Сэмюэль Беккет - Мерфи
— Смутно припоминаю, — сказал Нири, — что меня вышибли.
— Психология барменов.
— Потом — больше уже ничего, — сказал Нири, — покуда это бессмертное мягкое место не вздумало извести меня своим взглядом.
— Но там нет мягкого места[18], — сказал Уайли. — Как оно могло бы там оказаться? Какие шансы у мягкого места на Главном Почтамте?
— Говорю тебе, я его видел, — сказал Нири. — Вздумало меня запугать.
Уайли рассказал ему, что произошло дальше.
— Нечего увиливать, — резко сказал Нири. — Ты спас мне жизнь. Теперь дай паллиатив.
— Я боюсь — и очень, — сказал Уайли, — что синдром, известный под названием жизнь, чересчур рассеян, чтобы поддаваться паллиативам. На каждое облегчение одного симптома приходится ухудшение другого. Коновализация — это закрытая система. Ее quantum of wantum[19] не меняется.
— Отменно сказано, — сказал Нири.
— В качестве примера того, что я имею в виду, — сказал Уайли, — вам стоит всего лишь поразмыслить о молодом члене совета Тринити-Колледжа…
— Всего лишь — это великолепно, — сказал Нири.
— Он искал облегчения в инсулине, — сказал Уайли, — а вылечился от диабета.
— Бедняга, — сказал Нири. — Облегчения от чего?
— От своей потогонной синекуры, — сказал Уайли.
— Я не удивляюсь Беркли, — сказал Нири. — У него не было другого выбора. Защитный механизм. Либо дематериализоваться, либо провалиться. Сон от смертельного страха. Сравни с опоссумом.
— Преимущество такого взгляда, — сказал Уайли, — в том, что, хотя человек, возможно, не станет смотреть вперед, ожидая, что все пойдет к лучшему, ему, по крайней мере, нечего страшиться, что все пойдет к худшему. Всегда будет одно и то же, как всегда и было.
— Покуда не демонтируют систему, — сказал Нири.
— Если допустить, что это дозволено, — сказал Уайли.
— Из чего следует заключить, — сказал Нири, — поправьте меня, если я ошибаюсь, что обладание — Deus det[20] — ангелом-Кунихан породит равновеликое чувство пустоты.
— Человечество — это колодец с двумя ведрами, — сказал Уайли, — одно опускается, чтобы наполниться, другое поднимается, чтобы опорожниться.
— Если я тебя правильно понял, что я выигрываю в отношении мисс Кунихан, — сказал Нири, — я теряю в отношении не-мисс Кунихан.
— Премило сказано, — сказал Уайли.
— Но никакой не-мисс Кунихан не существует, — сказал Нири.
— Будет существовать, — сказал Уайли.
— Пусть, ради всего святого, на том восточном Кони-Айленде, каким является Нири, — воскликнул Нири, сжимая руки, — найдутся китайские аттракционы, помимо мисс Кунихан.
— Теперь вы говорите дело, — сказал Уайли. — Когда вы просите универсального средства, вы не дело говорите. Но когда просите средства для подавления одного симптома, я вынужден признать, что вы говорите дело.
— Есть только один симптом, — сказал Нири. — Мисс Кунихан.
— Что ж, — сказал Уайли, — не думаю, чтобы нам было так уж трудно подыскать замену.
— Заявляю, как перед Богом, — сказал Нири, — иногда ты порешь такую же страшную чушь, как Мерфи.
— По достижении известной степени понимания, — сказал Уайли, — все мужчины в разговоре, если им надо говорить, порют одну и ту же чушь.
— Если ты случайно когда-нибудь, — сказал Нири, — почувствуешь потребность перейти от общего к частному, вспомни, что я здесь и в боевой готовности.
— Вот вам мой совет, — сказал Уайли. — Нынче же ночью отправляйтесь в «Большой Флюс»[21]…
— Это что еще за глупость? — сказал Нири.
— Написав предварительно мисс Кунихан, как вы рады, что можете наконец поставить ее в известность, что все необходимые мандаты и пропуска в ее чертоги — в наличии. Они у нее в руках — пусть хоть — а — ноги об них вытирает. Ничего больше. Ни слова об отъезде, ни звука о страсти. Она будет, можно сказать, сидеть себе посиживать и в ус не дуть…
— Вполне можно, — сказал Нири.
— Пару дней, а потом в великом удручении в лепешку расшибется, чтобы столкнуться с вами на улице. А вместо этого с ней столкнусь я.
— Это что еще за глупость? — сказал Нири. — Ты ее не знаешь.
— Не знаю, да ну, — сказал Уайли, — когда нет ни единого места на всем ее теле, с которым бы я не был знаком?
— Что ты имеешь в виду? — сказал Нири.
— Я обожал ее на расстоянии, — сказал Уайли.
