Питер Акройд - Журнал Виктора Франкенштейна
— Позвольте мне помочь вам, — сказал я.
— Мне не нужно помощи, сэр. Я иду к водокачке, принести воды для бедняжки Гарриет.
— Вы ее сестра?
— Да. Эмили. Она нас так перепугала — хорошо хоть теперь угомонилась. Мистер Шелли с нею поговорил. — В глазах домашних Биши, по всей видимости, сделался спасителем. — Нам вот сюда сворачивать.
Мы вошли во двор, со всех сторон окруженный жилищами бедного вида, облупленными, в пятнах; на подоконниках там и сям примостились редкие цветочные горшки. Картину дополняли стоявшие вокруг водокачки пожилые женщины и дети.
— Будьте так любезны, пропустите меня. — Эмили явно привычна была к происходящему. — Моя сестра захворала.
— Ты, Эм, смотри не давай ей этой воды, — окликнула ее какая-то древняя старуха, чрезвычайно позабавив этим своих товарок. — От нее верная смерть.
— Да это чтоб жар унять, только и всего, миссис Сайке.
— Холодная-то она холодная, что и говорить, да только грязная — страх. От нее тут много кто сбрендил.
— А это что еще за красавчик, Эм?
Вопрос задан был пареньком, который не сводил с меня глаз, пораженный зрелищем странным и одновременно уморительным. Я старался одеваться как принято у англичан, однако в платье моем или же в манерах имелось некое неуловимое отличие, непременно выдававшее во мне иностранца.
— Мамаша его искать не будет?
Эти слова вызвали у собравшихся женщин смех, но Эмили уже наполнила ведро и направилась прочь от водокачки.
— Простите, ежели они вас обидели, сэр, — сказала она, когда мы вышли со двора. — Они к незнакомым не приучены. Не знаю, как ваше имя…
— Виктор Франкенштейн.
— Вы друг мистера Шелли?
— Да, верно. И вашего брата. Вы говорите, Гарриет лучше?
— Она угомонилась. А то несла чепуху всякую. Ой, да что ж это я! Теперь ей покойно.
Поведение Эмили, весьма похожее на поведение ее сестры, меня удивило. Место столь захудалое, пропитанное грязью, не оставило на ней своего следа. Необычное это было семейство.
— У вас, полагаю, есть еще одна сестра?
— Да. Джейн сейчас тут. Живет она с мужем в Бетнэл-грин, да ей случилось зайти проведать папеньку.
— Стало быть, вы с Гарриет живете с отцом?
— Как маменька померла, Джейн выдали через месяц-другой. А мы за домом присматриваем.
— Отец ваш еще работает?
— Ах, нет. Пришлось ему перестать. Нервы у него совсем плохи.
Признаюсь, при виде Эмили меня взволновало желание, но теперь всякие чувства подобного рода будили во мне одну лишь неприязнь. Плотская похоть представляла собой угрозу для чистоты моего предназначения; до этого нельзя было допускать. Я решил держаться в стороне.
— Ваша фамилия показалась мне странной.
— Так часто бывает. Позвольте мне помочь вам нести воду.
— Як этому привычна.
Эмили перенесла ведро через порог и вошла в гостиную, где Гарриет уже сидела на диване. Опустившись перед нею на колени, Эмили принялась смачивать ей лоб и виски водой с такою сестринской нежностью, что меня вновь поразило существование подобного семейства по соседству с публикой столь жалкой и грубой.
— Она пришла в себя, — сказал мне Биши. — Это была лихорадка.
— В таком случае нам не следует здесь оставаться.
Мне было весьма нехорошо в этом маленьком жилище. Оно было чистым и благопорядочным настолько, насколько возможно, однако тамошняя округа была такого свойства, что оставляла на нем свой отпечаток вроде этого слабого запаха соломы. Оно нагоняло на меня тяжелое чувство, да что там — усталость, справиться с которой я был не в силах.
— Тут мало места. Из-за нас Гарриет нечем будет дышать.
— Разумеется. Вы правы. Ей нужен воздух. Пойдемте сию же минуту.
Биши положил руку Дэниелу на плечо и сказал ему, что мы намереваемся возвратиться в Сохо.
Дэниел настоял на том, чтобы проводить нас до оживленного перекрестка, прямо за Уайтчепел, где попадались кебы, направлявшиеся в город.
— Очень любезно с вашей стороны, мистер Шелли, — сказал он. — И с вашей, мистер Франкенштейн. Вы вернули ее к жизни скорее, чем то казалось возможным.
— Не мы, Дэниел. Ей помогла ее природная сила. Она рождена под собственной звездой.
