Н. Денисов - Арктический экзамен
Жарко нажварила железянку в своей избе Нюра Соломатина. И разомлевшие от тепла и сытости пожилые рыбаки степенно ведут разговоры, рассевшись по скамейкам, а то и просто на полу — на расстеленные ватники. Похрипывает бригадный радиоприемник «Родина». Курится самокрутка дяди Коли.
Никифор опять ушел к Соломатиным, оставив молодежь в своем доме на попечение Толи и Витькиной гармошки. Но возбуждение и радость после удачливого первого дня вскоре улеглись. И Витькина гармошка смолкла. Незаметно и тихо собрался Толя. Лохмач, побалабонив после ужина, тоже вскоре исчез. Шурка — конюх хлопочет на дворе с лошадьми. Акрам чинит бродни.
Нахлынувшая вдруг грусть одиночества и какой-то пустоты обволокла Витьку. Он взялся за книжку, но страницы скользили мимо его мыслей. Попробовал заснуть, но взгляд застывал на потолке, старинно разрисованном облупившимися розами. Он прислушивался — не хлопнет ли калитка.
В окно проливался уже лунный свет, и таинственный свет семилинейной лампы, возле которой читал Володя, рассеивал по избе полумрак.
— Пошли! — сказал вдруг Витька, резко поднимаясь на ноги. — Пошли, повеселим деревню…
— А что! Идея! Это даже романтично, — откликнулся Володя, следя за тем, как Витька решительно натягивал бродни, вытаскивал из-под лавки гармошку.
На дворе, хлопнув калиткой, Витька пробежался пальцами по кнопкам хромки.
— Петь можешь?
— В общем-то, могу, — приободрился Володя. — Что-нибудь такое протяжное, да? Про Ермака или романс какой…
— Нет, — Витька рассмеялся, — про Ермака знаешь, у нас за столом поют, тут надо такое… Ну! Пока пальцы работают.
Полилась саратовская. Володя идет рядом, что-то пыхтит, но ничего стройного не получается. Тогда Витька спел сам:
По деревне я иду,
Думаю — по городу.
Я военному солдату
Выдергаю бороду.
Володя хохотнул, затянулся вдохновенно папиросой.
— Давай еще!
Бабка деда схоронила,
Не поставила шеста.
Наша шайка небольшая —
Человек четыреста.
— Слушай, Витя, у тебя голос есть. Ты о музыкальном не думал? Поступай…
— Не думал. Я ведь так, балуюсь гармошкой. Попалась в руки, научился. В клубе у нас некому было играть… А ты почему техникум бросил?
— Не то, знаешь. Проучился почти два года в рыбопромышленном — не то!
— А здесь-то? — притушил гармонь Витька.
— Есть возможность подумать. На исторический факультет поступлю. В армию я забракован, так что не уйдет от меня…
Они идут по натоптанной улице. Безлюдной, притихшей. И внезапная мелодия гармошки безответно ударяется в морозные окошки, где за двойными рамами кой — где уже увернули на ночь лампы. Никто не откликается, даже собаки.
— А матершинные знаешь частушки? — неожиданно удивил Володя.
— Ха! Только неудобно. Ты что?
Витька подышал на пальцы, потер их о телогрейку.
— А, провались оно, как говорят…
С неба звездочка упала
Прямо милому в штаны.
Пусть взорвется что угодно,
Лишь бы не было войны.
Они дважды прошли из конца в конец деревенскую улочку, за околицей темнел полузаметенный снегом скотный двор, а за ним вплотную подступала темная стена тайги. Таинственная днем, она пугала в ночи своей неизвестностью и безмолвием. И во всем звездном мире стояла прекрасная тишина, нарушаемая лишь легким поскрипыванием бродней.
Володя молча курит, молчит и Витька. А та, о ком он молчит в эти минуты, сидит принаряженная напротив Толи за столом в теплом доме и смотрит, как он ест.
— Мамаша, — говорит Толя, захмелевший от самогона, — можно еще надбавить?
Галинина мать выходит из кути с бутылью и булькает в Толин стакан.
— Последнюю… Хватит, Анатолий!
— Понял, мамаша…
Толя выпивает и выходит в морозные сени проветриться. Следом выпархивает Галина, и, утомленные от поцелуев, они опять возвращаются к столу.
…Витьке хочется постучать в окно этого дома, где за занавесками мелькают тени, где вряд ли слышат голос его гармошки за двойными рамами. Да и сама гармошка, охрипшая уже на морозе, тихо висит на Витькином плече…
И еще в этот момент Шурка-конюх поил коней в речушке за батраковским огородом. Зачем Шурке вздумалось поить лошадей так поздно? Но ему, видно, было лучше знать, когда поить.
И вот Шурка-конюх бежит из проулка, кричит заполошно:
— Егренька тонет! Караул! Егренька…
Витька с Володей как раз собирались зайти в калитку, услышали Шуркин голос.
