Мордехай Рихлер - Всадник с улицы Сент-Урбан
Все Херши сидели и слушали, просветленные. Один Джейк был не со всем согласен и, ткнув локтем дядю Лу, говорит:
— Насчет того, что молитвы помогают при получении кредита — это мы поняли, но что потом сталось с его отцом?
— Вы знаете, в чем ваша проблема, молодой человек? Вы ни во что не вьерите!
И раввин Довид Польски, видимо имея в виду Джейка, продолжил:
— Иногда молодые люди оспаривают закон. В нем, дескать, совсем нет здравого смысла… сплошные предрассудки… Вы такого рода молодых людей тоже знаете, я уверен. Почему, например, — они спрашивают, — мы не должны есть дары моря?
Дядя Лу не преминул шепнуть Джейку:
— Это он о твоей сестре Рифке с ее диетой из морепродуктов.
— Каких еще…?
— Да как увидит продукты, съедает их целое море!
— Почему, — вопрошал в это время раввин, — мы не должны есть крабов или омаров? Отвечаю вопросом: почему гои так разбегались по психиатрам? Что ни утро, они бегут к очередному психоаналитику. Отчего это? Так вот: недавно научно доказали, даже в журнале «Тайм» об этом статья была, что, если будешь есть морских гадов, можешь просто-напросто сойти с ума. Вот они все и психеют.
— Джейк! Это тебя, — сказал дядя Джек, протягивая трубку аппарата, установленного на кухне.
— Кто?
— Начальство! — ответил тот, преувеличенно подмигнув.
— Пожалуйста, закрой дверь с той стороны, — попросил Джейк, прежде чем поднести трубку к уху.
Это была Нэнси, заботливая, полная сочувствия.
— Я ждала звонка вчера весь вечер. Что же ты?
— …Да нет, честно-честно, со мной все в порядке.
— И совершенно не обязательно передо мной бодриться…
— Что меня больше всего смущает, так это то, что все это похоже на семейный праздник. Я совсем не страдаю. Чудесно провожу тут время.
Целыми днями до поздней ночи Джейк сидел с Хершами, удобно зажав между ног бутылку «Реми Мартена», и так его удивляли и радовали все их выходки, каждый жест и слово, что он не мог даже толком скорбеть по отцу. Чувствовал себя младенцем в колыбели и уж никак не сиротой. А еще он ощущал себя этаким Рипом ван Винклем[334] навыворот, вернувшимся в прежний, невинный и упорядоченный мир, который он ошибочно считал давно исчезнувшим. Мир, в котором все ходят под Богом, внимательно во все дела вникающим. Где всё, Им задуманное, крутится без сучка и без задоринки. Где нужен даже Холокост, потому что в конечном счете он и привел к созданию Государства Израиль. Где слова «Джентльмены, за Королеву!» означают тост за Елизавету II, а не начало дискуссии о творчестве Энди Уорхола[335]. Где баян был музыкальным инструментом, а не устройством, применяемым, чтобы пускать по венам героин; травка была просто травой — ну, в крайнем случае приправами для куриной лапшички; да и лагерь — всего лишь местом, где отдыхают на природе бойскауты. Ощущение оказалось потрясающим: Джейку даже не верилось, что после стольких лет, стольких передряг и безобразий, после Дахау и Хиросимы, революции в России, космических ракет, ДНК, уличной преступности, заказных и всяких прочих (вплоть до совершенно бессмысленных) убийств, еще существуют на свете невесты в белых платьях, которые с сияющими лицами идут под венец, чтобы потом ее, цацу этакую, еще и сняли для странички светской хроники, как она стоит, позирует с добычей — смешным узкоплечим и толстозадым оболтусом в смокинге. В этом мире еще остались тетушки, продающие билеты благотворительной лотереи, и дядюшки, доказывающие свою правоту ссылкой на «Ридерз дайджест». От франко-канадцев, как от низколетящих самолетов, искажающих телевизионную картинку, тут просто отмахиваются. Ну их! НЕ ТРОГАЙ НАСТРОЙКУ, ПОМЕХА СЕЙЧАС ПРОЙДЕТ. Здесь тетушки все еще звонят друг дружке каждое утро, чтобы рассказать, например, какое печенье она собралась печь. Или кто какой сдал экзамен и кому какую сделали операцию. Здесь кошмар — это когда двоюродного брата пригласили на кидуш бар-мицвы, а на обед не пригласили. Здесь образец слога и красноречия — проповедь раввина. В искусстве здесь никто не смыслит ни бельмеса, все расфуфыренные, разъевшиеся, а уж со вкусом у всех атас полнейший. Но зато в их самосогласованном мирке есть порядок! Он работает!
