Яна Лапутина - Игра в гейшу. Peek-a-boo
Я сама обалдела от этой выскочившей из меня и в меня же попавшей формулки. И сразу поняла, что куча людей не захочет понять и принять ее. Чем? Да напрямую обжигающей правдой.
После завтрака к нам опять подтянулась бабулька в розовом Juicy Couture:
– Две из них, которые полненькие, после круговой. Они дочке какие-то двоюродные племянницы, а которая самая высокая, с отрезанным носом, мать друга друга ее мужа... Резались не здесь, кажется, за границей... И с носом у нее какая-то проблема.
– Очень интересно, – сказала Машка. – А еще две кто?
Розовый спорт-костюмчик так и расцвел:
– Как только что – расскажу.
– Не забудьте, – удержала серьез Маша.
– Что вы, что вы! А сейчас я бегу на дарсонвализацию, потом на лимфодренаж. Времени просто нет. Вы меня понимаете?
Мы с Машкой синхронно кивнули.
«Ферма красоты» оснастилась масштабно. Помимо перечисленных нашей «доносительницей» услуг здесь можно было получить курс «пассивной гимнастики» – электростимуляции, чтобы снять болевой синдром, убрать отечность и мобилизовать мышечную ткань; расслабиться и улучшить обменные процессы глубоким теплом – физиотерапией; восстановить, наконец, нормальное состояние поврежденных клеток микротоковой терапией.
В лечебных и профилактических кабинетах стояли, поблескивая дисплеями и прочими циферблатами, ультрасовременные аппараты, помогающие чуть ли не на треть сократить реабилитационный период.
Вновь приобретенная красота здесь, на «ферме», оберегалась и опекалась разумным нажатием и включением бесчисленных пультов, клавишей, кнопок, рычагов и разъемов.
На «ферме» можно было уютно припрятать себя в библиотеке, в домашнем кинотеатре, в Интернет-кабинете, сюда можно было, при особом желании, вызвать гадалку на картах, кофе или же экстрасенса и астролога.
Я включила двигатель своего «порша». Закурила. Пусть движок прогреется. Я собралась в КЛАЗКО за Танькой и Иркой. В приемнике ожил голос Пэрис Хилтон, поющей знакомое о «слепоте звезд».
Подруги сидели внизу, в холле. Неузнаваемые. Не закрытые платками участки на их лицах выдавали недавность сотворенного с ними. Отеки, синяки. Вообще черт знает что. Зрелище не из приятных.
– Зато потом, – я наиграла веселость, – все мужики – наши. Поехали, карета подана. Идите садитесь, а я на секунду к Отари загляну.
– Я с тобой не поеду, – сказала Танька. – Только что позвонил Артурчик, хочет меня сам подвезти.
– В таком виде?
Танька дернула плечиком:
– А что, зато эпатирует.
Я заглянула в кабинет к Отари, он устало сидел в кресле, держа в руке чашку кофе.
– Привет, доктор.
– Гамарджоба.
– Как прошло с девчонками?
– Все хорошо. У Тани нос трудный. Навозился. Ты ей скажи, чтобы береглась. Даже по телефону много не болтала. Я прочитал одну книжку американскую, по ринопластике, так вот они не только сильно сморкаться не разрешают после операции, но и долго говорить по мобильному. Странный перегиб, по-моему, но...
Я улыбнулась:
– Танька без телефона, что Мартын без балалайки.
– Это как? – заинтересовался Отари.
– Это из словарных запасов моей прабабушки. Хорошо выглядишь. Что-то в тебе не так... Ну-ка, ну-ка...
– Да мне Илюша из «Альтернативы» вчера делал Zoom, отбеливал зубы. Видишь? – Отари широко улыбнулся.
– Вылитый Дэниел Крейг.
– Новый Джеймс Бонд, что ли?
– Да-а... – подсластила я интонацию. – Приглядись.
– Не стоит... Грузин на англичанина, что негр на азербайджанца.
– Тебе видней, рада была тебя видеть. – Я чмокнула Отари в щеку. Он был одного роста со мной, в принципе ничего, но я люблю мужчин повыше.
Когда мы вернулись на «ферму», там был переполох. По телевизору в новостях сообщили, что на Арбате, возле своего дома, выходя из машины на парковке, был расстрелян киллером пивной бизнесмен Какаулин вместе с двенадцатилетней дочкой, которую он вез из школы. Зачем при этом был убит ребенок, было непонятно. Ужас!
А переполох поднялся, когда уборщица, принеся в четырнадцатый номер полотенца и постельное белье, которые здесь меняли ежедневно, сначала остолбенела, увидев в джакузи, заполненном чем-то кроваво-красным, мертвенно-белое лицо Зинаиды Какаулиной, жены только что отстрелянного бизнесмена. Завизжала, забившись в истерике, а затем выскочила в коридор с истошным криком:
– У-у-би-и-ли!
