Владимир Чивилихин - Память (Книга вторая)
Помните, как в трудные, переломные моменты жизни декабриста Николая Басаргина у него умерла жена, затем дочь? Позже скончался его старший брат, а сам он заболел «воспалением в мозгу». Только стараниями товарищей по каторге, благодаря их лечению и уходу, он остался в живых, а Василий и Камилла Ивашевы окончательно выходили его вниманием и домашними приготовления-ми… «Я имел большое утешение в семействе Ивашевых, живя с ними, как с самыми близкими родными, как с братом и сестрой. Видались мы почти каждый день, вполне сочувствовали друг другу и делились между собою всем, что было к а уме и сердце», а после каторги «мы желали только одного, чтоб не разлучаться по выезде из Петровского». Родные Ивашева добились этого в Петербурге, и старке друзья оказались вместе в Туринске.
У Ивашевых все складывалось счастливо. Лад и любовь воцарились в семье, создавшейся при таких необыкновенных обстоятельствах. С маленькой дочерью Машенькой, будущей Марией Ивашевой-Трубииковой, они приехали на поселение, где у них родился сык и еще одна дочь, Дружба и братская помощь крестного отца их детей — Николая Басаргина — помогала сноспть тяготы ссылки, а позже в. Туринске оказались и Иван Анненков со своей женой-француже.нкой и детьми, а также еще один декабрист, э кристальной душе которого мы уже говорили, — Иван Пущин.
Она была тягостной, эта бесправная, поднадзорная жизнь на поселении в заштатном сибирском городишке, с его мещанским, лишенным возвышенных интересов населением, однообразной тусклой северной природой, однако Иван Пущин писал оттуда: «Главное-не надо утрачивать поэзию жизни, она меня до сих пор поддерживала, — горе тому из нас, который лишится этого утешения в исключительном нашем положении». Ссыльные декабристы,.во многом сходные по характерам, образовали в Туринскэ дружный кружок соизгнанников-единомышленников, которые своим образом жизни и поведением оказывали благотворное влияние на кофеввых сибиряков. Николай Басаргин вспоминал позже: «Поведение наше, основанное на самых простых, но строгих нравственных правилах, на ясном понятии о справедливости, честности и любви к ближнему, не могло не иметь влияния на людей, которые по недостаточному образованию своему и искаженным понятиям знали только одну материальную сторону жизни и поэтому только старались об ее улучшении, не понимая других целей своего существования. Их сначала очень удивляло то, что, несмотря на внешность, мы предпочитали простого, но честного крестьянина худому безнравственному чиновнику, охотно беседовали с первым, между тем как избегали знакомства с последним. Но потом, не раз слыша наши суждения о том, что мы признаем только два разряда людей: хороших н худых, и что с первыми мы очень рады сближаться, а от вторых стараемся удаляться, и что это, несмотря на внешность их, на мундир, кресты, звезды ила армяки и халаты, оня поняли, что наше уважение нельзя иначе приобрести, как хорошим поведением, н поэтому старались казаться порядочными людьми, и, следовательно, усвоили некоторые нравственные понятия. Можно положительно сказать, что наше долговременное пребывание в разных местах Сибири доставило в отношении нравственного образования сибирских жителей некоторую пользу и ввело в общественные отношения несколько новых и полезных идей».
«Записки» Николая Басаргина, исполненные искренности, благородной простоты и сдержанности, я перечитывал много раз и буду, наверное, еще заглядывать в них, когда захочется забыть какую-нибудь жизненную дрязгу или криводушие человека, которому ты совсем недавно верил, наглое чииодральство или высокомерие, все мелкое и пошлое, пригнетающее тебя больше всего не тем, что оно какой-то своей зазубринкой достало тебя, а тем, что оно еще есть на родной твоей земле, — короче, когда потребуется очистить либо распрямить душу…
3
Нет, не удержусь, чтоб не навести читателя на раздумья о наследии декабристов. Александр Герцен назвал их мемуары «единственным святым наследством, которое наши отцы завещали нам». Понимаю это высказывание в том смысле, что записки и воспоминания декабристов несут в себе концентрацию их гуманистических и политических идей, подробные, подлинные, из первых рук, свидетельства их революционной практики и духовной жизни, содержат богатейшие фактические данные о научной, просветительской, хозяйственной деятельности сибирских изгнанников или их личной жизни. Великая тема декабристского наследия рассматривалась в различных аспектах множеством исследователей, только я мечтаю прочесть когда-нибудь обобщающую серьезную и умную работу о нравственном их наследии, имея в виду не только моральноэтические концепции первых русских революционеров и даже не столько влияние их образа жизни и поведения на современников, о чем так хорошо пишет Николай Басаргин, а более, на мой взгляд, важное — как воздействовали они на поколения соотечественников, как сказывается на нас, сегодняшних, то, что были эти люди в нашей истории и что были они именно такими людьми. Услышишь — «декабристы» — и, откуда ни возьмись, вспыхивают в памяти крутые события, дорогие имена, неповторимые характеры и горькие судьбы, благие дела и святые письмена, в душе затеплится что-то настолько родное и совершенно неотрывное от тебя, что без этого ты был бы совсем другим человеком — беднее и черствее, а твое восприятие и знание жизни, людей, истории Отечества лишилось бы драгоценной сердцевины. Память о декабристах-огромный нравственный потенциал нашего народа, его значение для будущего возрастает и непременно станет общечеловеческой ценностью, когда другие народы подробнее узнают и лучше поймут эту когорту замечательных русских людей, чистоту и высоту их помыслов и деяний.
