Уильям Бойд - Нутро любого человека
Симеон спит в машине, а я занял на четвертом этаже номер, выходящий на пустой плавательный бассейн. В отеле оживленно, полным-полно людей разных национальностей — русских инженеров, итальянских подрядчиков, ливанских бизнесменов, британских „советников“. Я спросил у дюжего англичанина, как добраться до фронта, — он ответил, что линии фронта не существует, просто ряд ведущих в Биафру дорог перекрыт солдатами. Как услышите стрельбу или солдаты скажут вам, что дальше ехать нельзя, можете считать, что вы на фронте.
Съел в столовой цыпленка с рисом и вернулся в бар, выпить напоследок пива. Там сидело несколько пьяных офицеров Федеральной армии со своими подругами. Принял снотворное и лег спать.
Воскресенье, 16 ноября
Мы проехали через Варри и обогнули Порт-Харкорт. На дороге много военного транспорта; причудливый вид океанской яхты на борту танкера — добыча какого-то бригадного генерала, полагаю, — идущего на военно-морскую базу в Лагосе. Руководствуясь указаниям Симеона, покатили в неопределенно восточном направлении. В Бенине нам говорили, что Икот-Экпене отбит у биафрийцев, а фронт проходит теперь по дороге Аба-Оверри. Симеон сказал, что если мы сумеем добраться до Абы, то дальше он уже сам отправится в деревню по идущей бушем тропе. Один раз мы попали в неприятное положение — на одинокой дорожной заставе молодые солдаты, от которых густо разило пивом, театрально размахивая автоматами, приказали нам выйти из машины. Я дал им немного денег и сигарет, это их угомонило, и они сказали, что тут проезжали и другие журналисты и что все они живут в отеле „Развязка“ около города, называемого Манджо, к югу от Аба. В Манджо мы приехали в четыре пополудни. Остановив машину, я услышал доносящееся откуда-то с севера буханье и бормотанье артиллерии. Симеон разделся до трусов и заявил, что отправляется прямо сейчас. Я дал ему немного денег, и он ушел в буш — довольно веселый, как мне показалось. Думаю, он радуется тому, что предпринимает хоть что-то, — и в конце концов, он тут у себя дома. Я обещал ждать его три дня, если получится, потом мне придется возвращаться назад.
Поселился в „Развязке“, получив плохонький, кишащий насекомыми номер с некрашеными бетонными стенами. Односпальная кровать застелена серой нейлоновой простыней, электричество то включают, то выключают. Отель стоит пообок достроенной лишь наполовину транспортной развязки — отсюда и его наводящее на определенные размышления название. В эту развязку входит шоссе и еще одно из нее выходит. Другие соединения дорог, которые позволили бы развязке функционировать должным образом, еще предстоит построить. Неподалеку отсюда расположен армейский склад провианта — армия не то отбивает Икот-Экпене у противника, не то пытается его удержать. Бар отеля, занимающий бóльшую часть первого этажа, освещен лиловыми и зелеными флуоресцентными лампами, здесь почти весь день просиживает с десяток скучающих проституток с прическами „афро“ и в очень коротких юбочках. Время от времени одна из этих девочек, приволакивая ноги, подходит и вяло предлагает себя. В баре жарко, вентиляторы на потолке по большей части не работают, но пиво все же слегка охлаждено.
Около 8 вечера к отелю подкатил джип, из которого высадились двое журналистов. Одним из них был тот поляк, с которым я познакомился в Лагосе, Зигмунт Скарга, другим — тощий, нервный англичанин с длинными светлыми волосами и в зеркальных очках. Увидев меня, он явно встревожился и тут же спросил не на „Таймс“ ли я работаю. Когда я назвал „Форму правления“, он, похоже, успокоился — „Хороший журнал“, сказал он. Его зовут Чарльз Скалли. Мы выпили пива, поговорили. Скалли побывал в Биафре и, сдается, проникся к Оджукву[204] уважением, какое ученик испытывает перед учителем; Зигмунт в выражениях более осторожен. Провозглашение независимости дело хорошее, указал он, но если ты при этом намереваешься забрать с собой 95 процентов принадлежащей нации нефти, драки тебе не избежать. Скалли, услышав это, сильно разгорячился — Нигерия вовсе никакая не нация, ее создали викторианские геодезисты, произвольно проведшие по карте несколько линий; Биафра обладает племенной и этнической целостностью, которая оправдывает ее стремление к независимости. Тут я сообщил им мнение Симеона о том, что другие племена не желают быть женами мужчины из Ибо. От моих слов Скалли распалился не на шутку и спросил у меня, тоном совершенно оскорбительным, давно ли я в Нигерии. Когда я ответил — четыре года, воинственного пыла в нем поубавилось: сам он провел в стране всего шесть недель.
