистанционным управлением в экран неугомонного телевизора.
— Мне Кролик нужен, — требует Волчонок.
— Да? А зачем? — вопрошает Будда.
Будь на месте Волчонка учитель Лучо, он бы ответил, что целые поколения философов не сумели объяснить, зачем нужен человек, но Волчонок не мудрствует:
— Мы идем на матч...
Будда явно против такого похода, но, к счастью, вселенная рекламы и средств массовой информации вновь призывает его занять место у зенитного расчета, а Кролик, улучив момент, трусливо выглядывает из-за угла и шепчет:
— Тсс... я здесь... прошмыгнул потихоньку... бежим!
Итак, двое друзей, не считая мяча, с поистине детским азартом устремляются по улице, ведущей в царство Спортивных Сооружений. Бегут вдоль пустынных садов, закрытых заправочных станций, чьи насосы выглядят марсианами в опустевшем городе. Время от времени приятели с воинственными воплями кидают мяч: сегодня воскресенье, и им не угрожают ни полицейские, ни собаки — пожиратели мячей. Под ногами брильянтовая россыпь разбитого лобового стекла. Они проходят мимо и вдруг замечают на асфальте раздавленного кота, этакую кошачью отбивную.
