Баловни судьбы - Кристенсен Марта
— Мы с тобой много говорили о преступлениях и о молодежи...
— Да, — сказал Асп.
— Ты всегда считал, что в первую очередь все зависит от семьи. Ты возмущался родителями, которые не уделяют детям достаточно любви и заботы и потому косвенно виноваты в том, что их дети становятся преступниками и бьют бессмысленно кого ни попало, мстя ни в чем не повинным людям.
Высокая рождественская елка на Большой площади сияла яркими огнями. С крыши упал снег, такси забуксовало на льду.
Асп неуверенно замедлил шаги.
— Все жертвы нападений, — веско продолжал Элг, — это отцы неблагополучных семей, которые, можно считать, погубили свою семью и детей. В Нюхеме без конца происходят такие избиения...
Асп снова зашагал. В обратную сторону.
— Погоди... — Элг поспешил за ним.
— Так ты считаешь, что я злоупотребил твоим доверием?
— Ты воспользовался сведениями... Я рассказывал тебе о детях, о том, что они творят. Об обстановке в доме, об их отцах. Я рассказывал, потому что мне казалось, тебе интересно.
— Мне и было интересно... хотя было так ужасно, так больно слушать... Я все время думал обо всем этом...
— И создал свою личную гражданскую гвардию?
Асп упрямо шагал в обратную сторону. Мимо гостиницы, магазинов.
Элгу не составляло труда идти с ним в ногу, потому что шел он медленно.
— Гражданская гвардия не решает никаких проблем, — продолжал он. — Ты сам говорил. Но ты никуда от нее не ушел. Ты не хотел наказывать детей. Ты решил наказать родителей, потому что по их вине дети стали такими, какие они есть.
— Это вина всего общества.
— Со всем обществом тебе не справиться. Поэтому ты наказываешь тех, кого можешь. Я тебя понимаю...
— Понимаешь?
Стефан схватил его за руку и задержал.
— Ты же это знаешь.
Асп посмотрел на него.
— Не исключено, что в один прекрасный вечер отдубасят и Ханса Линдстрёма, так?
Асп молчал.
— Ты выяснял, где они живут, как они выглядят, выжидал подходящего случая и бил, да?
Асп молчал.
— Таким путем ничего не добьешься, — сказал Стефан почти умоляюще.
— Что же теперь будет?
— А что?
— Ты полицейский... Я использовал твои сведения... Теперь ты позаботишься, чтобы меня наказали?
— Ты уже наказан, — сказал Элг. — Я лишь прошу тебя покончить с этим, хотя, возможно, ты делал только то, что охотно сделали бы многие другие. — Он пожал плечами. — У меня и у самого не раз возникало желание...
— Правда? — спросил Асп без всякого выражения.
— Да. Я тоже всего лишь человек. Но... Можешь ты пообещать, что бросишь это дело?
Асп глядел в землю.
— Я еще мог бы понять, что ты расправился с отцами мальчишек, повинных в смерти Эльсы. Но все остальные...
— Дальше пошло само собой. Это стало как бы внутренней потребностью...
— Но все поколение не накажешь. Ты же не пытаешься расправиться подобным образом с политиками?
Асп криво усмехнулся.
— Обещай мне, что больше такого не будет, — настаивал Стефан.
Эрик Асп кивнул.
— Обещаю. Больше это не повторится... Ни к чему это все...
— Чтобы изменить общество, для начала придется снести к черту Нюхем и Росенгорд.
— Да... Ну, пока...
Асп зашагал прочь.
— Куда же ты?
— Домой... Ты извини меня... больше я тебе не стану докучать... Кланяйся Саге... Она знает?
— Она ждет нас с пиццей и вином.
— С пиццей?
— Она ждет нас. Пойдем со мной...
— Нет. — Асп покачал головой. — Нет... я не могу.
— Ну, кому будет лучше, если ты не пойдешь?
Асп снова потряс головой.
