Ингрид Нолль - Даю тебе честное слово
Старик не на шутку рассердился оттого, что Йенни с Максом усадили его на край кровати и затем перетащили на мобильный кресло-туалет. И когда он в конце концов устроился на стуле со спущенными штанами, то громко проревел:
– А теперь вон! Оба! Живо, живо!
– Нам тут не до хороших манер, – проворчала Йенни и тем не менее направилась вслед за Максом к двери, которую, впрочем, лишь слегка прикрыла за собой, оставив щелочку.
– Я еще никогда не видел его голым, – признался Макс. – Ему, должно быть, зверски неловко…
– У старых людей это происходит не быстро, нужно подождать, – сказала Йенни. – Я даже успею покурить.
– Тебе можно?
– Если ты не возражаешь, – ответила девушка и прикурила сигарету. Пока Йенни курила, она ни на секунду не выпускала пациента из поля зрения.
– Это на случай, если его покинут силы, – пояснила санитарка.
– Тебе нравится то, чем ты занимаешься? – спросил Макс.
– Сперва я хотела пойти работать в полицию, – призналась Йенни, – но не сложилось.
– А я хотел изучать медицину. Но не исключено, что стану простым санитаром, ухаживающим за престарелыми.
– Добро пожаловать в клуб!
Выждав достаточно времени, они вернулись в комнату. У старика ничего не получилось, поэтому он пребывал в скверном расположении духа и был неласков.
– От вас несет табаком, – буркнул он молодым людям. – Если бы я выкурил сигарету, то и пищеварение наладилось бы.
Они снова переложили старика в постель, и он отдыхал, тяжело дыша. Йенни пошла в ванную и тщательно вымыла руки. Девушка высоко закатала рукава, и Макс обратил внимание, что оба ее предплечья украшали татуировки.
– Дракон и бабочка, – сказал он. – Оба умеют летать!
– Грехи молодости, – пояснила Йенни. – Когда у меня заведутся деньги, я их удалю.
– Зря, – сказал Макс. – Как думаешь, может, дать ему, в самом деле, сигарету? Родители, если узнают, побьют меня камнями!
– Им это видеть необязательно. А я не проболтаюсь. Расскажи лучше, каким человеком был твой дедушка? Я имею в виду, когда у него со здоровьем еще было в порядке…
– За последние два года он сильно состарился, целыми днями сидел, уткнувшись в телевизор, и постоянно ко всему придирался. Но пока была жива бабушка, он пребывал в довольно неплохой форме. Они вместе любили выезжать на прогулки, он много читал и иногда ходил с нами в кино. Раз в месяц они с бабушкой приглашали нас на обед. Бабушка здорово готовила, фрикадельки и жаркое из свинины. Или куриное фрикасе с рисом.
– А потом мороженое?
– Нет. Рыба! Точнее, ванильный пудинг в форме рыбы с вишневым вареньем из своего сада.
– Звучит аппетитно, – сказала Йенни и попрощалась.
Макс незаметно для себя начал насвистывать какую-то мелодию – у него было самое прекрасное настроение. Отныне Йенни будет появляться у них каждый вечер.
Пудинговая диета приносила плоды. На следующий день дедушка потребовал полноценный обед. Макс подумал, что неплохо было бы покормить его чем-то, напоминающим бабушкины блюда, и поэтому купил свежезамороженные кёнигсбергские фрикадельки и полуготовое картофельное пюре в пакетике. Старик умял среднюю порцию, остатки доел Макс, сдобрив картошку большим количеством карри и перцем.
– Хотелось бы знать, кто оплачивает санитарку? – сладко потягиваясь, спросил вдруг Вилли Кнобель. По желудку разливалось приятное и теплое чувство сытости.
– По-видимому, все же больничная касса, то есть сработало страхование на случай потребности в постоянном уходе, – предположил Макс. – Но мы пока не знаем, к какой группе тебя определил окружной врач.
Старик некоторое время думал.
– А кто платит за мою еду?
До сих пор Макс расходовал деньги деда и ответил несколько уклончиво:
– Дедушка, в конце концов, ты живешь у своего сына!
Старик снова надолго погрузился в размышления.
– Я не допущу, чтобы меня содержал дипломированный инженер! Парень, сходи-ка ты в банк и сними для меня денег. Я выпишу тебе доверенность.
– Достаточно будет пин-кода или чека на оплату наличными, – робко произнес Макс, испуганно посмотрев на деда.
Вилли Кнобель не доверял кодам и чекам, к которым кто угодно мог приписать нолик.
Вечером Харальд едва не налетел у входной двери на незнакомую женщину, которая в этот момент вынимала из кармана толстую связку ключей и явно намеревалась с их помощью войти в дом.