Мы остановили кеб, и Дэниел помахал нам на прощанье. Биши высунул голову из окна и прокричал:
— Передайте ей, что я непременно приду повидать ее завтра! — Он со вздохом откинулся на сиденье. — Мы сделали доброе дело, — проговорил он.
— И все-таки мне жаль ее.
— По какой причине?
— Оглянитесь вокруг. Видите, какое убожество? В таком месте нетрудно опуститься до преступления и порока.
— Да. Место и вправду жалкое. — Вид у Биши был весьма утомленный.
— Жалкое? Оно чудовищно. И будет порождать чудовищ. Приходилось ли вам когда-либо видеть подобное запустение?
Биши что-то пробормотал в ответ, но я не расслышал.
— Что вы?
— Я говорю, видели вы ее отца?
— Он был на лестнице. Никакой опасности он не представляет.
— Опасности?
— Простите меня, — отвечал я. — Мысли мои блуждают.
И все-таки я полагал, что мистер Уэстбрук считает меня врагом своего семейства.
Каждое утро я посещал занятия в анатомическом театре больницы Св. Фомы. Мне как вольнослушателю дали разрешение после того, как я заплатил пустячную сумму за курс лекций, которых никогда не посещал. Мне нужна была лишь практическая работа — резать. Теории и гипотез мне было мало. Единственный путь к знанию лежал через изучение мертвых. Прежде чем прийти к какому-либо разумному соображению, должно было наблюдать и экспериментировать.
Анатомический театр был местом не для пугливых или слабых духом. На столах для препарирования, стоявших посереди комнаты, раскладывали трупы, и студенты, вшестером или всемером, принимались копаться в их костях и внутренностях. Одни выбирали объектом внимания руку, другие — ногу или кишку. Многие из тел выкладывали за несколько дней до погребения, многие выкапывали из земли в состоянии отчасти разложившемся. Тем не менее, если плоть и была нетвердой, кости в целом по-прежнему оставались крепкими.
Вдоль стен располагались стеклянные ящики со всевозможными образцами частей тела. С одной стороны комнаты помещался большой камин, в котором стоял медный чан — его использовали для варки тел, когда работа ножом слишком замедлялась. После этого кости можно было с легкостью отделить от сваренной плоти. К запаху гнилой или гниющей плоти я привыкнуть еще не успел, однако он не оскорблял моего обоняния. Смешанный с запахом консерванта, он превращался в пикантный аромат, долгое время после занятий остававшийся на руках и даже на одежде анатомов. Некоторые сторонились этого запаха, обнаружив, что идет он от наших сюртуков. Попадались и такие, что, впервые вошедши в анатомический театр, падали замертво. Других сильно тошнило, и они оставляли содержимое своих желудков на полу, среди внутренностей и экскрементов мертвецов. Зловоние смерти эквивалентно самой смерти. Это — тьма страха, неизвестная сила, крах надежд. Однако, сумей я победить смерть, что тогда? Тогда зловоние смерти сделается, возможно, тончайшими духами!
Среди моих товарищей-анатомов был молодой человек с ясным взором и румяным цветом лица. Из разговоров его я понял, что он лондонский мальчишка, бывший конюхом на Сити-роуд, но бросивший это ремесло, чтобы стать помощником лекаря. «К вони лошадей и лондонских трактиров я привычен, — сказал он мне. — Что мне мертвецы». Нам случалось вместе выпивать в соседнем пабе, где собирались и остальные анатомы, вследствие чего заведение пропахло покойницкой, и другие посетители захаживали туда редко. Мы с Джеком Китом обыкновенно сидели за низким деревянным столом и беседовали о дневных событиях.
— Отменная вам, Виктор, опухоль досталась.
— Рак кишки. Распад необыкновенный. Трудно было ее удержать.
— Надобно пользоваться большим и указательным пальцами. Вот так. Кое-что может застрять под ногтем, но это можно вымыть.
— Вы были в прекрасном расположении духа.
— Мне попалась опухоль, проедавшая мозг. Так и сочилась. Я ее промыл и взял себе. — Он похлопал себя по карману.
Росту он был небольшого и, выпив кружку-другую, готов был, как он выражался, «на Монумент [12] вскарабкаться». Он декламировал лекции и речи, им прочтенные, читал наизусть восхищавшие его стихи. Помню, особую страсть он испытывал к Шекспиру.
— Вот где делается будущее, — сказал он однажды вечером. — Здесь. В анатомическом театре. Здесь нам предстоит найти путь вперед, к лучшей жизни. Здесь мы научимся облегчать человеческие страдания и болезни. Вы, и я, и наши товарищи — все мы должны со рвением трудиться на пользу общего дела! Нам необходима энергия, Виктор. Нам необходима уверенность. — На этом он разразился приступом кашля.