— Да пошли же. Ты всего лишь человек... Я тоже... И мы сейчас пойдем ко мне. Я же не говорю: давай забудем все. Это нам не удастся. Но давай сохраним это как нашу общую тайну. Мы не будем больше говорить на эту тему. Но мы всегда будем знать, помнить...
— Сага ведь знает...
— Да, она знает. Но она знает почти все, что знаю я, и я знаю почти все, что знает она...
— Право, я...
— Пошли. У меня есть виски.
Он умолял Аспа.
Асп улыбнулся.
Зазвонили церковные колокола.
В Химмельсхольме царили тишина и покой.
Рут Маттиассон сидела у себя в столовой, уставясь в стену невидящим взглядом. Ей было очень тяжело. Ее губы шевелились. Она безмолвно читала молитву.
Но никто ее не слышал.
Только стены.
А стены не умеют говорить.
Эспен Ховардсхолм
ИСТОРИЯ О КАЛЛЕ И РЕЙНЕРТЕ
Espen Haavardsholm
BOKA OM KALLE OG REINERT
© Gyldendal Norsk Forlag A/S 1978
Перевод с норвежского Л. Горлиной
1
— Ну-ка послушай, что это там за звук?
— Да нет, не это.
— Но ты его слышишь, а, Калле?
— Подозрительно, верно?
I can’t get no[9]
— Нет, третья программа тут ни при чем.
— Наверно, двигатель барахлит, что ж еще?
— Это смахивает... знаешь, на что это смахивает? На свисток.
And I try
And I try
And I try
And I try[10]
Свисток. Свисток Круски. Бронзовая медаль в беге на три тысячи метров с препятствиями. Мельбурн тысяча девятьсот пятьдесят шесть. Круска. Это мы его так прозвали. В честь Ларсена Круски, героя Мельбурна. «Мальчики! Ста-а-ановись! Смирно! Мальчики-и-и! Двоих добровольцев посылаю с поручением и освобождаю от физкультуры!»
«Мальчики-и-и! Ста-а-ановись! Шагом марш!»
Круска битюг. В линялом тренировочном костюме. Небось ясно, кто всегда вызывался в добровольцы?
I can’t get no
А может, все-таки не свисток? Может, просто колесо вжикнуло по асфальту? Крутой поворот, и все такое?
I can’t get no
— Вот сволочь, опять — слушай, Калле, слушай!
— Нет, какой же это, к черту, свисток?
— Неужели не слышишь?
I can’t get no
— Да выключи ты этот приемник к чертовой матери!
— Газуй, газуй! Понял?
— Полиция, чтоб мне сгнить, полиция!
— Ты что, не слышишь, это легавые!
— Сколько лошадок в этом моторе? Ну-ка, милые, не подведите! Смотри — маячок. Вон, в зеркале. Этот патруль всегда ездит с собаками, Калле. Маячок и сирена. Дело дрянь. Давай я и твой ремень пристегну. Теперь они нам действительно нужны.
Вот так всегда.
Одно и то же, без конца, стоит мне вспомнить ту ночь, когда они ухлопали Калле.
С той ночи все и пошло.
Я пытаюсь припомнить все, что случилось, каждую мелочь. Я помню безлюдную Грёнландс-торг — летний цирк, автобусы, прицепы, аттракционы, всюду пусто, нигде ни души. Помню пути товарной станции, и цвет Главного почтамта, нависшего над Восточным вокзалом, и бетонные бортики дорожной развязки, и стену, на которой написано мелом: Сигге — осел, что курит травку. Помню запах свежей росы и грязных курток, помню вкус погасшей самокрутки на кончике языка и вибрацию капота, передающуюся всему телу, когда машину заносило на поворотах так, что внутри все обрывалось. Я помню все, но не помню голоса Калле.
Голоса Калле нет в этих воспоминаниях, он исчез. На его месте зияет дыра.
И так всегда, что во сне, что наяву.
