Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны
Он слышал, как она сбежала на дорожку, стукнула калиткой... Исчезла! Ему понадобилось несколько минут, чтобы осознать этот факт. Сцапала деньги, и след ее простыл! А теперь мчится по улице, а об отце и думать забыла.
Во второй раз за этот день мистер Бантинг стоял в гостиной, подавленный чувством одиночества. Он все еще ощущал теплое, мягкое личико Джули у своей щеки и ее руки, нежно обвившиеся вокруг шеи.
Все его покинули, бросили. Детям он совсем не нужен. Они видят в нем добытчика, и только. Как человек он для них не существует. Но все же это его дети, и стоит им только поманить отца лаской, и он уже растаял, а потом будет терзаться, понимая, что любит их больше, чем они его. «Неужели все дети такие?» — думал мистер Бантинг. Неужели всем отцам приходится испытывать то же самое? Как бы ты ни старался для своих детей, все равно — лучшее, что есть у них в жизни, проходит где-то в стороне от тебя.
Стоя перед камином и покачиваясь с носка на каблук, мистер Бантинг замечал, как его размышления приобретают все большую и большую глубину. Такое настроение он приписывал исключительно нервам. Он попробовал отогнать от себя эти мысли. Откуда в нем такая подозрительность? Но факт оставался фактом: Джули, что называется, выудила у него девять шиллингов четыре пенса, так как она прекрасно знает, что он всегда готов ее побаловать, и пользуется этим. Таких особ еще называют интересантками. А теперь она, наверное, идет и не нарадуется своей удаче.
У мистера Бантинга бывали минуты, когда он считал себя слишком уж податливым человеком.
— А, да что там! — сказал он, отгоняя прочь это мало приятное предположение И вознаграждая себя мыслями о собственной щедрости. — Пускай ее! Когда же и веселиться, как не в ее годы.
— Ты один, Джордж? — окликнула его миссис Бантинг из другой комнаты. — Иди сюда, подержи мне шерсть.
— Иду, — сказал он, но задержался у буфета, чтобы захватить с собой бутылку «Принца Чарли». Бутылка была почти пустая. Тем не менее, мистер Бантинг, все еще не теряя надежды, поднял ее и поглядел на свет.
— Все?
— Все, — мрачно ответил мистер Бантинг. Он знал это и раньше, не глядя, но все же тешил себя надеждой, что ошибался. Он поставил пустую бутылку на стол, чувствуя, что эта пустота символическая. Это напомнило ему одно стихотворение, которое любил цитировать Кордер: что-то насчет пустого стакана. А у него не только стакан пуст, а и бутылка тоже пуста — это похуже,чем у Омара Хайяма. Тем более, что надежды на следующую совершенно неожиданно отдалились на весьма неопределенное время.
— Купи себе другую, Джордж.
— Да нет, неважно, — сказал мистер Бантинг. Ведь обходился же он раньше без виски. Пожалуй, теперь опять придется кое в чем себе отказывать. Им всем придется во многом себе отказывать, если со службой дело обернется плохо. И на мгновение перед ним снова вырос Вентнор.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Даже в году от рождества Христова тысяча девятьсот тридцать шестом торговая фирма Брокли попрежнему оставалась солидной старомодной фирмой; все дело велось в духе ее основателя, Джона Брокли. Старик Джон был теперь на небесах, но в кабинете директора висел его портрет — старик с викторианскими бачками сурово глядел на посетителей из-под нависших лохматых бровей. Всего полгода назад под этим портретом сидел сам старик Джон, хотя ему было уже около восьмидесяти лет. Это был настоящий англичанин старого закала, тори по убеждениям, взыскательный, уважаемый всеми и презиравший всякие новшества. Он ни за что на свете не стал бы устраивать распродажу остатков или рекламировать дешевые товары. Рекламу он вообще не одобрял и ее распространение верным признаком того, что коммерция утрачивает свое былое достоинство. Он терпеть не мог социалистов, безалкогольные напитки и товары массового производства.