И слава Богу что на «ферме» всегда все готово: операционная, хирург, анестезиолог, медсестры. Томас Линджер, как на ходулях пронесшийся по коридору, выхватил Зинаиду из красной купели и на руках, не дожидаясь каталки, так же бегом дотащил ее до стола в операционной и быстро начал подключать к аппаратам искусственного дыхания и переливания крови. Сестрички перехватывали жгутами перерезанные руки.
Какое-то время на осциллографе томительно тянулась зеленая ниточка отсутствия жизни, и старшая медсестра, глядя на нее, прищурилась от напряжения. Томас Линджер вдруг отчаянно грохнул отмытым кулачком в область под левой грудью Зинаиды, и она, как бы выдохнув из себя немоту, задышала, а на осциллографе замерцали острозубые зигзаги.
– Вернулась... – шепнула одними губами старшая медсестра и трижды перекрестилась.
Глава 10
Я читала у Юнга, что существует закон «сохранения зла». По нему зло в этом мире не убывает и не прибывает. Оно только меняет формы. Поэтому зло обречено на бессмертие. Иначе нарушилось бы психическое равновесие, «темные силы», засевшие в подсознании, подвились, что рано или поздно привело бы к взрыву.
«...цитату из песни про горе...» – вдруг услышала я из невыключаемого Иркой радио, подчеркнув мрачный настрой этих минут.
До меня вдруг впервые дошло осознание только что услышанных слов. Здесь, на «ферме», сейчас, когда по всем углам переливалась и обсуждалась тема вчерашней попытки суицида, они, эти слова, добрели до адресата.
Ирка заплакала, скукожившись в кресле. Я молча курила, привалившись к широченному подоконнику. Ее состояние мне было понятно. Бездомность души, драматическая бесцельность переживаний, не разделенных поровну с кем-то равным и близким, мучила. Я знала, что это такое. Пережила.
– Бедненькая, – всхлипнула Ирка. – Она же вмиг потеряла все! Как? Как после такого жить?
Светло-розовый Juicy Couture уже сообщил нам подробности:
– Она, из четырнадцатой, до того еще... понимаете, да? Позвала к себе Инну Терзийскую. Вы в курсе – наш главный визажист, чтобы сделать специальный макияж после круговой. Она собиралась, так сказать, забыв о ретидэктомии, в первый раз выйти в свет. Мой хирург, Эдуард Шихирман, такой лапочка, потрясающе объяснил мне, что ткани лица со временем опускаются. Представляете?! Они просто не могут не опускаться. На них, представляете, действуют те же гравитационные силы, которые заставляют яблоко падать с дерева. Так вот, простите, я отвлеклась, Инночка – она прелесть! – она делает Зинаиде из четырнадцатой макияж, а в это время по телевизору рассказывают об убийстве ее мужа и дочери. Кошмар!.. А дальше, вообще... Мне Инна об этом рассказала. Я ей сама позвонила. Зинаида спокойно дослушала все, закончила макияж, расплатилась с Инной и ушла. Инна не знала, что она Какаулина, что она жена убитого... Представляете? А Зинаида вернулась в четырнадцатый, наполнила джакузи, переоделась в прелестнейшее белье от Agent Provocature, смыла с себя макияж, выпила вот такой бокал коньяка Bas Armagnac Gelas, тысяча девятьсот сорок третьего года, и пропорола маникюрными ножницами себе вены, представляете? Уже лежа в ванной...
Затеряться в существовании, потерять вдруг саму себя... Папа когда-то повторил дома это, сказанное ему одной из его пациенток на консультации. Он так и не смог приучить себя к отстраненному, неадекватно чувственному восприятию услышанного от них.
Иногда, сидя за барной стойкой дома, папа говорил удивительные вещи:
– Я бы до этого сам не додумался... Счастье, оказывается, как бы парадоксально это ни звучало, способно порою доказывать свое всесилие в несчастье. Покушаясь на самоубийство, человек тем самым избавляет себя от всех бед и душевных мучений, мешающих достижению счастья.
– Ирка, солнышко, а давай выпьем немного? – сказала я. – Водочки, для запаха, а?
Она посмотрела на меня сквозь узкие, залипшие прорези опухших глаз.
– Давай. Мне так хочется жить...
Глава 11
Танька сидела с Томасом Линджером в баре. За стойкой. Томас, в привычной для «фермы» светло-голубой служебной униформе с низким треугольным вырезом на веснушчатой груди, Танька в своем коричневом, бархатисто-мягком Juicy Couture.
Пили кофе. Молчали.
– Aujourd’hui je me sens mieux,[6] – почему-то по-французски сказала Танька.
Томас посмотрел на нее, чуть откинув голову, а затем очень нежно коснулся подушечкой среднего пальца гипсовой накладки на Танькином носу.
– Карашо.
– Да, – кивнула, улыбнувшись, Танька.