— Караул! Тонет…
— Какой караул? Сдурел, что ли? Кто тонет?
— Мерин! — у Шурки, наверное, текли слезы.
Тут Витька только понял, какая стряслась беда. Никифор еще утром предупреждал, что речушка с капризами, на ней много пропарин и надо быть осторожным.
— Так что ты убежал? Спасать надо… Володя, беги к Батракову, тарабань в двери, зови… Бежим, Шурка, ну…
Егренька бился изо всех сил, стараясь выбросить на лед передние ноги, но, видно, уже обессилел, положил голову на кромку льда, тревожно ржал. Заметив людей, конь опять забился в проруби, разбрызгивая на лед воду.
— За узду его лови. Осторожней, — командовал Витька, а сам кинулся к пряслу, отрывая от него длинную жердь.
Когда прибежали управляющий Батраков и Володя, Витька уже подсовывал жердь под брюхо лошади.
— Правильно сообразил, — на ходу похвалил Батраков и вывернул из изгороди вторую жердь.
Почувствовав подмогу, конь последним усилием вскинул ноги, скрежетнув копытами о кромку льда, но задержался, не соскользнул. И, словно понимая, что спешить не надо, подтянулся па передних ногах…
Во дворе их встретил Никифор, только что вернувшийся от Соломатиных.
— Застудится конь, ишь мороз-то прижимает, — спокойно и рассудительно произнес старик.
— Ясное дело, может простыть, — добавил управляющий. Он без шапки, в шубчике, под полами шубчика белеют кальсоны. И теперь, при лунном свете, словно устыдясь своего вида, он усмехнулся:
— Как от бомбежки стрелил… Не растерялись ребятишки.
— Куда там! Напужались, гляжу, — промолвил Никифор, — что делать-то с конем?
— Сяю горячего надо дать ему с ведерко…
— Дурак ты, Володя, — обиделся Шурка. — Гусями укрывать буду.
Только теперь Витька вспомнил о гармошке: он оставил ее возле забора на снегу. До него донеслись слова Никифора:
— В дом заводите, а то погубите лошадь.
— Ка-ак это в дом? — это Шуркин голос.
Егренька идет покорно к двери. Из тепла выбросились клубы пара, и показалось заспанное лицо Акрама.
— Ой-ой, рехнулся, Шурка, выстудите избу…
Двери оказались низки. Егренька склонил голову, но круп его выше верхнего косяка, и лошадь заупрямилась.
— По-пластунски, Егренька, — посоветовал Витька.
Батраков рассмеялся, развеселился и Володя.
— Ну что ржете? — осудил их Никифор. — Сурьезное дело-то… Акрам, подай пилу.
Пришлось вышибать верхний косяк и выпиливать еще бревно. Пока вставляли обратно бревно и косяк, Егренька, привязанный уздой за шесток возле печки, пугливо вздрагивал, косил глазом на колеблющийся огонь лампы, позвякивал удилами.
Вслед за Акрамом (он быстренько позаботился принести охапку дров) Шурка-конюх нагреб в завозне овса, поставил ведерко на шесток.
В железянке вновь разгорелся огонь, и с лошадиной гривы упали легкие подтаявшие сосульки.
Хорошо смотреть на огонь, когда зайчики через узкий глазок заслонки скачут по стене, по потолку, когда тихо — тихо в доме, когда все спят, уставшие за день. И мысли приходят светлые, и мечты уносят далеко — далеко, как в детстве, когда лежишь на полянке и смотришь в небо. И все так складно и прекрасно в этих мечтах, так интересно, что думается без устали, без разочарования.
Витькины мысли, возносившиеся так же высоко, все чаще возвращаются к его сегодняшнему прошедшему дню, к его событиям и печалям.
Все уже уснули. Поскрипывает кроватью Никифор — ворочается, тяжело стариковским костям лежать долго на одном боку. Затянули головы под гуси Акрам и Володя.
А Витька сидит возле печки у ног Егреньки — пишет письмо домой. Со стрежевого песка он посылал домой открытки, что все идет хорошо, купил на первую получку часы, домой приедет, может, не скоро, когда поступит в училище. А сейчас он писал, что работает в новой бригаде, где тоже интересно, что рядом Толя, с которым вместе уезжали. В конце передавал приветы всем родственникам и соседям, просил, чтоб о нем не беспокоились — стал совсем взрослым. Еще Витька приписал, что сегодня поймали много рыбы, а вечером провалился в полынью Егренька, но его выручили.
Тепло снова набралось в дом, и с гривы Егреньки больше не падали на пол капли. Он, наверное, задремал, опустил голову к шестку. А Витька еще ждал, что вдруг придет Галя, распахнет дверь — морозная, свежая, радостная.
