Юлиан Хомутинников - Самолеты, или История Кота (СИ)
…Когда Кот пропала, мы сначала ничего не поняли. То есть, она ведь постоянно где-то бродила, бредила Керуаком, искала свой Путь, своё дао или что-то в этом духе (об этом лучше спросить Лохматого), так что её часто и подолгу не бывало дома. Но Кот всегда возвращалась. Всегда. Она никогда не звонила. Стоит сказать, что Кот была ярой противницей прогресса, и то, чему радовался Матрица, Кота ужасало. Она считала, что механизация и компьютеризация убивает в нас человеческое, превращая людей в биологические придатки механизмов, будь то телевизор, автомобиль или любой другой гаджет.
Так вот: Кот никогда нам не звонила, потому что у неё не было «мобильника». Пару раз она писала нам письма откуда-то с края земли, но обычно она просто возвращалась домой. А мы просто ждали. Я просто ждала её, — ждала, когда она придёт, усталая, забросит рюкзак в угол, скинет куртку и башмаки, и устроится на своём матрасе, который жил в углу комнаты.
Как я уже говорила, раньше у нас с Котом была двухэтажная кровать, где я занимала нижнюю полку (так было удобнее давать лекарства), а она — верхнюю. Но когда Кот ударилась в бродяжничество, она отказалась от кровати в пользу минималистичного матраса. В итоге я перебралась на верхнюю полку, а находчивый Матрица соорудил на месте нижней письменный стол для меня. Что касается Кота, то она пристроила свой матрас на полу возле батареи и была, кажется, совершенно счастлива, как, впрочем, и я…
Когда Кот пропала, ей было 17, а мне — 12. Но о её пропаже я поначалу ничего не знала. Дело в том, что в тот момент я жила у бабушки, которую тогда как назло бросил очередной ухажёр, из-за чего ей была жизненно необходима помощь и поддержка со стороны близкого человека. Родители были заняты, братья тоже отпадали, Кота, как обычно, не было дома, так что оставалась только я. И где-то месяца полтора я слушала её стенания на тему того, что она уже совсем стара и не так привлекательна, как в дни своей молодости. Ну, возможно, так оно и было, учитывая тот факт, что ей недавно исполнилось 73 года. Впрочем, выглядела она всё ещё очень молодо (вероятно, благодаря блестящему балетному прошлому), и кавалеры у неё не переводились. Другое дело, что характером бабушка была отнюдь не сахар, отчего означенные кавалеры довольно скоро понимали, что дело плохо, и попросту сбегали, оставляя безутешную бабушку зализывать сердечные раны под аккомпанемент ностальгических излияний, бурным ливнем проливавшихся на мою бедную голову.
Но полтора месяца спустя она-таки ухитрилась найти очередного «кандидата», который, к тому же, был на десять лет моложе нашей «Казановы в юбке» (как её именовала ироничная мама), в связи с чем в услугах вашей покорной слуги бабушка более не нуждалась. Так что я была отправлена обратно в Тушино.
Где и узнала про Кота.
Узнала и не поверила, естественно. Кот — пропала? Да ладно, вы же это не серьёзно. Конечно Кот постоянно пропадает, но ведь Кот на то и Кот, чтобы всегда возвращаться, верно?
Впрочем, тогда в это никто не поверил. Тогда это было просто ещё одним затянувшимся путешествием Кота, путешествием, которым мы давно потеряли счёт. Однако некоторая напряжённость всё же ощущалась. «Лакмусовой бумажкой» стал Лохматый, затаившийся на своём балконе тише обычного. Он волновался, но, как и всегда, молчал и прятался, даже пытался пару раз избежать кухонных дежурств. Матрица, наоборот, развил какую-то деятельность, казалось, уйдя ещё глубже в Сеть. Родители стали чаще ссориться. Наши комнаты соседствуют друг с другом, так что я часто слышала, как они переругивались. Конечно, их отношения никогда не были идеальными, но это как раз было нормально. Теперь же напряжение в «мастерской» нарастало с каждым днём. Трудно представить, каково им пришлось. В конечном счёте они окончательно разругались. Именно так один самолёт превратился в два.
«Без Кота и жизнь не та», — истину глаголет баянный интернет-мем(9). Но до шуток ли здесь было…
Потом мы написали заявление в полицию, и нам пообещали сделать всё возможное… Странное это было чувство. С одной стороны, мы не верили в то, что Кот может пропасть, с другой — с самого начала предчувствовали худшее. Такого не было никогда. Никогда ещё в воздухе не висело это напряжение, от которого некуда было спрятаться. Даже сны мои стали тревожными, неспокойными.
