Валентин Стариков - На грани жизни и смерти
Валентин Стариков - На грани жизни и смерти краткое содержание
Валентин Георгиевич Стариков
На грани жизни и смерти
(Документальная повесть)
Книга «На грани жизни и смерти» Героя Советского Союза вице-адмирала В. Г. Старикова раскрывает героические действия военных моряков-подводников Северного флота, проявивших мужество, стойкость, преданность своей Родине в борьбе на море с ненавистным врагом — фашистами. Автор объективно раскрывает действия экипажа малой подводной лодки во главе с командиром, офицерами, старшинами, матросами-коммунистами и комсомольцами, которые, пренебрегая смертельной опасностью, топили транспорты и боевые корабли, помогая фронту — приближая победу над врагом.
Прославленный экипаж «Малютки» М-171 за боевые дела был приказом Верховного Главнокомандующего преобразован в Гвардейский, стал гордостью и примером для всех моряков Военно-Морского Флота нашего государства. Мужественного командира-подводника, Героя Советского Союза вице-адмирала В. Г. Старикова уже нет в живых, но его скромное повествование является замечательным вкладом в дело воспитания нашего молодого поколения. Боевые дела командира, офицеров и личного состава подводной лодки М-171 являют достойный пример беззаветного служения нашей любимой социалистической Родине!
Адмирал флота Г. М. ЕгоровНемного о детстве
Удмуртия была родиной моих родителей и их предков. Удмуртия стала и моей колыбелью. Я рано оставил этот чудесный край. Прошло много лет. И все эти годы, связанный исполнением своего служебного долга, профессией, ставшей для меня пожизненной, я не имел возможности возвратиться на родину.
Я внимательно слежу за тем, как растет моя Удмуртия, как она молодеет, как народ ее наполняется большой жизненной силой.
С каждым годом я ощущаю этот рост и горжусь тем, что родился в Удмуртии, вскормлен на ее земле, и тем, что обладаю частью той силы и характера, которые дал мне удмуртский народ. То и другое, несомненно, определило и мое будущее и мои успехи в преодолении всех жизненных трудностей.
Родился я в г. Сарапуле в июне 1913 года. Мои родители были представителями той массы городского населения, которое носило сословное название — мещане.
С четырех лет я помню уже многое. Мы жили в частном деревянном доме, который содержала какая-то третьеразрядная купчиха. В нижнем этаже жила семья одного рабочего, кажется, с кожевенного завода Барабанщикова. Фамилию рабочего я уже не помню, но хорошо представляю его внешность. Он был высокий, лет тридцати, с темными волосами на косой пробор и с усами. Человек он был симпатичный, и наши семьи дружили.
В тревожное революционное время хорошо запомнился день, когда в нашу квартиру вломились три белогвардейца с винтовками наперевес. Оттолкнув отца в сторону, они начали обыск. Бесцеремонность, с какой они стали разбрасывать вещи, громкая брань напугали меня, и я, почему-то захватив с собой кота, спрятался под обеденный стол. Из-под скатерти наблюдал за всем, что творилось в квартире. Матери дома не было. Солдаты, не обнаружив того, что искали, по приказанию офицера подошли к отцу и, уперев штыки в его живот, прижали к комоду.
— Где прячешь, красная сволочь? — крикнул офицер. — Если не скажешь, заколем на месте!
— У меня ничего нет, сами видите. Я не красная сволочь, а уж если хотите колоть, то колите не в живот, а в грудь, — ответил отец. Он был бледен. По-видимому, слова его прозвучали достаточно убедительно. Потребовав папиросы, белогвардейцы закурили и вышли.
С возвращением матери между родителями состоялся оживленный разговор. Я многого не понимал, но зато хорошо запомнил, что этот разговор касался предмета обыска. Речь шла о винтовке, которая была накануне вечером занесена к нам соседом из нижней квартиры. Я еще не спал, когда вошел сосед. Отец и он о чем-то долго договаривались, а затем ножовкой стали распиливать приклад у винтовки. Работа шла медленно, и, не затягивая опасное занятие, они решили спрятать винтовку в деревянной вентиляционной трубе выгребной ямы. Эту идею осуществил отец. Безрезультатный обыск оправдал ее реальность. Белогвардейцы обыскивали сени, заглядывали в кладовую, в уборную, даже в выгребную яму, но им не пришло в голову оторвать доску вентиляционного колодца и заглянуть туда. Словом, на этот раз отцу повезло.
