Евгения Кайдалова - Ребенок
– Бабушка, между прочим, не ясновидящая и не знает, чем ты занимаешься в момент ее звонка. Не хочешь оставлять ребенка без присмотра – так и не оставляй его, а возьми с собой к телефону.
– У меня уже нет сил все время таскать его за собой! Я устала, понимаешь? Устала! Я не в состоянии заниматься им целый день без перерыва.
Я пожал плечами: попробуйте отыскать в ее заявлениях хоть какую-то логику!
– Кто им должен заниматься, если не ты?
– А ты не хочешь попробовать для разнообразия? Вдруг тебе уже надоело каждый день развлекаться в свое удовольствие?
Если бы я не видел своими глазами, с какой ненавистью она на меня смотрит, то никогда не поверил бы, что Инка на такое способна. Руки у нее были стиснуты в кулаки, а лицо казалось таким же темным, как и волосы.
– Посмотри, как я развлекался последний месяц!
Я выгреб из бумажника зарплату и бросил на тумбочку в коридоре. Инка презрительно искривила лицо:
– Что это? Очередной транш из Австрии?
– Нет, это причина моих поздних приходов.
Я положил поверх денег ксилофон и кольцо и ушел в гостиную.
Около получаса я тупо смотрел в телевизор с одной-единственной целью: успокоиться и перемолоть те камни, что мне набросали в душу. За дверью я слышал какое-то шевеление – вероятно, Инка подтирала кухню и успокаивала Илью. Когда я уже собрался выключать свет и укладываться на диване, она несмело вступила в комнату. Левой рукой она держалась за средний палец правой так, как люди обычно держатся за больное место.
– Велико, – еле слышно сказала она, не поднимая глаз. Голос был таким, как будто она признавалась в тяжком преступлении.
Я заметил, что на пальце неестественно свободно болтается кольцо. Почему-то, выбирая его, я думал о чем угодно, кроме того, что может не подойти размер.
– Наверное, можно его уменьшить. Есть специальные мастерские.
– Да, конечно…
Тут она вскинула глаза (правда, не на меня, а на стену), и я увидел, что в них стоит все то же злое, не смирившееся выражение, как если бы Инка безмолвно утверждала: «А все-таки она вертится!» Мне не хотелось ложиться с ней в одну постель, но формальное перемирие было произведено, и я, стиснув зубы, отправился в спальню. А в постели впервые осознал, как, должно быть, чувствуют себя одноименно заряженные полюса магнита, если их заставляют сближаться непреодолимые обстоятельства: той силы отторжения, что стояла между нами, было бы достаточно, чтобы выбросить нас обоих из кровати. Но я терпел, Инка тоже терпела, и, не находя себе выхода, отторжение вздымалось между нами, как девятый вал. У меня звенело от него в ушах, начала разламываться голова. Впервые в жизни я провалялся с бессонницей часов до трех ночи, а поднявшись с утра по будильнику, понял, что хуже не бывает даже с похмелья.
Я был не первым, кто проснулся. В кроватке сидел Илья и сосредоточенно чем-то занимался. Когда я пригляделся, то узнал купленный вчера ксилофон. От него были оторваны все металлические пластины, а резиновую прокладку, на которую они крепились, Илья перекусывал на моих глазах.
Работать я, разумеется, продолжил. Инка больше не выступала, что было вполне разумно: зачем выступать против денег? И к Новому году мы подходили во вполне приемлемых взаимоотношениях. Правда, мне казалось, что Инка стала гораздо тише или даже пришибленнее, что ли… С чего – непонятно. Ведь с тех пор как у нас появились дополнительные деньги, можно было бы позволить себе что-то лишнее и приятное – какие-нибудь новые тряпочки, например. Однако она говорила, что ей ничего не хочется, и говорила, похоже, искренне.
Нехотение ничего проявлялось на всех уровнях жизни. Инка теперь довольствовалась микроскопическими порциями еды. Фактически она доедала то, что оставалось от детской трапезы (слава Богу, что Илья был малоешкой, иначе Инка протянула бы ноги!). И в сексе она стала непростительно вялой, почти никакой. Если раньше, прикасаясь к ней, я каждый раз чувствовал, что зажигаю маленький огонек, который вскоре угрожающе полыхнет и под конец оставит от нас обоих одни угли, то теперь я дотрагивался до заведомо огнеупорной материи. Я мрачно прикидывал, что будет, если так пойдет и дальше. Я был готов во всеоружии встречать истерики, оскорбления и расцарапывание лица, но против холода не поможет ни щит, ни меч. Можно только обхватить себя руками в попытке согреться и бежать к любому источнику тепла, что замаячит на горизонте. Бежать мне пока было некуда, оставалось терпеть и мерзнуть.
Я пытался выяснить, чего ей надо. «Я устала». От чего? Я ведь не требую, чтобы она вставала в шесть утра и готовила мне йоркширский пудинг с подливкой из трюфелей. (Есть у меня приятель, который жил на Дальнем Востоке, тот по утрам заставлял жену бегать на море и приносить ему к столу свежих морских гребешков – они ему были необходимы для выполнения мужских обязанностей.) У Инки гораздо более щадящий режим. И на уборке квартиры она явно не надрывалась – иногда у нас бывало даже грязновато. Я почти не делал ей замечаний и не заставлял собирать пыль по молекулам и проходиться по углам зубочисткой. Илья часто выглядел неухоженным – ползал в чем-то линялом и застиранном, его слюни перемешивались с соплями где-то в области шеи, а волосы не расчесывались, наверное, с момента рождения. Когда меня особенно допекало такое зрелище, я умывал и переодевал его сам, получая взамен равнодушную благодарность.
Меня заранее «радовала» перспектива встречи Нового года в теплой Инкиной компании, но отправиться в какую-либо другую мы, понятно, не могли – в девять часов Илья должен был быть в постели. Пригласить людей к себе? Но не будем же мы их поминутно одергивать, каждый раз, когда кто-то громко захохочет или включит танцевальную музыку. В новогоднюю ночь положено отрываться, а не разрываться между интересами гостей и интересами дитяти. Когда я начинал об этом задумываться, то приходил к выводу, что люди, имеющие детей, и счастливцы, их не имеющие, живут в каких-то параллельных мирах, чьи орбиты пересекаются раз в тысячелетие. В первом мире все подчинено тюремно-строгому режиму: ранний подъем, кормление, прогулка, сон, опять кормежка, снова гулять, потом – попытки заниматься хозяйством и одновременно развлекать ребенка, которому непонятно что нужно, но который лезет на голову, если процесс развлечения прервать хоть на минуту… Еда, сон, к счастью, уже до утра. Пару часов после укладывания ребенка мы выпускаем пар наедине друг с другом (благодаря моей работе это время практически свелось к нулю), а потом сами бредем в кровать. Примитивнейшие развлечения, которые мы чуть ли не насильно вклиниваем в этот распорядок, никогда не становятся настоящим отдыхом, скорее – передышкой в заунывном марафоне, без которой бегун обречен свалиться замертво. Как живут люди во втором мире? По-моему, не стоит это описывать, достаточно лишь сказать, что они живут, а не пытаются урвать немного жизни у непреодолимых обстоятельств.
