Сергей Залыгин - Тропы Алтая
Начальник этот должен быть толстым и благодушным, он уже сменил в Усть-Чарском районе с полдюжины руководящих должностей до того, как принял коммунальное ведомство, ни одна должность, его не смогла обеспокоить. Фамилия у него Пересядько, Кубышкин, Авоськин — еще что-нибудь в этом роде.
Если бы из дверей райкомхоза вдруг вышел Пересядько, они бы поговорили.
«Руководите, дорогой товарищ Авоськин?»
«Руковожу, товарищ Рязанцев!»
«Трудно приходится? Задач у вас такое множество? Проблем?»
«Не говорите, товарищ Рязанцев! С утра до ночи — всё мысли, всё — проблемы. Недосыпаю. Недоедаю…»
Ни Авоськин, ни Кубышкин не в состоянии были испортить Рязанцеву настроения, его рассердить, растревожить.
Плотина и та не испортила этого настроения, хотя являла собой зрелище очень грустное.
Береговые ряжи основательно уже сгнили, в таком же состоянии была, вероятно, и подводная часть: в нижнем бьефе весело подпрыгивали фонтанчики, и были они заметно мутными.
— Фильтрует! — вслух подумал Рязанцев. — Грунт из-под основания вымывает даже при таком напоре!
Прошел вдоль деревянного лотка, лоток рассохся, едва-едва отдавал сыростью, — давно уже не было в нем воды.
Через узкое оконце заглянул в крохотное здание станции — пол разобран, оборудование снято… «Ах, товарищ Авоськин, товарищ Авоськин!»
Вернулся на плотину, сел на упорный брус.
Река сбегала по неровной каменистой лестнице, то ступала осторожно, то стремительно прыгала со ступени на ступень, а там, уже вдали, горы были ниже, и казалось, будто около горизонта река бежит по самым вершинам.
Так было в долине, а слева, на восток, словно кроны огромных деревьев, возвышались горы, дремучий лес гор. Деревья выглядели там будто хвоинки, белые облака, кое-где заблудившиеся среди дремучего леса гор, похожи были на гусиный пух, а маленькое яркое солнышко, приютившись на самой высокой горе-кроне, будто удивлялось там, как это оно смогло и долину, и небо, и горы залить своим светом.
Представления об Алтае, которые жили в Рязанцеве с детства, со времен первого путешествия, жили четверть века, — его ничуть не обманули.
Где-то, среди леса гор, течет еще одна река — река Коргон. Рязанцев чувствовал ее близость и радовался ее красоте: не могло быть некрасивой реки в этих горах.
В отдельных же картинах, в подробностях, он помнил реку Коргон, какая она бывает и при свете солнца, и во тьме.
Помнил во тьме, потому что трем мальчишкам не хватило дня, чтобы смотреть вокруг, и они ночью тоже шли берегом реки.
Тропа падала вниз, к воде, и мальчишки ежились от брызг, шли тихо, осторожно… Тропа выпрямлялась — мальчишки торопились: скорее, скорее!
Куда торопились?
Далеко за полночь вошли в черную, узкую дверь, берестяной факел осветил длинные рубленые стены с крохотными отверстиями окон и ржавые цепи. Вдоль стен висели эти цепи и еще поперек лежали на земляном полу…
Днем они уже были здесь, мальчишки, заглядывали в мрачный сруб, почему-то весело им было, посмеялись, ушли.
А ночью поняли: «Недосмотрели!» На удивление старому пасечнику, оставили у него ночлег, собрались и побежали во тьму.
И вот — глядели молча.
Было время — знаменитые на весь мир яшмы добывали здесь каторжники для Колыванского гранильного завода.
Минул век, заросли тропы с Коргона на Колывань, но осталось вросшее в землю жилище каторжников. И цепи остались — мальчишки на них глядели удивленно.
С тех пор, что бы ни читал Рязанцев по истории, какой бы разговор о далеком прошлом ни заходил, в памяти его возникали эти темные деревянные стены из лиственницы в обхват и эти ржавые тяжелые цепи при свете дымного факела.
Спустя годы приходилось видеть ему древние замки и монастыри, ножи из бронзы и каменные топоры, — все это было уже продолжением его встреч с историей, самой же первой была эта встреча. Самой необыкновенной — она же.
Она еще и потому была необыкновенной, что мрачный сруб, внутри опутанный цепями, стоял на глыбах яшмы редкостной красоты, что рядом с ним, изумруднозеленый, звенел Коргон. Облака, кроны гор и ветви деревьев на берегу — все это можно было видеть при дневном солнце и ранним утром в самых мельчайших подробностях, глядя через крошечные оконца деревянного сруба вниз — на прозрачный плес реки, и в сверкании струй водопада чуть выше по течению реки можно было угадать отражения тех же облаков, гор, деревьев, и в сверкании капель, кружившихся в воздухе, тоже были эти отражения…
Ночью же луна, близкие и далекие звезды, Млечный Путь опускались на горы, на плесы и водопады Коргона, на обнаженные взрывами толщи зеленых и красных яшм.