Вот я — сажусь в поезд метро. Честно говоря, терпеть не могу метро и вообще поезда, но в городе от них ведь никуда не деться, верно?
Я сажусь в поезд, поезд трогается с места; колёса стучат, стучат мерно, скучно, равнодушно. Кажется, сон не меняется: я просто еду в поезде. Однако в какой-то момент я понимаю: мне не надо туда ехать. Зачем? Куда я вообще еду?
Я встаю с места и тут же понимаю, что поезд изменился. Это больше не состав московской подземки, это, скорее, поезд дальнего следования, причём совсем не такой, какие водятся в нашей стране; скорее, он напоминает японский «синкансен».
Но — неважно. Мне нужно выбраться отсюда, чёрт побери!
Дверей нигде нет, точнее, нет нужных мне дверей: всё-таки поезд — это не дом. Кроме того, здесь сидят люди, какие-то мрачно-сосредоточенные люди. Куда они едут? Зачем? Я спрашиваю у сидящего рядом мужчины, как остановить поезд. Он смотрит на меня поначалу равнодушно, но потом взгляд его проясняется. Он спрашивает меня, куда едет поезд, но я не знаю! Тогда он начинает опрашивать ближайших пассажиров, и я замечаю, что некоторые тоже «оживают», и начинают тревожно озираться, в то время как остальные остаются безучастны к происходящему.
Наконец кто-то предлагает дёрнуть стоп-кран. Предложение находит одобрение, и мгновение спустя я понимаю, что поезд остановился.
Тогда же в вагон входит некто в форме, видимо, проводник. Он кажется удивлённым. Я подхожу к нему и спрашиваю, куда едет поезд. Он отвечает мне, что поезд теперь уже никуда не едет, поезд стоит на месте.
— А куда вы хотите попасть?
Я хочу попасть назад. В город — вот куда.
— В город…
Он смотрит на меня озадаченно. Потом пожимает плечами:
— Долго же вам идти придётся.
И выходит в тамбур. Я и ещё несколько человек следуем за ним. Вообще говоря, похоже, что не мне одной надо в город. Дверь открывается, и я вижу снег.
Снег. А вокруг — зимний лес, притом совершенно непонятно, где мы. Рельсы утопают в снегу. Люди спрыгивают с подножки и сразу же увязают по колено в сугробах. Проводник говорит:
— Чтобы попасть в город, вам нужно идти по рельсам назад. Но идти очень далеко, я не уверен, что это вообще возможно…
Я не слушаю его, я прыгаю — и сразу же проваливаюсь в снег. Серо-коричневая громада поезда неподвижно стоит среди заснеженного леса. Люди бредут длинной вереницей туда, откуда мы только что приехали. Они постоянно спотыкаются, кто-то падает, кто-то пытается поддержать падающих. Я иду вслед за ними. Я понимаю: надеяться не на что.
Кроме того, на улице здорово холодно. Изо рта вырывается пар.
Я неловко ступаю, спотыкаюсь, кто-то подхватывает меня сзади и вновь ставит на ноги. Путь продолжается…
…и я просыпаюсь.
Здесь ещё не зима. Ноябрь. Каша, похоже, давно готова. Пора.
Разложив её по тарелкам, я беру большой поднос и водружаю тарелки на него. Теперь главное — донести всё это дело, не уронив по дороге, не то кто-то останется без еды.
В «мастерской» на удивление тихо. Родители что-то чертят: отец на своём кульмане, мама на своём.
— Папа, убирай чертежи, я поесть принесла.
— Спасибо, Соня, — отвечает он, не отрываясь от чертежа. — Поставь, пожалуйста, на табуретку.
— Верно, дочка, — говорит мама ядовито, — поставь тарелки на табуретку. Вот увидишь: папа их благополучно смахнёт и мы снова останемся без завтрака.
— Ох, Алина, я тебя умоляю!.. — начинает было папа, но я уже ухожу, оставив тарелки на полу возле живописной груды самолётных деталей.
Теперь — Матрица.
Странное дело. Он сидит за своим столом, но его взгляд устремлён не в мониторы, а отчего-то в пол. Я кашляю, возвещая о своём прибытии. Он вздрагивает (!) и, подняв голову, какое-то время смотрит на меня непонимающим взором.