Если вы покупали у Брокли хотя бы такой пустяк, как медный винтик, то это был очень прочный винтик, со стандартной нарезкой, рассчитанной на долгую службу. Сегодня вы его ввинчивали на место, а через двадцать лет могли вывинтить и опять пустить в дело. Если вы покупали у них садовую косилку, то это была добротная косилка на шарикоподшипниках, которую вам продавали с ручательством, что она не сломается и не износится вовеки веков. Линолеум от Брокли был настоящий линолеум, как следует быть, проштампованный насквозь, с клеймом, с гарантией — вечная вещь. Нигде нельзя было найти таких чемоданов, как у Брокли, кожаных чемоданов сверхъестественной прочности, изготовленных по специальному заказу; чемоданы других фирм не в состоянии были конкурировать с ними на дальних расстояниях; чемоданы Брокли упорно сопротивлялись солнцу, морозу, морской воде и варварскому обращению носильщиков. Правда, эти чемоданы были очень дороги. С дивана, купленного у Брокли, можно было содрать всю обивку, но и ободранный он мог, не стыдясь, выставлять напоказ прочную основу из добротного, выдержанного дерева. Что бы вы ни спросили у Брокли, вам всегда показывали только самое лучшее. Продавец обращал ваше внимание на штамп: «По заказу фирмы Брокли», стоявший на каждой вещи. Он даже заходил настолько далеко, что рекомендовал вам купить эту вещь. А впрочем, как хотите, — наше дело обеспечить качество.
Если же вы искали какую-нибудь мелочь вроде шестипенсовой лопатки для перекапывания земли в цветочных горшках и ящиках на подоконнике и спрашивали что-нибудь подешевле, не первого сорта, фирма Брокли, к сожалению, ничего не могла вам предложить. Вы чувствовали, что эти слова — «не первого сорта» — шокировали и заставляли настороженно притихнуть все здание.
«Вы ошибаетесь, сэр, — казалось, говорил вам продавец. — Это фирма Брокли. Не Билсон, и не Стилсон, и не какой-нибудь шестипенсовый базар. Мы не сомневаемся, что эти учреждения тоже полезны в своем роде. Возможно, что в другом магазине вы найдете какое-нибудь подобие лопатки, изготовленное не из шлифованной стали, а неизвестно из чего, если уж вам пришла охота покупать такую дрянь. Но мы такими вещами не торгуем и никогда не торговали»
После смерти старика Джона молодой Брокли — ему было за сорок, но его так называли в отличие от отца — принял бразды правления или, скорее, ему волей-неволей пришлось взять их в руки. В изнеженные, белые руки, умело и любовно наклеивавшие редкие марки в альбомы, но не привыкшие к обращению с более грубым товаром. Молодой Брокли всю жизнь страдал оттого, что отец у него был человек кромвелевской складки. Никому из служащих и в голову не приходило советоваться о чем бы то ни было с молодым Брокли: ни один коммивояжер не считал нужным обращаться к нему со своими предложениями. Если кто-нибудь случайно заходил к молодому Брокли, он поспешно направлял посетителя к старику Джону и скрывался к себе в кабинет. Там, в комнате, убранной с чисто женским вкусом, он делает записи в конторских книгах своим тонким, как паутина, почерком, отлично зная, что отец презирает его и смотрит на него как на пустое место.
Старик Джон умер скоропостижно. Смерть настигла его за письменным столом. Первым обнаружил это молодой Брокли и был так потрясен, что ему понадобилось на целый месяц уехать за границу для укрепления расшатанных нервов. Странствуя по Европе, осматривая дворцы и собирая марки, — он специально заезжал в Румынию за марками нового выпуска, — он вяло раздумывал о том, что делается в фирме без него, и о том, что ожидает ее в будущем. По вечерам, сидя за бутылкой вина, он размышлял с тоскливым выражением в мягких карих глазах. «Пожалуй, надо будет пригласить директора, — решил он, наконец. — Да, конечно, директора».
А может быть, эту мысль подсказала ему жена. Как бы там ни было, после многих бессонных ночей, проведенных в отелях разных стран Европы, он вернулся в Англию и там на выставке в Институте рекламы повстречался с Вентнором.
Вентнор сразу произвел на него сильное впечатление. Вот человек неисчерпаемой энергии и непоколебимой самоуверенности, человек с передовыми взглядами и даже с дипломом, удостоверявшим его глубокие познания по части рекламы и коммерции. Молодому Брокли его лицо показалось спасительным маяком. Бросив в огонь уже приготовленное для отсылки в газету и весьма обдуманно составленное объявление — как его пугала одна мысль о разговорах с кандидатами! — он пригласил на вакантное место Вентнора и сразу почувствовал, что его нервы успокаиваются.
И вот Вентнор сидит в кресле старика Джона, и старик Джон взирает на него с портрета сверху вниз. Когда кого-нибудь из служащих фирмы критиковали за нерасторопность, Джон отвечал обычно: — Не беда, что он нерасторопен. Зато это честный человек. Нам чересчур бойких не требуется! — А Вентнор ценил бойкость превыше всего. Он и сам был из бойких. В нем была именно та новизна, в которой нуждалась фирма, и теперь он намеревался повести дело по новому курсу. Какая может быть прибыль от товаров, которым нет износа?