Понедельник, 17 ноября
Сегодня утром отправился с Зигмунтом интервьюировать полковника „Джека“ Околи, величающего себя „Черным львом“ нигерийской армии — он командует частями, штурмующими дорогу Аба-Оверри. Красивый, сильный мужчина с тонкими усиками эстрадного идола, никогда не снимающий темных очков. Носит на поясном ремне два автоматических пистолета, а на ногах замшевые сапоги по колено. Ему присуща грандиозная самоуверенность, какую, наверное, ощущают накануне победы все воинские командиры. Я спросил, находится ли Икот-Экпене под его контролем. „Мои мальчики подчищают там“, — ответил он. Околи все время сыплет „мальчиками“, „парнями“ и „ребятами“; Зигмунд сказал мне, что Околи вывез из мест боев столько потребительских товаров, что хватило бы на приличных размеров универсальный магазин. Полковник Джек предсказывает, что к Рождеству война закончится. Интересно, сколько военных произносили такую же похвальбу на протяжении веков?
Все послеполуденное время апатично просидел в отеле под работающим вентилятором — пил пиво и наблюдал, как армейские машины одолевают никому не нужную дорожную развязку. Поговорил с молодой проституткой по имени Матильда. Она предложила подняться наверх, в мой номер. Я сказал, что для этого слишком жарко и к тому же я старик. Она ответила, что может дать мне мазь, от которой я стану твердым, как палка. Вручил ей фунт и купил „Фанты“. Спросил у нее, что тут будет, когда закончится война. „Ничего, — сказала она. — Все останется по-прежнему“.
Скалли сказал, что в Биафре слова „Гарольд Уилсон“[205] это проклятие, ругательство. Он однажды услышал, как умирающая девочка лепечет что-то, подошел поближе, прислушался. Девочка бормотала „Гарольд Уилсон Гарольд Уилсон Гарольд Уилсон“, снова и снова. Так и умерла с его именем на устах, сказал Скалли и добавил: представляете себе, иметь такое на совести? Он написал Уилсону личное письмо — пусть знает, как его здесь ненавидят. Даже Гитлер не смог добиться, чтобы его имя стало ругательством, сказал Скалли. Я чуть было не заметил, что нельзя все-таки ставить знак равенства между Гарольдом Уилсоном и Адольфом Гитлером, однако для препирательств было слишком жарко. Скалли ярый противник поддержки Нигерии правительством Великобритании — он даже пишет книгу, которая будет называться „Партнеры по геноциду“. Я пожелал ему удачи, как собрат-писатель. Он, понятное дело, удивился, услышав, что я публиковал когда-то романы. „Я даже был знаком с Хемингуэем“, — прибавил я, желая посмотреть, как он это воспримет, однако на Скалли мои слова никакого впечатления не произвели. А, с этой пустышкой, сказал он. И спросил, встречался ли я когда-либо с Камю. Увы, нет, пришлось ответить мне.
Зигмунт сказал, что собирается завтра с Околи на фронт и мы, если хотим, можем присоединиться к нему, однако Скалли ответил, что возвращается в Лагос. Говорит, что хочет отправиться на Берег слоновой кости, в Абиджан, и пристроиться на какой-нибудь самолет из тех, что каждую ночь доставляют в Биафру припасы. Поедемте со мной, Маунтстюарт, сказал он, получите приличный материал для следующего вашего романа. Я отказался, сказав, что ожидаю здесь появления друга.
Вторник, 18 ноября
Мы с Зигмунтом съездили в джипе Околи на дорогу Аба-Оверри. Полковник Джек облачился в полевую куртку и берет с алой кокардой, темных очков он так решительным образом и не снимает. Остановились у артиллерийской батареи, посмотрели, как та обстреливает буш. Потом миновали тащившуюся на север воинскую колонну. Приехали в деревню, с виду заброшенную, впрочем полковник Джек послал людей, и те вытурили из хижин остатки населения — по преимуществу женщин и детей. Жители деревни, похоже нервничали, чувствовали себя неуютно — стояли, понурясь, пока полковник Джек костерил черного дьявола Оджукву и поздравлял их с освобождением нигерийской армией. Он подтолкнул ко мне и Зигмунту молодую женщину. Она держала на бедре младенца со вздувшимся животом и воспаленными глазами, с дюжиной мух, кормящихся тем, что привольно текло у него из носа. Она говорит по-английски, сказал полковник Джек. Зигмунт спросил у нее, рада ли она тому, что биафрийскую армию выбили из деревни. „Надо же что-то делать, — ответила женщина, — чтобы сохранить единство Нигерии“.
