Эдвард Эбби - Банда гаечного ключа
— Кофе готов?
— Почти.
— Принесешь, когда будет готов.
Голова скрылась в палатке. Хейдьюк посмотрел направо; двое с винтовками курили в одном из полицейских вездеходов. Другие машины были пусты. Он посмотрел на откос Лизард Рок, на небольшие заросли, возле этого криво растущего можжевельника, где они спрятали припасы. Вода и пища, аптечка, чистые носки. И патроны, две полные коробки, он сам их положил, не испытывая судьбу.
Что делать, что же делать? Все тот же старый вопрос. Тайник, такой близкий и ценный, оставался все его досягаемости, в каких-то ста ярдах от палатки и костра. Что делать? Надо что-то придумать. Дождь барабанил по его терпеливой голове, сливаясь водопадом с козырька кепки. Да, он мог подождать, пока они что-то не начнут делать, пока они не уйдут, оставив его в покое. Но было ясно, что они не сядут в вертолет, пока дождь не закончится. Или бросят его здесь без охраны. Таким образом было потеряно слишком много вертолетов. Он мог подползти с другой стороны, сделать пару выстрелов, отвлечь внимание, вернуться и атаковать оставшихся.
Он попятился, ползя по-пластунски по мокрому песку пока не лагерь не скрылся из виду, затем влез на откос под скалой и нашел убежище под нависающим карнизом. Там он сел среди пыли, костей и окаменевшем дерьме койотов и думал что ему делать. Надо было заставить Смита пойти с ним. Как? Нужно было не бросать рюкзак, а нести его, как положено. Но пришлось бросить. Но бросать не следовало. Но он бросил. Да, не о том он думает. Но шанса вернуть время назад нет. Он не мог убедить себя. Ни в чем. Голод в его пустых руках и ногах, эхо в желудке делало все нереальным, умозрительным, не важным. Академичным.
Нужно поесть. Он пососал сустав пальца. Боже, думал он, человек может в самом деле получить облегчение, если будет сосать свои пальцы. Можно нормально обойтись одной рукой, если надо. Возможно. Если есть помощь. Но только не здесь, внизу. Он посмотрел на Мейз и увидел сквозь серебряный экран дождя безжизненную страну скал: купола, слоновьи туши, рытвины и воронки, изрезанные и изрытые каньонами, боковыми каньонами, они извивались как черви, с неровными стенами и видимо без дна. Что за бардак, подумал он, человек может потеряться здесь.
Чувствуя себя в безопасности, хотя и страдая от голода, и не имея плана, голодный Хейдьюк отстегнул ружье, снял с плеча веревку и прилег отдохнуть. Он тут же погрузился в забытье. Сны были быстрые, отрывочные и дискомфортные, он проснулся. О Боже, я должно быть ослабел, подумал он. Не могу не спать. Он снова погрузился в дремоту.
Он проснулся от звука работающего мотора. Дождь приутих, возможно это его и разбудило. Тишина, последовавшая за шумом. Слабый и неуверенный, Хейдьюк взял ружье и поднялся на ноги. Полицейский лагерь был закрыт стеной Лизард Рок. Он споткнулся о камень, чуть не упав, и достиг точки наблюдения.
Он видел их, людей, палатки, тлеющий костер, машины и вращающийся винт вертолета. Они его прогревали. Двое сидели возле открытой дверцы, проверяя оружие, куря. На них были камуфляжные костюмы цвета хаки, как у боевых солдат. У одного на шее болтался бинокль. Оба были в шлемах, и, судя по выпуклости костюмов, в пуленепробиваемых жилетах.
Хейдьюк наблюдал за ними сквозь снайперский прицел ружья, перекрестье нацелилось вначале на одного, затем на другого. Один из них был небрит, с красными глазами и уставший, у другого были густые усы, мокрый нос, тонкие губы, густые брови, острые глаза охотника. Эти глаза в любой момент были готовы прицелиться и посмотреть в его сторону. И когда он поднимет глаза, получит гостинец прямо в шею.
Хейдьюк подкрутил прицел, чтобы прочесть имя на груди. У всех были нашивки с именами. Одного звали Джим Крамбо, у него в руке был «Браунинг», трехдюймовая двенадцатизарядная полуавтоматическая винтовка (вот гад!) наготове. Его личный номер был, видимо, на браслете, и на левом кармане. Он был похож на офицера.
Снова Вьетнам… Ни о чем он не скучал, кроме марихуаны, Уэстморленда, шлюх и Союзных флагов. Со мной, последним, получившим медаль за отвагу в джунглях. Или я первый? В джунглях тишины и камня. Вставай, свинья, чего ты ждешь? Хейдьюк, с нетерпением, рыскал прицелом по лагерю, как любопытный созерцатель, ища что бы подстрелить, что бы поесть.
