Джоанн Харрис - Леденцовые туфельки
— Ветер поднялся, — сказал Поль, прислушиваясь к завыванию в печной трубе. — Не удивлюсь, если разыграется метель.
Ну да, теперь и я отлично слышала, как декабрьский ветер наносит свои последние удары по стенам нашего домика. Декабрь, несчастья… Всю ночь я слушала голос ветра; он причитал, рыдал, смеялся. И Розетт всю ночь была беспокойна, капризничала, так что я до рассвета просидела у ее колыбели, время от времени задремывая, а ветер все налетал порывами, грохотал шифером на крыше, стучал оконными рамами.
В четыре часа я услышала, что в комнате Анук кто-то ходит. Розетт не спала. Я заглянула к Анук и увидела, что она сидит на полу посреди довольно криво нарисованного желтым мелом круга. У постели ее горела свеча, как и у кроватки Розетт. И в теплом желтом свете этой свечи Анук выглядела странно веселой, а щеки ее пылали от возбуждения.
— Мы все уладили, мама, — сообщила она мне, блестя глазами. — Да, мы все уладили и можем теперь спокойно остаться.
Я села с нею рядом на пол и спросила:
— Что и как вы уладили?
— Ну, я сказала этому ветру, что мы остаемся здесь. И сказала, чтобы вместо нас он взял кого-нибудь другого.
— Это совсем не так просто, Нану… — начала я, но она перебила меня, возразив:
— Да нет, это очень просто! Тем более что у нас тут и еще кое-кто появился! — Она нежно мне улыбнулась и указала куда-то в угол: — Ты его видишь?
Я нахмурилась. Там ничего не было. Ну, почти ничего. Так, неясное мерцание… промельк свечного огня на стене… какая-то тень… нечто вроде хвоста, блестящие глаза…
— Нет, я ничего там не вижу, Нану.
— Теперь его хозяйка — Розетт. Его к нам этот ветер принес.
— Ах ветер! Ясно.
Я улыбнулась. Порой фантазии Анук бывают такими заразительными, что я и сама ими увлекаюсь и начинаю видеть такие вещи, которых попросту быть не может.
Розетт протянула ручонки и замяукала
— Это обезьянка, — сказала Анук. — Его зовут Бамбузль.
Я заставила себя рассмеяться.
— Ну и выдумщица же ты! — Однако мне было не по себе. — Ты же понимаешь, Нану, что это всего лишь игра, верно?
— Нет-нет, он настоящий! — возразила с улыбкой Анук. — Посмотри, мам. Розетт его тоже видит.
Утром ветер улегся. Злой ветер — так его называют местные жители, — он порой валит деревья и сровнивает с землей амбары. О нем даже в газетах писали, а вчера вечером, в канун Нового года, из-за него случилась настоящая трагедия: он сломал на дереве большую ветку, которая рухнула прямо на проезжавшую мимо машину. Погибли двое — водитель и пассажирка. Водителем был некий священник из Рена.
«Божий промысел», — говорилось в газетной заметке.
Но мы-то с Анук знали, что это не так.
«Это просто несчастный случай, Случайность, — твердила я ей, когда она каждую ночь просыпалась в слезах в нашей маленькой квартирке на бульваре Шапель. Анук, на самом деле ничего такого не бывает. А вот случайностей в нашей жизни хватает. И это тоже всего лишь случайность».
И примерно через полгода она постепенно поверила мне. Ночные кошмары прекратились. Она снова казалась счастливой. И все же в глазах у нее что-то осталось — она словно переставала быть моим летним ребенком и очень быстро взрослела, становясь старше, умнее и… отчужденнее. А теперь и Розетт — мое зимнее дитя — с каждым днем становилась все больше на нее похожей. Маленькая Розетт, живущая в своем собственном мире и не желающая расти, как все другие дети, не желающая ни ходить, ни говорить и лишь внимательно наблюдающая за всем происходящим глазами крошечного зверька…
Сами ли мы в ответе за это? Логика говорит «нет». Но ведь и у логики пределы ограничены. А тот ветер снова здесь. И если мы не подчинимся его зову, кого он тогда заберет вместо нас?
На Монмартрском холме деревьев почти нет. Уже и это для меня хорошо. Однако декабрьский ветер по-прежнему пахнет смертью, и никаким ладаном не защититься от его темного соблазна. Декабрь — это всегда время тьмы, чистых и нечистых духов, огней, которые зажигают при умирающем свете дня, точно бросая вызов наступающей темноте. Святочные божества суровы и холодны; Персефона заточена в своем подземелье, а весна кажется далеким-далеким сном.
V'là l'bon vent, v'là l'joli vent…
V'là l'bon vent, ma mie m'apelle…
А по пустынным улицам Монмартра бродят Благочестивые, пересекая любые границы и пронзительными криками выражая свое презрение к тому времени года, когда царят тепло и доброжелательность.
ГЛАВА 2
11 декабря, вторник
Итак, лиха беда начало. Потом все пошло само собой. Анук рассказала мне всю эту небольшую историю почти целиком: шоколадная лавка в Ланскне, затем громкий скандал, смерть той женщины, затем жизнь в Ле-Лавёз, рождение Розетт и появление Благочестивых, которые тщетно пытались отнять ее у матери.
Так вот, значит, чего она боится. Бедная девочка! Не думайте, что если в данном случае я ищу какой-то корысти, то у меня совершенно нет сердца. Я слушала сбивчивый рассказ Анук, обнимала ее, когда воспоминания эти становились уж очень болезненными, гладила по голове и вытирала ей слезы — между прочим, никто даже такой малости не сделал для меня, когда мне было шестнадцать и весь мой мир неожиданно рухнул.
Я успокаивала ее, как могла. Магия, сказала я, это инструмент Перемен, подобный приливам и отливам, которые помогают нашему миру сохранить жизнь. Все на свете взаимосвязано: зло, сотворенное в одном полушарии, в другом будет уравновешено добрым деянием. Без тьмы нет света, без ошибок нет истины, ни одна нанесенная обида не остается без отмщения.
Что же касается моего личного опыта…
В общем, я кое-что рассказала ей — ровно столько, сколько было необходимо. Во всяком случае, этого оказалось вполне достаточно, чтобы мы стали заговорщиками, объединенными угрызениями совести и чувством вины; чтобы я смогла постепенно оторвать ее от мира света и подтащить к самой границе мира тьмы…
В моем случае, как я уже говорила, все началось с одного мальчика. И закончилось, в общем, им же; ибо если в аду не встретишь более свирепой фурии, чем женщина, ставшая объектом презрения и насмешек, то на земле нет ничего страшнее обманутой ведьмы.
Неделю или две все шло очень даже неплохо. Я прямо-таки царила среди прочих девчонок, наслаждаясь завоеванной славой и тем неожиданно высоким статусом, который вдруг обрела. Со Скоттом мы были неразлучны, но он оказался слаб и весьма тщеславен — собственно, именно эти качества и сделали его так быстро моим рабом, — так что очень скоро искушение поболтать обо мне в мужской раздевалке, похвастаться перед приятелями, походить с задранным носом и, наконец, понасмешничать надо мной вместе с другими стало слишком сильным, чтобы он смог ему противостоять.