– Привет, я Йенни, – сказала она, гладя на него сияющими глазами.
Совершенно растерянный и ничего не понимающий Харальд против воли изобразил на лице встречную улыбку. Лишь потом он обратил внимание на белые брюки и догадался, кто она такая. Вот до чего дошло: совершенно чужие люди носят в кармане ключи от их дома! И все же он не посмел перейти на грубый тон с такой молодой и такой веселой женщиной.
– Вашему отцу с каждым днем все лучше, – продолжала беспечно болтать Йенни, когда они вместе вошли в прихожую. – Ваш сын тоже постарался, он так трогательно ухаживает за дедушкой.
– Я полагал, что он при смерти, – изумился Харальд.
– Не беспокойтесь, – утешила его Йенни, – мы его еще поставим на ноги!
Больше Харальду Кнобелю нечего было сказать. С едва скрываемой злостью он повесил пальто и исчез в своем кабинете. Так они не договаривались! В нем все кипело. Он отправился в ванную вымыть руки после долгого трудового дня и налетел на подъемник для больного. Его собственный бритвенный прибор лежал на консоли рядом с французской водкой, жирным кремом и чашкой, в которой плавали вставные челюсти.
В ванной комнате с давних пор царил порядок в соответствии с традициями родительского дома Петры. Согласно учению Петры о красках, каждому члену семьи отводился личный цвет для полотенец, мочалок и даже банных халатов. Для себя Петра выбрала красный, для Харальда определила синий; позже, когда дети подросли, Мицци получила розовый, а Максу достался желтый. Естественно, со временем чистое учение было немного размыто. В доме стали появляться полотенца в полоску или с узором, которые Петра не могла не купить в силу женской привязанности к красивым и веселеньким вещам. Однако Харальд по натуре был консервативен и оставался при своем строгом синем. И тут он с неприятным удивлением обнаружил на стене новые крючки, на которых висели темно-синие мочалки для нижних частей тела и желтые – для верхних. Его личная мочалка висела совсем рядом с отцовской, и ее без труда можно было перепутать.
Из соседней комнаты доносился смех Макса и Йенни. Пахло сигаретами. Петра, похоже, еще не вернулась с работы – на кухне не горел свет. «Не беспокойтесь, мы его еще поставим на ноги!» Черта с два! Не хватало еще, чтобы отец выжил его из собственного дома!
В этот миг Харальда первый раз посетила мысль: нельзя ли как-нибудь посодействовать папаше побыстрее упокоиться? Домашний врач посчитает само собой разумеющимся, что пациент после длительного отказа от пищи быстро ослаб и мирно скончался. Но это только пока. Значит, нужно во что бы то ни стало помешать Максу носить больному воду в постель.
6
Поздним вечером Харальд решился заглянуть в комнату Мицци, чтобы лично оценить состояние отца. На столе горела читальная лампа, старик не спал и при виде сына воскликнул:
– Поглядите-ка, к дедушке волк пожаловал!
– Как у тебя дела? – робко спросил Харальд. – Тебе здесь хорошо?
– Ubi bene, ibi patria![16] – последовал ответ.
– Я не понимаю латынь, – сказал Харальд, начиная раздражаться. – Это слишком высокий уровень для общения с сыном-неудачником.
На ночном столике Харальд заметил упаковку таблеток, стакан с водой, два пустых и один наполовину пустой стаканчик с пудингом. Некоторое время он хмуро, наморщив лоб, созерцал этот натюрморт.
– Ubi означает «где», а ibi – «там». Следовательно, где мне хорошо, там я чувствую себя дома, – перевел старик. – Собственно говоря, мне бы хотелось обратно в Доссенхайм, но вышло так, что меня волей-неволей перевезли сюда. В принципе, мне и у вас неплохо, разумеется, cum grano salis[17]. Из-за этой ведьмы Гримхильды[18].
– Это еще кто такая?
– Ну, эта, баба-солдат, которая меня мучает по утрам. Маленькая, что приходит по вечерам, – та сущее золото. Она пришла, увидела и победила.
– Если тебе теперь стало получше, то ты мог бы перебраться в дом престарелых, там обслуживают наилучшим образом.
– Тьфу, пропасть! Все что угодно, только не это! Никто не сделает этого лучше, чем Макс и эта маленькая. Я останусь здесь. Ведь Мицци комната больше не нужна. В конце концов, она скоро выйдет замуж.
– А что будет с твоим домом?
– Я мог бы его сдавать, а доходы перевести на вас, так сказать, за кров и стол. Но если ты, несмотря ни на что, попробуешь от меня избавиться, я изменю завещание.
«Что-то новенькое или все та же старая песня на новый лад? – пытался понять Харальд. – Ну, погоди же, здесь пока еще за мной последнее слово!»