Дождь уменьшился. Видимость до пяти миль. Пилот появился в кабине. Крамбо и его приятель залезли в вертолет, закрыли двери, и машина, с ревом набрала высоту в серо-зеленой измороси. Хейдьюк вжался в камни, глядя сквозь прицел на пилота. Бледное лицо за стеклом. Шлем, микрофон перед ртом, солнцезащитные очки. В этой экипировке он выглядел наполовину человеком, и определенно не был другом.
Вертолет слился с моросящей дымкой, и скрылся в южном направлении в сторону Финз. Хейдьюк переключил свое внимание на лагерь.
Двое уезжали в полноприводном пикапе, по скользкой дороге в сторону Кендлстик Спайе и Стендинг Рокс. Неужели никого не осталось? Он внимательно осмотрел лагерь. Две машины остались, палатки, дымящийся огонь. Людей не было видно, возможно остальные ушли патрулировать пешком.
Он подождал, хотя желудок уже давно пел песни. (О Боже, арахисовое масло! вяленое мясо! бобы!) Подождав с полчаса, он никого не дождался. Ждать дальше было выше его сил.
С ружьем наперевес он пошел вниз через склон, в сторону тайника. Где возможно, он прятался, под можжевельниками или за валунами, но это получалось слабо.
Оставалось буквально несколько ярдов до цели, как вдруг — о, Господи! — из палатки выскочила собака и лая, как сумасшедшая, понеслась на него. Молодой пес был похож на эрдельтерьера, коричневый с черными пятнами. Он побежал к Хейдьюку, затем остановился на полпути, в замешательстве, помахивая обрубком хвоста. Хейдьюк проклиная чертового пса заметил двоих, вылезших из палатки с чашками кофе в руках. Они оглянулись, и заметили его.
Он среагировал молниеносно, выстрелив с бедра, и разбив вдребезги окно в ближайшем пикапе. Двое нырнули в палатку за оружием и рацией.
Хейдьюк отступил. Пес побежал за ним еще около ста метров и остановился, виляя своим дурацким хвостом.
Хейдьюк рванул в сторону, гребня Мейз, единственное убежище, которое он видел или думал в тот момент. Он там до этого не был, но ему было не важно. Чертовы домашние собаки! Скормить бы их всех койотам, думал он на бегу. Обходя открытый гребень, он бежал сквозь можжевельник, вниз к каменному полуострову, который был похож на указательный палец, показывающий в сердце Мейз. Палец был длинный, мили две длиной, но укрытия почти не дававший. На полпути к краю скалы он услышал знакомый звук лопастей вертолета. Оглянувшись, он не увидел его, продолжал бежать, хотя его ребра трещали от боли, горло горело, требуя больше воздуха, больше пространства, больше энергии, больше любви, больше чего угодно, только не этого.
Но было именно это, думал он, набирая скорость по сверкающей скале, освещенной одиноким лучом, пробившимся сквозь облака, как луч Божий, и движущимся по каменной эспланаде, за последнее дерево, площадку левее, галерею скал внизу в открытом театре пустыни.
Хейдьюк был единственной звездой этого шоу, гвоздем программы, единственным и неповторимым. Он бежал по голой скале в сторону оконечности, носа, конца полуострова. Сплошные каньоны были по каждой стороне, сто, четыреста, пятьсот футов глубиной, со стенами, настолько гладкими и ровными, что Бонни называла их Вэмпайр Стейт Билдинг[10]
Безнадега? Тогда не о чем беспокоиться, вспомнил он, отдуваясь, как марафонец в конце забега. Вот мы и приехали, я на краю, сейчас они меня пристрелят, как собаку, отсюда никуда не деться, нет выхода, у меня даже нет моей веревки, ситуация абсолютно тупиковая, так что не о чем беспокоиться, более того, у меня шесть патронов в ружье и пятьсот двадцать для револьвера.
Пока Хейдьюк размышлял таким образом, сзади раздалась стрельба, возвратился вертолет, дюжина мужчин пешком и дюжина на патрульной машине с радиосвязью остановились и повернули в его сторону, объединяясь против одного измученного, голодного, загнанного у угол психопата.
Полуденное солнце засветило ярче, сквозь дыры в облаках лучи играли в стране каньонов, а Хейдьюк, замеченный с вертолета, спотыкался и покачивался, балансируя на краю скалы.
Он посмотрел вниз с обрыва и увидел, в пятиста футах внизу полужидкую пенистую массу грязи, бросающуюся вниз на дно каньона, струящаяся в его изгибах, грохочущая на переливах, рычащая и бурлящая где — то внизу, впадая в невидимую Зеленую реку в пяти, а может, в двадцати пяти милях отсюда, он не мог оценить дистанцию. Катящиеся булыжники стучали и грохотали внизу, бревна плыли мимо, выкорчеванные деревья качались на волнах, он подумал — было бы не хуже прыгнуть в реку лавы.
