Дженнифер Доннелли - Чайная роза
Скрипнули петли задней калитки, после чего Фиона услышала гордый финал:
А это ты видел, презренный шериф?
Разбойники в плен не сдаются!
— Па! — прошипела она, выйдя на темный двор. — Не шуми, иначе ты разбудишь весь дом! Входи скорей!
— Прочь, негодяи! — проревел Падди.
— Па! Тише! — Фиона вернулась на кухню, поставила на стол лампу, наполнила чайник и разгребла угли, тлевшие под каминной решеткой.
Падди вошел на кухню и смущенно улыбнулся.
— Похоже, я слегка перебрал, Фи.
— Вижу. Проходи и садись. Я поставила чайник. Может быть, хочешь тост? Тебе нужно чем-нибудь набить живот.
— Да, неплохо бы.
Падди сел у камина, вытянул ноги и закрыл глаза.
Фиона достала из буфета буханку, отрезала толстый ломоть и нацепила его на вилку с длинной ручкой.
— Держи, па, — сказала она, толкнув задремавшего отца. — Только не урони тост в огонь.
Вода закипела. Фиона заварила чай, взяла стул и принесла его к камину. Отец с дочерью по-дружески сидели у огня и молчали. Фиона грела ноги, а Падди жарил тост на угольях.
Фиона искоса смотрела на отца и улыбалась. Если бы мать и Родди не спали, она не стала бы затыкать ему рот. Ей нравилось, когда отец пел. Его голос был одним из ее самых ранних воспоминаний. Именно отец, а не мать пела ей колыбельные. Падди пел по пути с работы и из пивной; его голос был слышен с улицы. Если по вечерам отец был дома, чинил обувь или вырезал игрушки для Сими, то неизменно пел на кухне. Сколько раз она засыпала по вечерам, завернувшись в одеяло и прислушиваясь к этому голосу? Не сосчитать.
— Ну что, детка? — спросил Падди с полным ртом. — Рассказать тебе новости?
— Какие новости?
— Думаешь, я — все та же старая речная крыса, с которой ты по вечерам пьешь чай?
— Нет? А с кем же я теперь пью чай?
— С новым председателем ассоциации рабочих Уоппинга.
Фиона широко раскрыла глаза:
— Па, ты шутишь?
— Нисколько.
— Когда это случилось?
Падди вытер рот тыльной стороной руки:
— Сегодня вечером. В пивной. Перед собранием я немного поговорил с Беном Тиллетом. Точнее, тогда я еще не знал, что это Тиллет, но, должно быть, ему понравились мои слова, потому что он предложил мне возглавить местное отделение тред-юниона.
У Фионы засияли глаза.
— Вот здорово! Значит, мой па стал начальством? Я горжусь тобой! — Она захихикала. — Когда об этом услышит ма, она упадет в обморок! Отец Диген говорит, что тред-юнионисты — это кучка безбожных социалистов. Теперь у тебя появятся рога и хвост. Ей придется проводить за чтением молитв вдвое больше времени.
Падди засмеялся:
— Еще бы Диген говорил по-другому! Уильям Бертон дал ему сотню фунтов на ремонт крыши.
— А что тебе придется делать?
— Убеждать народ вступать в тред-юнион. Регулярно проводить собрания и собирать взносы. И ходить на встречи с Тиллетом и другими профсоюзными лидерами. — Он отхлебнул из кружки, а потом продолжил: — Может быть, мне даже удастся убедить собственную дочь вступить в тред-юнион.
— Ох, па, — вздохнула Фиона. — Не начинай все сначала. Ты знаешь, что я хочу только одного: отложить пару монет на собственный магазин. На взносы ничего не останется.
— Для начала ты можешь ходить на собрания. За это платить не надо…
— Па, — прервала Фиона, решив подавить поползновения отца в зародыше, — я не собираюсь всю жизнь быть фабричной работницей. Помнишь, что ты говорил нам с Чарли, когда мы были маленькими? «У каждого человека должна быть мечта. Если вы перестаете мечтать, то можете смело идти к гробовщику, вы уже покойники». Да, тред-юнион — твоя мечта, которая для тебя много значит. А моя мечта — магазин, и она значит для меня все. У тебя своя дорога, а у меня своя. Ты согласен?
Падди долго смотрел на дочь, а потом положил ладонь на ее руку.
— Ладно, упрямица… Чай еще остался?
— Ага. — Фиона снова наполнила отцовскую кружку и с облегчением вздохнула, решив, что спор окончен. — Ах да, мы же получили письмо от дяди Майкла! — весело воскликнула она. — Тетя Молли ждет ребенка. Он пишет, что дела в магазине идут хорошо. Хочешь почитать?
— Утром, Фи. Сейчас я малость окосел.