Декабристы интересны для нас все до одного, со всеми ях — с нашей, сегодняшней, точки зрения — слабостями и заблуждениями, большей частью и со всех точек зрения извинительными, дорога память о каждом из них-с их непохожестью друг на друга, в которой, думается, проявилась мудрость жизни, рвущейся вперед. Мы говорим обобщенно-декабристы, но как прекрасно был не похож Павел Пестель па Кондратия Рылеева, Михаил Лунин на Петра Борисова, Гавриил Батеньков на Ивана Горбачевского, Николай Бестужев на Ивана Пущина, Владимир Раевский на Вильгельма Кюхельбекера, Николай Басаргин на Александра Якубовича, Александр Беляев на Николая Крюкова, Павел Выгодовский на Николая Мозгалевского!..
Видеть все эти разности — дело в значительной степени нравственное, обогащающее нас знанием русского характера и вообще человекознанием и помогающее нам попять, кто есть такие мы сами.
А вы заметили, что выше, перечисляя имена, я невольно составил список по степени их известности? В силу некоторых обстоятельств я пишу здесь больше о малоизвестных участниках первой русской революционной эпопеи, в частности о «славянах» и преимущественно об одном из них-Николае Мозгалевском. Так уж получилось, и пусть — мы должны ближе узнать и понять тех рядовых декабристов, которые не удостоились пока пристального внимания историков, а в иных случаях даже несущих на своих именах пруз несправедливых, снисходительно-пренебрежительных оценок.
Напрашивается: «понять-значит простить», однако Николай Мозгалевский, например, со своими товарищами-славянами" не нуждается в снисхождении истории, их совесть чиста, и нам, разбирающим прошлое, надо бы учитывать одно немаловажное обстоятельство — между декабристами существовала огромная разница в образовании, воспитании, общественном и материальном положении, идущая от рождения и сохранившаяся до конца.
Самые тяжкие испытания выпали поначалу на долю первой партии декабристов-каторжников. Их было восемь человек, присланных на Благодатский рудник. Непосильный труд в глубине шахты, чад светильников, ужасающая теснота и духота в камерах тюрьмы, плохое питание, полное неведение о семьях, товарищах, будущем подрывали их физические и нравственные силы. Вот заключение лекаря, свидетельствующее о том, что сталось через год с молодыми, здоровыми, закаленными в воинской службе людьми: «Трубецкой страдает болью горла и кровохарканьем; Волконский слаб грудью; Давыдов слаб лрудью, и у него открываются раны; у Оболенского цинготная болезнь с болью зубов; Якубович от увечьев страдает головой и слаб грудью; Борисов Петр здоров, Андрей страдает помешательством в уме; Артамон Муравьев душевно страдает…»
Они содержались как простые каторжники, не имея возможности облегчить свое материальное— положение за счет богатств, оставшихся у большинства в России на попечении родственников. Сохранилась расчетная ведомость Нерчи.нских заводов за август 1827 года. Больше всех причиталось самому здоровому из всех, бывшему руководителю «славян» Петру Борисову — рубль девяносто три копейки, меньше других двум бывшим князьям-Сергей Волконский получил за тот месяц шестьдесят пять с половиной копеек, Сергей Трубецкой — шестьдесят три с половиной. И все они, конечно, недолго бы протянули, если бы не вышло повеление собрать декабристов-каторжан в Читинском остроге, дабы усилить надзор за ними. Здесь, а позже на Петровском заводе, услов-ия труда и быта были много лучше для всех, а для некоторых, получавших из России щедрые вспомоществования, особенно. Декабристы создали своего рода трудовую артель, подробный устав которой опубликовал в своих «Записках» Николай Басаргин, и общую кассу. Суммарный взнос делился поровну, хотя было немало таких членов артели, что вносили за год по две-три тысячи рублей в товарищеский фонд, не пользуясь им. И в этот период тяжелее всех пришлось ссыльным-одиночкам, не имеющим богатых родных и оторванным от своих товарищей. «Славяне» Аполлон Веденяпин или, скажем, Иван Шимков, не имея никаких родственных связей, жили в ссылке на двести рублей ассигнациями в год, и мужда, угроза смерти от голода, болезней, упадка душевных сил вечно давили их.
