Евгения Кайдалова - Ребенок
Что по этому поводу думает Инка, я выяснить не пытался. Она ходила как в воду опущенная, и мне казалось непосильной задачей выуживать ее, выжимать и сушить на солнце. К тому же в процессе выжимания на мою голову могли вылиться новые обвинения неизвестно в чем, так что я предпочитал стоять на берегу и наблюдать за развитием событий. А события неожиданно развились так, что о лучшем я и мечтать не мог: дней за десять до праздника Инка заявила, что у нее нет ни малейшей охоты веселиться и границу между 95-м и 96-м годами она предпочитает пересечь в постели с закрытыми глазами, желательно уже в состоянии сна. Практически одновременно один однокурсник, с которым мы вместе занимались пантомимой, пригласил меня («…с семьей, конечно!») на дачу, где обещалось быть еще человек двенадцать. Я сказал, что приеду в единственном числе, но веселиться обещаю за троих. Теперь предстояло лишь обработать Инку, ведь она как-никак тоже была приглашена. Я завел разговор осторожно:
– Ты по-прежнему собираешься проспать Новый год?
– В общем, да. А что, есть варианты?
– Наверное, нет. Не тащить же ребенка на дачу, где будет дебоширить пьяная компания!
Она вскинула глаза, и я рассказал о приглашении. Пока я излагал информацию, Инкин взгляд успел стать отсутствующим, но создавалось впечатление, что за этим потухшим монитором в ее усталой голове работает компьютер. Наверняка он оценивал, есть ли возможность взять с собой Илью, поэтому я добавил, что народ соберется шумный, а места будет мало, и уж тем более отдельные апартаменты для ребенка не предусмотрены. Инкин взгляд снова стал осмысленным, а компьютер, похоже, перегорел.
– Знаешь что? Поезжай один.
– Думаешь?
– Конечно. Я все равно хотела отдохнуть. У меня что-то нет сил на нормальную гулянку.
Она ободряюще улыбнулась, но я должен был очистить совесть от любых сомнений.
– Смотри, я с удовольствием посижу тут с вами по-семейному…
– Зачем? Если кто-то из нас может нормально отдохнуть, зачем наступать на горло собственной песне?
И действительно, зачем? Едва мы, выскочив из электрички, принялись кидаться снежками, а потом – толкать девчонок в снег и невзначай падать сверху, я понял, что незачем. На душе было свежо и бело, как если бы там все замело новогодним снегом. Инка провожала меня с улыбкой, и на прощание я пожелал ей в новом году набраться сил, чтобы следующий нам отпраздновать всем вместе. Пусть отдыхает! Может быть, за пару дней она отоспится и перестанет быть такой измотанной… Мы зажгли бенгальские огни и, держа их как факелы, по тропинке двинулись через лес к даче.
Я сделал им обоим классные подарки: Илье – ту самую машину, о которой когда-то просила Инка, чтобы кататься, сев на нее верхом. (Правда, Илья предпочел толкать ее перед собой, держась за спинку.) Инке по ее просьбе – видеокассету с какой-то редкой мелодрамой. (Пока я нашел ее, облазил всю Горбушку.) Пусть развлекаются! Мы нарядили ближайшую к даче разлапистую елку в привезенные из дома шары и забросали ее гирляндами. Получилось офигительно красиво! Все это сказочно блестело под луной, и в лицах у стоявших рядом с нами девчонок разом появилось что-то колдовское и притягательное. После пары бокалов шампанского их притягательность на порядок усилилась, и когда мы открыли форточку, провожая старый год, я почувствовал, что кого-то обнимаю.
Наверное, сейчас Илья уже заснул, а она смотрит ту самую мелодраму и набирается положительных эмоций. Может быть, и меня вспоминаете благодарностью… Так что все путем! Люди, живущие вместе, должны время от времени отдыхать друг от друга – пусть и Инка отдохнет от меня с каким-нибудь киношным героем! Под бой курантов мы выбили пробку из шампанского и облили им елку. Та девчонка, которую я обнимал, прижалась еще крепче и шепотом сказала, что во Франции принято в такие моменты целоваться на счастье. Я четко понял свою сверхзадачу на сегодняшний вечер.