Там, на тропах по берегам чудесной реки Коргон, и возникла дружба между тремя мальчишками — Рязанцевым, Свиридовым, Черновым, а теперь воспоминания были какими-то особенно сердечными, особенно радостными потому, что один из них достиг села Усть-Чары.
Вот она какая — Усть-Чара, несколько улочек и шестигранная, неуклюжая, но прочная пожарная каланча с каменным фундаментом — вот она какая, Усть-Чара!
Она, наверное, давно стояла, эта каланча, еще когда мальчишки путешествовали по Алтаю.
Если бы они достигли тогда Усть-Чары, они бы ее увидели точно такой же, какая она сейчас.
Но Усть-Чары они тогда не достигли. Их много путешествовало, мальчишек, выпускников неполной средней школы, — помнится, человек десять. Трое рвались все вперед, все дальше, уходили в верховья рек Сейте-лека, Коргона, Кумира. Была у них мечта — село Усть-Чара. Заметили на карте крупного масштаба маленький кружочек, надпись курсивом, и почему-то представилось им, что это — предел всяческих желаний. Может быть, так звучит: «Усть-Чара… Усть-Чара…»
Но остальные семеро не слышали в этих словах ничего, не хотели идти до Усть-Чары. Их было большинство, тех, кто не слышал и не хотел, они были правы — приближался уже учебный год, холоднее становилось в горах с каждой ночью.
Вернулись…
Вернулись, но трое обещали друг другу — когда-нибудь, может быть не скоро, может быть очень не скоро, но обязательно достигнуть Усть-Чары…
Не довелось осуществить мальчишескую мечту Сене Свиридову.
Не довелось и Василию Чернову. На Ново-Девичьем кладбище в Москве, в нишах старинной кирпичной стены стоят урны с прахом воздухоплавателей. Воздухоплаватели летели на дирижабле, чтобы взять легендарный экипаж дрейфующей станции «Северный полюс». Среди других — урна с надписью: «Самый молодой член команды дирижабля, бортрадист Василий Дмитриевич Чернов».
Из троих один только Рязанцев достиг Усть-Чары.
В десять часов сорок минут утра 16 июня 1960 года…
Глядел вдаль, туда, где в берегах из яшмы мчится Коргон, слушал, как туда же торопится по каменным ступеням Чара-река, и казалось ему, будто не один он глядит и слушает тоже не один. Вспомнил такие подробности первого мальчишеского путешествия на Алтай, что казалось — один не мог бы их вспомнить…
По тропинке подошли к Рязанцеву двое.
Он сразу определил: районные работники. Тот, что шел позади, опередив своего товарища, первым протянул руку:
— Райкомхоз!
— Как?
— Райкомхоз! — Человек рекомендовался не по имени-отечеству и не по фамилии, а названием учреждения: «Райкомхоз».
Рязанцеву тоже пришлось представиться:
— Рязанцев. Научный сотрудник экспедиции.
Райкомхоз, вот он какой был — в синей шелковой рубашке с короткими рукавами, в очень широких чесучовых брюках, в соломенной шляпе, — с необыкновенной радостью сказал:
— Мы так и думали, что из экспедиции. У нас тут телеграмма была вашего главного академика…
— Вершинина?
— Вот именно — Вершинина…
«И тут успел!» — подумал Рязанцев про Вершинина, который никогда не пропускал случая телеграфно, срочно, солидно предупредить множество людей о своем приближении. Райкомхоз между тем был, кажется, чему-то рад: черные с коричневым глазки его на полном и смуглом лице были очень приветливы. «Русский? — подумал Рязанцев. — А может быть — алтаец? Де́ла не меняет — одним словом, Райкомхоз, то ли Авоськин, то ли Пересядько».
— Плотину оглядываете? — спросил Райкомхоз.
— Немного..
— А вы глядите, глядите! Это нужно! Крайне необходимо! Костин — тоже ее оглядывает, будто в первый раз видит, — и кивнул в сторону своего товарища.
Тот в самом деле ходил по мостику над щитами, сумрачно глядел вниз из-под лохматых бровей. Поравнявшись с Рязанцевым, прикинул — что бы этот человек мог здесь значить? Тоже поздоровался:
— Костин Петр Никодимович. Управляющий районной конторой Госбанка. Значит, из экспедиции? Порядок! Присядем!
Все трое опустились на упорный брус рядом с воротом для подъема щитов. Рязанцев вздохнул: только что сидели здесь Сеня Свиридов и Вася Чернов.
