Олег Гладов - Любовь Стратегического Назначения
— А что она тебе говорила? И когда?
— Ну вот, только что… В лифте. Она сказала: «Хочешь меня поиметь?»
Юра останавливается.
— Что?
Я повторяю. Юра смотрит на мои губы. Потом ставит коробки на пол и подходит ближе:
— Она это сказала?
Я киваю.
— И ты это слышал?
Я снова киваю.
Какое-то время он молчит. Потом произносит:
— Слушай, друг. Я стоял рядом с тобой и слышал, как дышит человек в другом конце лифта. И я очень хорошо видел твою черноглазку.
Охранник зевает. Мимо нас проходят два электрика с огромной лестницей.
Юра:
— Как она могла сказать тебе хоть что-то, если всё время молчала?
Я:
— ……???
Юра:
— Ты понял? Всё время молчала!
PAUSE
Только теперь я понял, что меня так смущало: её голос. Я не слышал её голоса.
Ушами.
Он раздавался в моей голове…
Холодок возле сердца (страх?).
Холодок в затылке (я слышу голоса?).
И покалывание в паху: я хочу?
PLAY
Я догнал её в одном из коридоров, которыми заканчивается вестибюль. Вернее не догнал: она стояла возле какого-то стенда со множеством карманов и что-то быстро писала в своей папке длинным чёрным карандашом.
Только что, по пути сюда, в голове сформировались нужные предложения и вот, увидев её, я не обнаружил их следа. Все буквы рассыпались, как взвод пехоты после удачного выстрела снайпера: командир валяется со снесённой черепной коробкой, а перепуганные бойцы рассредоточились в жидких остатках пшеницы. (Я скажу: «Привет. Да! Я хочу тебя трахнуть… нет, поиметь… Мда…»). Поняв, что говорить мне нечего, я остановился. Она пишет. Я стою как столб и смотрю на неё. Всё. Нужная информация перекочевала со стенда в папку, карандаш исчезает в специальном футляре. Сейчас она уйдёт.
Она поворачивает голову и видит меня. Опять отражения лампочек в зрачках? Судорожно сглатываю. Молчание. Мы смотрим друг на друга так пристально, будто играем в игру: кто первый моргнёт, тот проиграл.
— Привет, — говорю я, пытаясь отыскать в своей голове пять-шесть смелых бойцов, спрятавшихся в пшенице.
— Привет, — моргнув (проиграла?), отвечает она. И я понимаю, что голос её мне нравится.
(Что сказать? Что сказать? Что сказать? Что сказать?)
— Э-э-э… — я чувствую, что начинаю глупо улыбаться.
Она, молча, внимательно смотрит на меня.
— Да! Я хочу… — выдавливаю из себя.
Она медленно захлопывает папку. Опускает взгляд, защелкивает клапан и снова смотрит на меня:
— Это, очевидно, что-то должно означать?
Мысленно я начинаю колотить себя головой о ступеньки.
— Я спешу, — говорит она и, повернувшись, делает шаг. От меня. Я иду за ней.
— Говорят, ты ничего не помнишь о своём прошлом? — спрашивает она вдруг, не останавливаясь и не поворачивая головы. — Это правда?
— Да. Не помню… — вопрос неожиданный.
Мы останавливаемся у лифта. И она, нажав на клавишу вызова, поворачивается ко мне:
— Каково это?
Я пожимаю плечами. И вдруг чётко вижу: искорки в её глазах — никакое не отражение лампочек, это внутреннее электричество, разгорающееся от внутреннего реактора. Это то, что заставило её стиснуть папку так, что побелели костяшки пальцев. Она дрожит, и я это чувствую, потому что сам начинаю дрожать.
— Что… — она себя выдала: её голос сорвался, и она несколько раз быстро моргнула. Проиграла?
Абсолютно не помню, как мы оказались в лифте и кто из нас нажал кнопку «стоп». Мы буквально впиваемся друг в друга. Волна узнавания ситуации и себя в ней: с ошеломлением и интересом я наблюдаю за собой со стороны: моё тело знает! В доли секунды понимаю, КАК ИМЕННО ей хочется и, развернув спиной к себе, толкаю к стенке лифта. Когда я задираю халат, она начинает дрожать ещё сильнее…
«Сейчас», — подумал я и сдвинул трусики по замечательно гладким ягодицам вниз.
* * *
— С ума сойти, как ты кончаешь… — шептала она, задыхаясь, какое-то время (минуту? пять? час?) спустя.
Мы в углу лифта. Она оглушительно дышит мне в ухо. Только что моё тело сотрясал высоковольтный разряд такой силы, что ноги мои подкашиваются: слух, зрение и обоняние вернулись буквально секунду назад.
— С ума сойти. Я такого ещё не видела…
Она мягко поглаживает мои волосы. Если бы мы лежали, я был бы сверху. Но сейчас мы стоим. За дверью слышны обеспокоенные голоса: лифт остановился между первым и вторым этажами. Кто-то предлагает вызвать электриков.