— На каком расстоянии? — сказал Нири.
— Да, — сказал Уайли задумчиво, — весь июнь, через цейсовский бинокль, на морском курорте. — Он впал в мечтательное состояние. Нири был достаточно широкой натурой, чтобы отнестись к этому с уважением. — Какой бюст! — воскликнул он наконец, как будто пробужденный к жизни этим пунктом. — Центр и никакой окружности!
— Несомненно, — сказал Нири, — но какое это имеет отношение? Ты столкнулся с ней на улице. Что дальше?
— После положенного обмена, — сказал Уайли, — она меня спрашивает, невзначай, не видел ли я вас. Тут ей и крышка.
— Но если дело только в том, чтобы убрать меня с дороги, покуда ты обрабатываешь мисс Кунихан, зачем мне ехать в Лондон? Отчего не в Брэй?
Мысль о поездке в Лондон была отвратительна Нири по ряду причин, среди которых отнюдь не последнее место занимало присутствие там второй брошенной им жены. Строго говоря, эта женщина, урожденная Кокс, не была его женой и он не был перед ней в долгу, поскольку в Калькутте жила и здравствовала первая брошенная им жена. Но лондонская дама не разделяла этого взгляда, как и консультировавшие ее юристы. Уайли кое-что знал об этом.
— Чтобы контролировать Купера, — сказал Уайли, — который, вероятно, или запил, или его зацепили, или и то и другое.
— Но нельзя ли было бы, — сказал Нири, — при твоем бесценном содействии вообще вести дело с этого конца и отвязаться от Мерфи?
— Я очень боюсь, — сказал Уайли, — что, покуда Мерфи существует хотя бы как отдаленная возможность, мисс Кунихан не станет вступать в переговоры. Все, что я могу, — это закрепить за вами позицию первой ступени падения.
Нири снова закрыл лицо руками.
— Кэтлин, — сказал Уайли, — скажи профессору худшее.
— Шесть по восемь — сорок восемь, и шестнадцать по два — один фунт.
На улице Нири сказал:
— Отчего ты такой добрый, Уайли?
— Перед лицом определенных неприятных ситуаций я, кажется, не могу совладать с собой.
— Увидишь, я не останусь неблагодарным, я полагаю, — сказал Нири.
Некоторое время они шли в молчании. Потом Нири сказал:
— Не могу понять, что женщины находят в Мерфи.
Но Уайли был поглощен вопросом о том, что именно в неприятностях мужчин вроде Нири захватывало его настолько, что он терял над собой власть.
— Ты можешь? — сказал Нири.
Уайли поразмыслил минутку. Потом сказал:
— Это его… — осекшись из-за отсутствия нужного слова. В порядке исключения казалось, что нужное слово существует.
— Его что? — сказал Нири.
Они прошли в молчании еще немного. Нири перестал прислушиваться и поднял лицо к небу. Легкий дождик тщетно старался не падать.
— Его хирургические способности, — сказал Уайли.
Это было не совсем то слово, которое нужно.
5
Комната, которую нашла Селия, находилась на Брюэри-роуд между Пентонвилльской тюрьмой и Столичным скотным рынком. В Уэст-Бромптоне их больше не видели. Комната была большая, и те немногие предметы мебели, что стояли в ней, тоже большие. Кровать, газовая плита, стол и одинокий высокий комод были и в самом деле очень большие. Два массивных необитых кресла с высокими спинками, вроде тех, что нашли свой конец под Бальзаком, дали им хотя бы возможность есть сидя. Качалка Мерфи дрожала у камина, повернутая к окну. Огромная площадь пола была вся покрыта линолеумом изысканного рисунка, нечто неопределенно-геометрическое в сине-серо-коричневых тонах, восхищавшее Мерфи, потому что напоминало Брака, Селию — потому, что восхищало Мерфи. Мерфи был одним из избранных, которым требуется, чтобы все было похоже на что-то еще. Стены были выкрашены клеевой краской в ярко-лимонный цвет, счастливый цвет Мерфи. Это настолько превосходило «капельку», предписанную Суком, что у него не могло быть вполне спокойно на душе. Потолок терялся в тенях, да, действительно терялся в тенях.
Здесь они вступили, как выражалась Селия, в новую жизнь. Мерфи был склонен считать, что новая жизнь, если она вообще придет, придет позже, и вдобавок только к одному из них. Но Селия так упорно вознамерилась вести ее летосчисление с их хиджры в Ислингтон, что он согласился. Он не хотел ей больше перечить.
Безоговорочным изъяном этой новой жизни была квартирная хозяйка, маленькое, тощее, во все совавшее свой нос существо по имени мисс Кэрридж, женщина столь коварной честности, что она не только отказалась стряпать счета для мистера Куигли, но и грозилась сообщить бедному джентльмену о том, как ее искушали.