А что, если Инке я просто надоел, но при наличии ребенка и отсутствии денег ей некуда от меня деваться? Почему бы и нет, чувства – это не константа, а переменная… Когда пляски были в самом разгаре, она сказала, что хочет перевести дух. Я заверил ее, что наверху обязательно найдется тихое местечко. Мы прокрались в эту комнату, как партизаны, и, когда я запер дверь, она хихикнула.
Я отошел к окну задернуть шторы, и в глаза блеснула неожиданно яркая звезда. В Москве таких не бывает – их тушит зарево большого города, но эта просияла как знакомое лицо – где и когда я мог ее видеть?..
Я вспомнил где. Память, рывшаяся в прошлом, вдруг затормозила, и я почувствовал, как Инка ждет за моей спиной. Я только что запер дверь и задергиваю шторы… Мы в номерке горнолыжной гостиницы в Баксанской долине… Я же люблю тебя, почему все так происходит?! И я хочу тебя, сейчас – особенно сильно, потому что меня подстегивает память. Я вхожу в тебя, потому что хочу быть с тобой вместе всем телом и всей душой. И сейчас в кои веки между нами не стоит ребенок!
Горы, снега, звезды… Я хочу вернуться в эту сказку! Мы стремительно мчимся к подножию ритмичными виражами, но чувствуем, что это полет к вершине. Мы задыхаемся от снежной пыли, кажется, следующий вдох уже невозможен, но он происходит, еще, еще! Затаив дыхание я взлетаю на последний бугор и стремглав качусь вниз по ровному полю; ноги дрожат, я слабо торможу и под конец останавливаюсь. Инка, оставшаяся чуть позади, счастливо улыбается и ждет, когда я подойду поцеловать ее и поздравить с первым успешным спуском. Я перевожу дух и поворачиваюсь к ней…
Она хихикнула:
– Без презерватива рискуем! А вдруг ребеночек?
Я сжал кулак, чтобы не ударить ее по лицу.
Когда я вернулся, Инки с Ильей не было дома, и меня неожиданно стегнула мысль о том, что они от меня ушли. Инка обо всем догадалась или почувствовала и решила, что нам больше нечего делать вместе. Я бросился к окну, но тут же понял, что это бессмысленно. Если Инка действительно ушла, то она уже едет домой в пятигорском поезде. Что ж, я немного подожду, а потом отправлюсь на вокзал – брать билет до той же станции. Говорят, из Пятигорска виден Эльбрус… Может быть, там мы вспомним и повторим все хорошее, что было между нами.
Я отвел себе на ожидание три часа, но они вернулись минут через двадцать. Илья возвышался в прогулочной коляске, как король на троне, под его сиденьем виднелась сумка с продуктами. У Инки были, как и всегда, усталые глаза.
Менее всего я ждал от наступившего года перемен, но они начались в первые же дни. Инка решительно (что было непривычно на фоне ее вечно полумертвого состояния) заявила, что хочет вернуться на работу. Я, разумеется, не возражал, но поинтересовался, куда она при этом собирается девать ребенка. Оказывается, в ясли. Однако с яслями вышла накладка – годовалого Илью никуда не брали. Этому я крайне удивился, так как помнил, что некоторые мои одноклассники жили в яслях аж с трехмесячного возраста, но Инка печально уверяла, что в связи с концом социализма ясельный возраст сдвинулся года на полтора. Признаться, одновременно с удивлением я обрадовался: мысль о том, что рыдающего и упирающегося ребенка придется по утрам сбагривать в казенное учреждение, меня отнюдь не грела. Было в этом что-то негуманное. Далее мы попробовали найти няню, но у этих специалисток по детям оказались очень недурные расценки. Получалось, что если Инка найдет работу за триста долларов, как и раньше (что само по себе было еще под вопросом), то после вычетов на сидение тетки с Ильей получался жалкий огрызок в восемьдесят баксов. Примерно столько же приносила и моя работа. Получается, что мы с Инкой, вместе взятые, в итоге будем получать меньше, чем одна нянька. Так стоит ли овчинка выделки?