— Нью-Йорк — это здорово, — сказала Фиона, думая о своем американском дяде, его жене и их уютном маленьком магазине. Дядя Майкл прислал им свою фотографию на фоне магазина с вывеской «БАКАЛЕЯ МИСТЕРА ФИННЕГАНА». Мысль о том, что ее родственник является владельцем собственного магазина, грела ей душу. Может быть, это у них в крови? — Как ты думаешь, могу я ему написать и спросить, как руководить магазином? — спросила она.
— Конечно можешь. Он будет польщен. И пришлет тебе письмо на двадцати страницах. Нашего Майкла хлебом не корми, дай кого-нибудь поучить.
— Я сэкономлю несколько пенни на бумагу и марку… — Фиона прервалась и зевнула. Несколько минут назад ее подняла с постели боязнь, что отец перебудит всю улицу, но теперь, посидев у камина, она снова почувствовала усталость. Если она сейчас не ляжет, то не успеет выспаться; рано утром мать пойдет к мессе и разбудит тех, кому нужно идти на работу.
Мать ходила в церковь почти каждое утро и брала с собой Сими и Эйлин. Отец не делал этого никогда. Даже по воскресеньям, в отличие от Фионы и Чарли. Он не скрывал своей нелюбви к религии и не присутствовал на крещении собственных детей. Это сделал за него дядя Родди. Непонятно, как матери удалось заставить его прийти на венчание.
— Па… — сонно промолвила Фиона, накручивая локон на палец.
— Ммм? — с полным ртом промычал Падди.
— Почему ты никогда не ходишь с нами в церковь?
Падди сделал глоток и уставился в камин.
— Трудный вопрос, детка… Я хотел сказать, что не люблю, когда кучка стариков в длинных одеждах указывает мне, что и как делать. Но тут есть кое-что еще. То, о чем я никогда не говорил ни тебе, ни твоему брату.
Фиона смотрела на отца с удивлением, ожидая продолжения.
— Ты знаешь, что в юности мы с твоим дядей Майклом жили в Дублине. И что воспитывала нас сестра матери, моя тетя Эви, верно?
Девушка кивнула. Ей было известно, что отец лишился родителей еще в раннем детстве. Мать умерла при родах, а отец — вскоре после этого. «От чего?» — как-то спросила она. «От горя», — ответил Падди. Он никогда не говорил о своих родителях. По мнению Фионы, он был слишком мал, чтобы помнить их.
— Ну, — продолжил отец, — до переезда в Дублин мы жили с ма и па на маленькой ферме в Скайберрине. На побережье графства Корк.
Фиона слушала, широко раскрыв глаза. Она знала своих покойных бабушку и дедушку с материнской стороны, но об отцовской родне не слышала ничего.
— Мои родители поженились в восемьсот пятидесятом, — сказал он, сделав еще глоток, — через год после очередного неурожая картофеля. Отец хотел жениться раньше, но не мог из-за голода. Жилось тогда из рук вон плохо… ну, ты об этом слышала. Мужчина не мог прокормить сам себя, не то что семью… Им обоим пришлось несладко, оба потеряли родных. По словам отца, он выжил только потому, что надеялся жениться на моей матери.
Падди поставил кружку, наклонился вперед и уперся локтями в колени. На его губах появилась грустная улыбка, глаза прищурились.
— Понимаешь, он сходил по ней с ума. Обожал. Они знали друг друга с рождения. Он делал ей подарки. Всякую ерунду вроде диких фиалок, пустых яиц малиновки, гладких камешков с побережья и крошечных птичьих гнезд. У моего па не было денег. Эти вещи ничего не стоили, но моей ма они были дороже всего на свете. Она хранила все его подарки.
Они много работали. Оба знали, что такое голод, и не хотели, чтобы он повторился. Я был их первенцем. Майкл младше меня на четыре года. Когда мне исполнилось шесть, ма забеременела снова. Все это время она плохо себя чувствовала. Я помню это, хотя в ту пору был совсем маленьким.
Во время рассказа о детстве выражение лица Падди изменилось. Слабая улыбка погасла, глаза потемнели, а морщины на щеках и лбу внезапно углубились.
— Когда пришло время рожать, отец отправился за повивальной бабкой, а меня оставил присматривать за матерью и братом. Едва он ушел, как ма стало плохо. Она корчилась, хваталась за края кровати и изо всех сил старалась не кричать. Я пытался помочь ей. Бегал во двор, мочил под колонкой отцовские носовые платки и клал ей на лоб.
Когда повивальная бабка наконец пришла, она все поняла с первого взгляда и послала па за священником. Отец не хотел уходить. Не сдвинулся с места, пока женщина не крикнула: «Ради бога, поторопись! Ей нужно исповедаться!»
Идти было недалеко, и вскоре па вернулся с отцом Макмагоном, высоким и надутым как индюк. Мы с Майклом сидели на кухне, потому что повивальная бабка выставила нас из комнаты. Отец и священник вошли в спальню, но бабка выставила и отца тоже. Па пришел на кухню, сел у камина и уставился в огонь…