Город Сарапул в то время был небольшой, но он был тем местом на Каме, которое славилось активностью действий революционных сил. Гражданская война также не прошла мимо этого города. Он не раз переходил из рук в руки, и трудно было накануне сказать, кто завтра будет в городе — красные или белые. Я хорошо запомнил, как по ночам, разбуженные пушечной канонадой Или винтовочной стрельбой, мы с матерью и все наши соседи спешно подымались с постелей и бежали к подвалу купца-хлеботорговца, чтобы укрыться в нем. Подвал был заполнен мешками с мукой и кишел крысами. При свете тусклых керосиновых ламп, которые захватывали с собой некоторые жители, крысы сновали между ног, и иногда слышались крики детей, проснувшихся от укуса. Словом, подвальная обстановка в моем представлении осталась кошмарной. Мать нервничала. Трое детей, из которых самому младшему не было и полутора лет, создавали ей уйму хлопот, и нужно было удивляться тому, как она справлялась с нами в такое трудное время одна, все время находясь под страхом после ареста отца.
Я не помню, при каких обстоятельствах был арестован отец. Через несколько дней по городу прошел слух, что большую группу арестованных посадили в баржу, отправили ее в Камбарку и собираются там сжечь вместе с людьми. Как известно, этого не случилось. Смелая операция красных помешала белым осуществить свой замысел. Но отец дома так и не появился. Только через год мы получили от него письмо. Мы узнали, что отец на Урале служит в частях Красной Армии.
Весной отчим матери увез нас в ее родную деревню Атабаево. Так началась моя деревенская жизнь. Она поразила мое воображение своеобразием сельского быта, контрастно отличавшегося от городского. Деревня была большая. По словам матери, в ней было до трехсот домов. Здесь мы прожили около двух лет, пока не вернулся отец. И сейчас, вспоминая далекое прошлое, я ясно представляю себе эту деревню, однообразный трудовой уклад селян, самобытный, патриархальный образ жизни в доме деда, вечернюю лучину зимой, при свете которой дед плел лапти или катал валенки. Помню, как мне хотелось научиться этому искусству и самому для себя сплести лапти. В то время лапти были самой распространенной обувью в нашей деревне; только в отдельных домах, и то чаще по праздникам, некоторые мужчины щеголяли в яловых сапогах, густо смазанных дегтем.
Мы жили в большой нужде, дети ощущали это прежде всего в еде. Мать летом работала в поле, помогала отчиму. Зимой работала уборщицей в небольшой аптеке в соседней деревне, верстах в трех от Атабаева. Заработка не хватало. Ее родители не всегда имели возможность помогать нам.
В деревне я впервые услышал и запомнил имя — Ленин. Из смутных и обрывочных домашних разговоров взрослых, которые довольно активно старались разобраться в общественных проблемах времени, я усвоил только одно: что Ленин — добрый человек, что он совершил революцию для бедных.
Начинающийся голод постепенно охватывал всю деревню, с ним пришла и эпидемия тифа. Заболели и мы. Не знаю, сколько длился критический период, помню лишь день, когда я очнулся и увидел пустую комнату в чужой избе; мать и братья лежали на полу, а рядом стояла деревянная кадка с водой и жестяная кружка. Мне хотелось есть, а еды не было. Видимо, я стал выздоравливать, смог подняться, выпить воды и выйти во двор. Несмотря на полдень, деревня казалась пустой и унылой. Не помню, кто дал мне еду, возможно, кто-то из соседей. Я съел кусок черствого хлеба с кислым молоком и почувствовал себя легче.
В конце лета неожиданно приехал отец. Он получил отпуск и привез с собой два пуда пшеничной муки. Этот день для нас был самым счастливым. Через две недели мы выехали в Сарапул. Спустя еще неделю отец получил несколько предложений на работу, в том числе и с выездом из Сарапула. Он решил ехать в Пермь. В Перми и определилась моя дальнейшая судьба.
Двадцатые годы для молодой Советской республики были трудны всюду, и в Перми голод ощущался не менее остро. Пайков не хватало. Городские органы Советской власти делали все возможное, чтобы поддержать детей. В городе при школах были созданы пункты, в которых один раз в день детям выдавали горячую пищу — ложку каши на брата. Мне хорошо запомнились длинные ребячьи очереди с металлической посудой в руках, в которой ребятишки нетерпеливо гремели оловянными ложками.
В годы становления Советского государства я пошел в школу. В ней не было уже закона божьего. Мое просвещение началось в новой идеологической струе, которая день ото дня победно захватывала все стороны жизни человека. И все же на каждом шагу мы, дети, ощущали острую борьбу нового со старым. Мы были в центре противоречий. Нас увлекала новизна, мы тянулись в пионерские клубы, считали себя атеистами, а в домах упорно засиживалось мещанство и религиозность. В семьях нередко возникали скандалы по поводу стремления ребят видеть новую жизнь. В моем доме обстановка была сносной. Отец лояльно относился к моим желаниям и не препятствовал их осуществлению. Мать же болезненно реагировала на мою воинственную антирелигиозность. Она долго не примирялась с моим новым одухотворением, но мало-помалу свыклась и свой протест выражала лишь ворчанием.