— Слушай, — говорит она, — нужно ехать, а то сейчас вскроют двери и увидят нас…
Я прислоняюсь к стене и наблюдаю, как она быстро натягивает трусики, поднимает папку с пола, нажимает кнопку «12» — последнего этажа — и смотрит в зеркало, поправляя причёску.
— Ты мне показался особенным, — она стоит ко мне спиной и видит моё отражение в зеркале, — так и есть…
— Тебя зовут Юля? — вдруг спрашиваю я.
Лицо не изменилось. Только чуть дрогнули ресницы и зрачки стали уже. И голос…
— С чего ты это взял?
…стал немного другим. Не могу же я ей сказать, что за секунду до (!!!!!) в моей голове опять кто-то быстро щёлкнул (ВКЛ/ВЫКЛ) тумблером, и в коротком, но ослепительном мгновении появилась уверенность: Юля.
— Не знаю. Просто…
— Без просто, — её голос снова стал прежним, — моё имя Алёна, ясно?
— Ладно, — сказал я.
«Почему Юля?» (нет ответа).
Ночью я ещё раз задаю этот вопрос. Я спрашиваю неизвестно у кого (не у себя же мне спрашивать), и снова не получаю ответа. Как радист на затонувшем подводном крейсере, я посылаю сигналы «SOS» в чёрную толщу воды, а в динамике только рабочий фон и потрескивание… Мои мёртвые воспоминания плавают в соседних отсеках, задохнувшиеся, отделённые от меня непроницаемыми переборками… Снаружи холодная, как лёд, обшивка и почти осязаемая, вязкая глубина. И моё маленькое заплаканное Я в тельняшке посылает свои «SOS» не известно кому:
S. O. S.… S. O. S.… S. O. S.… S. O. S.…
Приём: (нет ответа).
Моя голова — передатчик. А титановая пластина в голове антенна. СТОП!
Я сел на кровати. Не знаю, как это называется (Ой-ёй-ёй). Но, похоже (не передатчик, нет), моя голова… приёмник?
Я схватился за голову обеими руками:
Приёмник?
Что за передачи (давить бегунов?) я тогда принимаю?
И где этот долбаный (Хочешь меня поиметь?) транслятор?
Умел ли я делать это раньше? Или антенну своими умелыми руками мне врезал профессор Васильев?
НЕ ПОМНЮ
Мои руки отпустили голову и безвольно упали по бокам.
Не помню…
Я медленно ложусь на спину: НЕ ПОМНЮ. И теперь почти уже не знаю, хочу ли вспомнить?
Моё тело само по себе, не дожидаясь сознания, постепенно выходит из анабиоза и вытворяет то, что в прошлой жизни было для него обычным делом: ест кашу в столовой, ходит по коридорам, бьет Гапонова по голове железным стулом и с особым (?) умением трахает медсестру Алёну в лифте…
Её запах — горячий и резкий — преследует целый день. Так пахнут мои руки после того, как я прикасался к ней. Мне нравится этот запах. И уткнув нос в свою ладонь, я медленно проваливаюсь в мягкую пустоту. Меня опять ждёт СОН без снов…
Петрович выписывается. Почки, или что там у него болело, больше не беспокоят: он прошёл полный курс уколов, промываний, прогревания и вообще всяческих терапий — теперь они работают как часы. Зато работа пищеварительной системы Петровича ни капли не изменилась. Даже наоборот, по-моему, в его кишечнике открылся новый завод по производству пропана — я оценил это, как только оказался с ним в одной кабине лифта. От его, на этот раз умиротворённо-радостного, попукивания у меня помутнело в глазах.
«Если однажды рядом с Петровичем окажется неисправная проводка и проскочит искра, — вспомнил я слова инженера Миши, — как минимум, разнесёт полбольницы». Если это случится сейчас, от нас с Петровичем не останется даже зубов.
Я провожаю Петровича. И заодно помогаю ему тащить его вещи: чемодан и пару сумок. Наконец мы вываливаемся из лифта: я — жёлто-зелёный, а он бодрый и не замолкающий ни на минуту. В огромном холле снуют множество людей: всё как всегда. Мы останавливаемся перед большой — во всю стену — картой автономного округа.
— Всё, — говорит Петрович. — Больничный закончился, а через неделю у меня отпуск. Сяду в машину — и попру на Землю.
«Землёй», как я понял, северяне называют те места, где почва — не сплошные болота и пески, как здесь в Тихом и его окрестностях, а нормальная земля, в которую можно «сажать картошку». Именно этим (непонятным для меня) сажанием картошки собирается заняться в своём непонятном отпуске Петрович.
— Я ещё по «зимнику» проскочить успею, — говорит он, смотря на карту, — а через пару недель постепенно растает всё на хер.