Поскольку извне никто обычно не удостаивает их славы и почестей, они правильно делают, когда сами друг друга прославляют на благотворительных обедах в синагоге — например, по очереди провозглашают друг друга Человеком года, награждая по такому случаю пышно изукрашенными памятными плашками, которые вешают над баром в парадном зале. Мало того! Бог явно интересуется судьбой каждого из этих наших Хершей, каждому уделяет время, оказывает внимание. Здесь помолиться значит быть услышанным. Здесь даже смерти нет — положено пролежать под землей какой-то срок, да и только. Потому что когда-нибудь (это им раввин Довид Польски точно обещал) в рог вострубит Машиах, и все как один они восстанут, после чего возвратятся в Сион, град Давидов. Их даже и хоронят с палками в гробах, чтобы — как сказал когда-то Барух — у каждого был шанс прокопать себе путь к Богу раньше соседей.
Позвонив Ханне в Торонто, Джейк вынужден был сперва преодолеть заслон в виде Дженни.
— А ты там что, сидишь шиву с этими лицемерами?
О Боже!
— Я так думаю, что при одном упоминании моего имени они крестятся. Ну, то есть фигурально выражаясь, — сказала она, хихикая над собственной шуткой.
Сказать ей, что ее имя вообще ни разу не упоминалось, Джейку не хватило духу, и тут вдруг — бац! — на проводе оказался Дуг.
— Хочу объяснить тебе, почему я не прислал цветы.
— Так ведь вроде и не положено, — устало отозвался Джейк.
— Не в том дело. Ты же знаешь, я выше этих всех этнических табу. Вместо цветов я послал чек от имени твоего отца в «Общество поддержки инвалидов и сирот» в Ханое.
— Правда?
— Эти деньги пойдут на приобретение протезов рук и ног для детей, искалеченных во время бомбежек.
— Я знал, что, как дойдет до дела, вы сделаете именно то, что нужно. А можно я теперь поговорю с Ханной?
— Янкель, это ты, что ли?
— Как поживаешь, Ханна?
— Прими мои соболезнования. Ты, конечно, знаешь — мы с твоим отцом не очень ладили, но это было так давно, и он как-никак твой отец, так что прими мои…
Потом она спросила про Нэнси, про младенца и потребовала фотографии Сэмми и Молли.
— Я хотела сама приехать в Монреаль, но ты ведь знаешь, как Дженни относится к Хершам. Она бы мне и денег на дорогу не дала. Вот напугала! Да я бы автостопом, говорю, как эти хиппи…
— Да что ты, Ханна, я бы прислал тебе денег на дорогу, ты же знаешь, но…
Его остановило то, что он побоялся, не будут ли старшие Херши высокомерно ее третировать.
— Да понимаю, не объясняй. А ты сюда на денек не заедешь?
— Я бы с радостью, Ханна, но там ведь маленький. Нет, правда, я…
— Ладно, ладно, ничего. В следующий раз, хорошо?
— И тогда мы сходим вместе на хоккей.
— Слушай, а ты знаешь, что Рыжий Келли[336]стал депутатом парламента? Большой начальник теперь.
— Кто-кто?
— Что ты кто-ктокаешь? Защитник из «Кленовых листьев». Помнишь, за него еще Имлах[337] с детройтскими «Красными крыльями» долго торговался.
— Так он теперь депутат парламента?
— Aqui está nada.
— Aqui está, Ханна.
— A ты думал! Канада жива еще! Потому что все пьем пиво Карлинга. Как там Люк?
— Да по-прежнему.
— Вы оба хороши. Всыпать бы вам ремня! И когда вы наконец помиритесь?
Мать принимала Джейка дома, кормила обедом. Сказала, что очень опечалена смертью отца. Он же не виноват, что для нее оказался недостаточно интеллигентным. А для простой какой-нибудь женщины мог быть вполне подобающим мужем. Покончив с этой темой, она спросила:
— Как там мой новорожденный?
— Новорожденный Нэнси? Прекрасно!
— Вновь и вновь его как магнитом тянуло на улицу Сент-Урбан, и он слонялся там, в который раз проходил мимо облупленной стены дома, в котором когда-то обитали Ханна, Арти, Дженни и где, пусть не так долго, жил Всадник. Не раз заворачивал за угол в знакомый переулок. Задрав голову, смотрел на то окно, за которым когда-то была комнатка Дженни; тогда это окно светилось далеко за полночь: там Дженни, не жалея сил, корпела над уроками, читала книжки, которые должны были увести ее с этой улицы, освободить от каждодневной каторги на трикотажной фабрике «Лорел Нитвер», чтобы ей выйти, наконец, из-под опеки занудных Хершей.
— Ты знаешь, что она там с таким усердием изучает? — покосившись на это ее окошко, сказал ему однажды отец. — Латынь. Представляешь? Мертвый язык!
Сквозь пролом в заборе Джейк осмотрел двор, где когда-то Всадник устроил себе что-то вроде спортплощадки и разминался под взглядами восхищенных девиц. Девиц, надо сказать, действительно клевых. Джейк вспоминал, как они с Арти подсматривали из окна спальни и однажды увидели, как Джо, потемнев лицом, сильно ударил незнакомого мужчину под дых.
