Татьяна Соломатина - Двойное дыхание (сборник)
Судьба же бабы Вали, боюсь, так бесславно и закончится в ветхом доме в самом сердце среднерусской полосы. Хотя, что значит бесславно? Она, может, и хотела бы предложить любимый Ferrari, да только BTL-акциям не обучена. Набросаю ей текстик бесплатно.
«Я твёрдо решила купить новый дом. Но денег нет. Чтобы продать старый, придётся подождать, пока сдохнут три последних алкаша, сидящие на моей шее. Потому что они здесь прописаны. И никто не захочет взять этих пропащих никчёмных пропойц бесплатно. Значит, такова моя судьба, дожидаться, покуда они сдохнут. А потом сдохну я сама, потому как, что мне ещё делать на этой грешной земле, как не поить и кормить всех нуждающихся в филантропической моей деятельности, храни их Господь! И вообще, зачем мне новый дом? Шило на мыло менять уже поздновато, пусть кто помоложе развлекается…»
Да что ж эта баба Валя ко мне привязалась, будь она неладна!
Какая интересная новость!
«На этой неделе согласно постановлению апелляционной инстанции Арбитражного суда Республики Татарстан вступило в законную силу решение, по которому “Нэфис-Косметикс” обязано опубликовать судебный акт о запрете производства и продажи “Миленькой феи”».
Вот ведь какие дела! Концерн «Калина» выпускает косметику «Маленькая фея», а мерзавцы из «Нэфис-Косметикс» переделали «Маленькую» на «Миленькую» и давай, пользуясь раскрученной маркой, продукцию на рынок толкать. Молодцы! А что? Находчивые. Это бизнес. Дальше вы помните.
Что за продукция? Косметика для самых маленьких. Шампуни, духи, салфетки для попы, мыло для ванн, молочко для кожи, масло для купания и другие жизненно необходимые средства. Я не ёрничаю и не изгаляюсь. Для меня подобного рода продукция и правда жизненно необходима. У бабы Вали тоже был маленький миленький фей. Первый внучок. От дочки, которая на кладбище лежит. У него из всего арсенала детской косметики была грязная лужа. Из одёжки – резиновые сапоги без стелек и носков на все времена года. Баба Валя его в детский дом сдала. Когда ему десять стукнуло. Чтобы спасти. Видимо, другого выхода не нашлось. Он два раза приезжал. Посмотреть на отчий дом. Сосед рассказывал, видел: приехал, посмотрел издалека, но близко не подошёл. Я его понимаю. Как и концерн «Калина». За авторизацию эксклюзива платить надо. «Каждому – по делам его». Так что, наверное, поделом бабе Вале.
Отстала бы она от меня уже! Привязалась, как назойливая муха.
Так-так. Moschino для Турина.
«На церемонии открытия зимних Олимпийских игр компания Moschino под руководством Роселлы Джардини представит 90 костюмов для девушек, несущих таблички с названиями стран-участниц. Это – уникальные вещи, сшитые вручную и призванные передать колорит каждой страны, её особенности и традиции».
Ух ты! А вот баба Валя ни сном ни духом ни о Moschino, ни о Турине. Олимпиаду-80 ещё, может, по телику смотрела двадцать шесть лет назад. С тех пор перестала спортом интересоваться. И телевизора опять же нет. Давно пропит. Да и был бы, что здесь в лесу нынче ловил? НТВ подключать – это пару месяцев алкашам не пить. Они-то и за один день «сухого простоя» порешить могут.
Пойду, посплю. Ничего в голову не лезет. Новости надоели. И вообще, сон после полудня – залог крепкого физического нездоровья. Зато косвенный залог здоровья духовного: больше спишь – меньше всякого бизнес-отстоя в голову попадает.
И видится мне креатив:
«Невероятные приключения бабы Вали в России». Баба Валя, выдержанная в единой стилистике первого десятилетия XXI века; нескучно идущая с коромыслом по всей России от бухты Золотой Рог до берегов Финского залива за дешёвым спиртом; отсылающая всех встречных-поперечных яркими слоганами в рекламные материалы и прессу; пахнущая ароматом нищеты в стиле «унисекс» (ибо этот стиль уравнивает всех); освещающая сумрак перед собой фонариком «Ночной дозор»; периодически утирающая пот салфетками «Миленькая фея»; в костюме ручной работы, сшитом Moschino специально для неё; с эксклюзивной мохеровой шапочкой на голове в виде микросхемы. «Ведь я этого достойна!»…
«Чего этого?» – думается во сне. Будь я «транснациональным копирайтером транснациональной компании», убрала бы лишнее слово. «Я достойна». «Мы достойны». Правда, тогда бы это превратилось в социальную рекламу. Всего лишь. И всё по новой.
Боремся, боремся со злом-баблом и не видим, как в стороне от нашей борьбы и далеко-далеко – по ту сторону нашего бабла – живут просто добрые люди.
Праздник очам Сына Божьего, да и только.
