Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё
— Чего ты несёшь? Какой ещё выход?..
Вместо ответа она вытащила из кармана и раскурила заранее набитую трубку.
Мою дедову трубку.
Затянулась. Не заперхала.
— Вот оно, значит, как…
— Ага.
Это было больше чем бунт. Это было то самое кто тут временные слазь, кончилось ваше время…
— Нравится?
— Пока не очень… Хочешь? На.
— Брось, — не то попросил, не то приказал я.
Она пожала плечиком. Деловито сплюнула в занявшийся уголёк и сунула чубука обратно в карман.
— Нет. Совсем выкинь.
— Зачем? Просто не буду больше.
— Лёль…
— Я сказала…
— …выбрось, говорю!
Повисла тишина.
— Подумал?
— Да, подумал.
— Ну акей!
И вышла вон и с по-девчоночьи дурацким замахом лукнула трубку в воду. Вернулась. Заворчала:
— Дожились. Антиквариатом разбрасываемся…
Таких фор от нашей тихони прежде не получал никто. Из живущих, по крайней мере…
— Кончай рисоваться. Что произошло?
— Просто.
— Как это — просто?
— Ну, прогнала и всё.
— Да зачем?
Второй тяжкий вздох.
— Чтоб ты поднялся.
Интересно девки пляшут!..
— Ну-ка сядь сюда.
— Не-а.
— Да что там у вас случилось-то?
— Ты когда-нибудь слушать будешь?
— А я чего делаю?
— А ты кудахчешь.
— Да я врубиться не могу…
— А вы никогда врубиться не можете! — взорвалась она вдруг. Совсем как отец. Как же похожа она на него. В смысле, на нас, на меня…
— Да кто мы, кто?
— Мужики… Я сказала Тимке, чтобы он ушёл… не перебивай!.. чтобы оставил нас одних… ну, нас с тобой… Сказала, что если он уйдёт, ты выживешь…
— А если останется…
— А если останется, возьмешь и умрёшь.
— Ага, — по крайней мере, логику я просёк, но пока только логику. — И зачем?
— От чувства выполненного долга.
— Ты чего городишь, чучундра? От этого не умирают.
— Ещё как и умирают! — и всё-таки подсела и брови мне ладошкой утёрла. — Ты ведь решил, что всё, баста, карапузики, из леса вывел, пристроил, вот горох, вот пшёнка, вон картошка растёт, всю только не ешьте, а то весной нечего будет сажать, и гудбай, да? Как Дед?
И снова вскочила, притулилась к косяку и запричитала куда-то в пространство:
— Добренький какой! Решил, что теперь сами сможем? Без тебя? Пожалста, да? Любитесь себе, женитесь…
— Лёль? Ты о чём вообще?
— О чём?.. Хватит придуриваться-то! Я что, не видела, какими глазами ты на него смотрел?
— Какими?
— А такими: гордился ты им.
Вот ничего себе! Вот застукала так застукала!
— А ты знаешь — да! Глядя, как компьютерный мальчик превращается в мужчину, каким сам всю жизнь хотел стать — ох как гордился, девонька! Тут есть чем. Это тебе не книжку стихов намарать!.. Глаза она мои видела… А ты хотела, чтобы я стыдился, что ли?.. Мне стыдно было, когда сын без моего участия рос — где-то и как-то — вот это стыдно. И очень больно…
Так приблизительно хотел я ответить ей.
А вслух сказал:
— Да я-то тут при чём… Сам он…
— Ну я и говорю, — и опять подлетела и плюхнулась задницей на ветошь так, что лежанка задрожала, и, как пишут в художественных текстах, прошипела (а я уточню: пропищала) мне в лицо: — Ты почувствовал, что больше не нужен. Что вожак теперь он.
Так: стоять! Стоять, мужик…
В смысле, продолжать лежать и мыслить здраво. Перед тобой четырнадцатилетний ребёнок, не её это слова. Разводят тебя. Как последнего лоха. А ты и повёлся. Эй, хитрюга, а ну колись: наизусть заучила? А автор где? За дверью? Рот кулаком зажимает и коленками сучит, чтобы не обдуться от удовольствия?..
Ну, хорошо. Хорошо, я подыграю вам, ребятки…
Ох я вам щас и подыграю!..
— Да ладно тебе. Не собирался я никуда умирать («да, да, вот так и надо! никуда — очень правдоподобно»). Придумала ведь тоже…
— Да ничего не придумала. Копыта он чуть что отбрасывает…
Ах ты шпана неблагодарная, припомню я тебе эти копыта. Обязательно припомню. Попозже. А сейчас подпевать! Подпевать, Палыч, пока пощады не запросят…
— Ну уж прости.
— За что? — теперь она не поняла.
— Не знаю, — я сделал очень грустное лицо, очень. — За всё сразу. Сколько я уже так валяюсь?..
— Третьи сутки.
— Вот!
— Чего — вот?
Попались вы, вот чего вот!
— Я говорю, вот квакнул бы я вчера — и что тогда?
— Ты бы не посмел.
— Хо-хо! ещё как посмел бы…
— Нет.
— И почему это?
— Потому что тогда и я бы погибла. Понимаешь?
Боже, какой милый бред! До чего замечательный спектакль тебе устроили! Слезу давать уже, или рано?..
— Ну, во-первых, не погибла бы. А во-вторых, как же это я должен был догадаться, если третий день, как говоришь, без сознанья и понятия не имею, что тут у вас творится?
— А для таких вещей сознанье и не обязательно.
Нет, всё, не могу больше. Тима! Константин Гаврилыч ты мой непутёвый, входи уже, где ты там? Иди сюда, дорогой, поздравлять буду: Чайка твоя — прелесть!
— И ты вот так просто взяла и выложила ему всё это?
— А как же ещё-то?
— И он поверил и ушёл?
— А зря, что ли, ты им гордился?
— Ну да, да, да, да, — я уже не мог сдерживаться. — Я гордился, ты заметила, потом я умирать начал и тебе ничего не оставалось, и ты его прогнала! Видишь? Въезжаю ведь, если по-человечески объяснить! Расстались без эксцессов, надеюсь?
— Ты о чём?
— Ну как о чём! По-доброму простились? Без обид?
— Нормально. Я объяснила, он согласился и пошёл.
— Встал и пошёл, да?
— Ну да.
— В лес?
— В лес, куда же ещё-то…
— Без ничего?
— Да ты что! Я сама ему всё собрала. Заранее. Одежду, ножи, спички, пять свечек, соли мешочек насыпала… Мясо. Много. Почти всё, что накоптили. Ему ведь нужней… Мы-то всё же тут. И как-никак вдвоём…
— А-а-а! Кобелина с ним, значит, умотал…
— А то.
— Выходит, тоже на пару… И давно отчалили?
— Позавчера. Я не пойму: ты чего потешаешься-то? — она смотрела на меня как на законченного идиота.
— Кто? Я? Нисколько! Я просто думаю, может, он ещё тут где-то, неподалеку, а?
— Нет. Он далеко уже.
— Уверена?
— Он слово дал.
— Врёшь!
— Вру…
Врёт. Всё ты врёшь, голубушка. Ну давай, ври дальше.
— А ты сам подумай: зачем какое-то слово? Ты бы на его месте что — спрятался и ждал?..
— Я-то? Да боже упаси.
— Ну и вот…
— И больше, значит, не объявлялся?
— Кто?
— Дед Пыхто! Пёс, конечно.
— Нет.
— Ну, тогда да… Тогда с концами…