Прощай, одесса…
Пыль, гаражи,
эхо непонимания…
Застывшие виражи
сюжетов
из прошлой жизни,
памятью
булькающие
в вечернем стакане,
дневном аперитиве
и просто
в проходных
пятидесяти граммах.
Безысходность,
напоминающая
груду искорёженного металла,
засасывает
в кущи предыдущего воплощения.
А голос,
что вопрошает упрямо
о жизни,
светел и молод
и, прорываясь местами,
зовёт прочь
из постылого города.
Вечер. Горсад. Плавный переход от липкой жары к пыльной прохладце. Сидим на каменной чаше фонтана. Лениво. Двигаться нет ни малейшего желания. Невероятным волевым усилием заставляю себя встать и пройтись вдоль прилавков с «индейским» товаром. Из года в год одно и то же. Не балуют жителей и гостей разнообразием ассортимента. Одесситы тут практически ничего и никогда не покупают, а туристам – и так сойдёт. «Дорогие жители и гости нашего города!» А я – ни то ни другое. «Свой среди чужих. Чужой среди своих». Хочу на замечательный ортопедический матрас любимой кровати в среднюю полосу России. В чудесную подмосковную деревеньку с моими собственными сосенками, берёзками, газоном, верандой для наблюдения за закатом и милыми сердцу комарами. Хочу, любуясь раскрашенным и подсвеченным небом, выпить по рюмашке качественного алкоголя в компании любимого, который вынесет мне плед и окружит всяческой заботой. Впрочем, его забота, как и он сам, всегда со мной. Здесь и сейчас.
Но мы сидим на разогретом бортике горсадовского фонтана, пыльные, утомлённые солнцем и седьмым днём пребывания в этом, некогда любимом мною, городе. Я и сейчас неплохо к нему отношусь. Но, как оказалось, – город сам по себе. А люди, с которыми меня многое и долго связывало в этом городе, сами по себе. Причём настолько, что подозреваю: никогда и ничего не связывало на самом деле. Увы. Ура! Зато с городом всё не так фатально.
Вода в море ледяная. Утром я ныряла за мидиями. Море выталкивает меня. Я разучилась нырять. Зато научилась жить. Необходимость в сублимации отпала. Отныне я не маринист. Я – турист. Живой турист-публицист лучше дохлого мариниста-оппортуниста. Это я издеваюсь немного. Заявиться в некогда родной город кичливым туристом – всё равно что вырядиться в красную плюшевую пижаму и кирзовые сапоги на вечеринке в честь совершеннолетия родной дочери. Прости, Одесса.
Мимо ходят люди. Мы ждём ненужного звонка от моей старой приятельницы. Всё очень вяло. У всех свои жизни. У нас – одна на двоих. Она прямо сейчас. Здесь, у фонтана в горсаду.
Смешные люди ждут, когда жизнь начнётся. «Вот я сейчас – это. А уж потом – то! Главное!»
Дородная еврейская мамочка с перекормленным, задыхающимся и вспотевшим сыночком лет двадцати пяти.
– Нет, Мишенька, я не позволю тебе сейчас жениться. Ты должен окончить аспирантуру. Мы купим тебе квартиру, сделаем там тебе ремонт, устроим тебя на кафедру к дяде Эмилю. И вот потом… И, Мишенька, эта девочка тебе не пара! Кто она? Профурсетка из неполной семьи с тремя классами церковно-приходской школы. Тебе нужна другая партия. Мы с папой против! Мы не позволим тебе…
Жди, Мишенька, жди! Слушайся мамочку. И вот потом… Потом, Мишенька, никакого «потом» у тебя не будет. Девочка от тебя уйдёт. Мамочку всю жизнь будут донимать выдуманные болезни, и ты будешь ухаживать за нею во всю меру своих слабых ожиревших силёнок. Лет в сорок тебя, Мишенька, хватит инфаркт. В пятьдесят – разобьёт инсульт. И твоя вечно больная, здоровая, как лошадь, мамочка будет полгода подтирать твою сморщенную волосатую попку и кормить тебя через морщинистый поджатый ротик манной кашкой, приговаривая: «Вот видишь, Мишенька! Если бы ты тогда женился на Людочке, или потом на Леночке, или пять лет назад на Танечке, ты бы подох, как собака. Бросили бы они тебя. А мамочка Мишеньку не бросит. Мама еле ножки переставляет, но за сыночком ухаживает! Мамочка так тебя любит!» И счастье твоё, Мишенька, если ты будешь уже несоображающим растением. Но если хоть капля сознания будет жить в твоём парализованном теле, то горе тебе, Мишенька! Черти с раскалённой сковородой – ничто! Комикс по сравнению с твоей заботливой мамочкой. Она похоронит тебя, Мишенька. И ещё двадцать лет, сидя на скамеечке под подъездом, будет надоедливо рассказывать соседкам, как всю жизнь удерживала Мишеньку от фатальных ошибок, как надорвала на этой почве сердце и заработала сахарный диабет. «ДиабЭт»!