Яшар Кемаль - Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки
Не знаю почему, но Чакыр никогда не приходил ко мне домой. Поэтому я едва язык не проглотил от удивления, когда в один из дней, открыв дверь на чей-то робкий стук, я вдруг узрел перед собой Чакыра. Он стоял понурившись. Я пригласил его войти. Он переступил порог, но глаз так и не поднял. До самого вечера просидел на диване, упорно не желая оторвать взгляд от собственных башмаков. Вдруг резко поднялся.
— Тут вот какое дело… — выдавил он из себя. — Я хочу эту лодку… Передай Нусрету-бею, что я готов ее купить. Все равно же гниет. Два года провалялась на берегу, ни разу Нусрет-бей не выходил на ней в море. Какую цену назначит — такую и дам. Все деньги от продажу рыбы буду отдавать ему. Ты знаешь, я не из тех, что не возвращают долги.
Рыбацкий квартал переживал великое событие. Голубая лодка, нарядная, разукрашенная, кокетливо спускалась в море. Чакыр и сам принарядился: костюм новехонький, туфли сверкают, даже галстук повязал. Кто ж надевает белоснежную рубашку, выходя на ловлю в море? Какие-то болваны стали отпускать шуточки вслед Чакыру. Куда им было понять, что в этот великий миг осуществлялась заветнейшая мечта Чакыра. Может быть, он с раннего детства мечтал именно о такой лодке… Иначе ни за что на свете не решился бы явиться ко мне с просьбой, которая казалась ему унизительной. Ничего-то люди не поняли!
Раз в три дня Чакыр проходил мимо нашего дома с меч-рыбой, дорадами, луфарями, камбалой, барабульками, султанками. Рыба еще трепыхалась и сверкала.
Примерно с год продолжалось так. Чакыр был счастлив. Улыбка почти не сходила с его лица, временами он даже шутил.
И вдруг все переменилось. Лодка очутилась на старом месте, под мостом, а Чакыр стал избегать встреч со мной. И одежда его стала неряшливой. С удивлением я узнал, что он перестал наведываться и к Нусрету-бею. В последний свой приход он так сказал ему: «Не смог я с тобой расплатиться, Нусрет-бей. Не идет почему-то рыба в сети. Не удалось мне поймать удачу за хвост. Прости, Нусрет-бей, если можешь…»
А спустя несколько дней Чакыр бесследно пропал. Я заходил к нему домой. На двери висел огромный замок. Ни его самого, ни жены, ни детей — никого не было видно.
Нусрет-бей как-то сказал мне:
— Ночью, когда шел дождь, в темноте меня кто-то два раза хватал за горло и пытался душить. Слава богу, удалось отбиться. Он оба раза поскальзывался. И знаешь, мне показалось, что руки его похожи на руки Чакыра.
— Этого не может быть! Должно быть, ты обознался, Нусрет-бей. Чакыр оставил свой дом и уехал из наших мест потому только, что стыдился в глаза тебе посмотреть. Если б он мог долг вернуть, разве уехал бы?
— Это точно, не уехал бы… — согласился Нусрет-бей.
Прошло еще какое-то время. Нусрет-бей и думать забыл об истории с лодкой, а если и вспоминал, то со смехом.
— До чего ж славной рыбой кормил нас Чакыр! — приговаривал он. — Ах, какая была рыба!.. Лодку он давно уже отработал, да будет она ему во благо.
Как-то поздним вечером мне передали, что меня разыскивает Нусрет-бей. Я поспешил к нему. Войдя в дом, я увидел, что перед Нусретом-беем лежит тысячелировый банкнот.
— У меня только что был Чакыр, — растерянно произнес он. — Ни слова не обронил, не поздоровался, даже глаз не поднял. Руки у него были разбиты в кровь, и из ушей текли струйки крови. Ноги по колено в грязи. Он так похудел, что его и узнать-то трудно. Пришел и протянул мне вот этот тысячелировый банкнот. И тотчас ушел. Во дворе задержался на миг. «Спасибо тебе, Нусрет-бей, — говорит. — Много добра ты мне сделал». Ну что ты на это скажешь?
— Что я могу сказать? Только одно: больше никто не будет пытаться задушить тебя.
Нусрет-бей облегченно перевел дух:
— Вот и слава богу…
Трудно было поверить во всю эту историю. Я имею в виду нападение на Нусрета-бея. Чакыр не способен на такое. Кто угодно, только не Чакыр.
Ну что вам сказать? Нелегко мне продолжать свой рассказ. Пару дней спустя газеты сообщили, что по обвинению в грабеже задержан рыбак Чакыр. Случилось это именно в тот вечер, когда он наведывался к Нусрету-бею. Должно быть, его арестовали на обратном пути. Я пошел в тюрьму. Чакыр отказался от свидания со мной. Я передал ему немного денег и сигареты. Больше я туда не заходил, не мог…
И вот недавно я стал замечать, что, лишь только наступят сумерки, какой-то человек крутится у моего дома. При моем приближении он торопливо отбегает в сторону. Поначалу я не придал этому никакого значения. Наверное, полицейский, как всегда, что-нибудь вынюхивает и не хочет лишний раз на глаза попадаться, решил я. Но как-то раз, когда я за полночь возвращался домой, кто-то преградил мне дорогу.
— Что надо? — спросил я тихонько.
— Это я. Не узнал? — Голос был замученный, сломленный, подавленный и в то же время самую малость счастливый. — Это я. Я расплатился сполна с Нусретом-беем.
Последние слова прозвучали торжественным гимном. И он исчез в темноте.
Утром другого дня я увидел его у моста. Он перекрашивал «Голубя» темно-голубой краской. На носу лодки парила голубка. Увидев меня, Чакыр засмеялся.
— Э-гей! Привет! — крикнул я.
— Привет! — отозвался он.
Этот гордый, счастливый человек улыбался лукаво и простодушно.
— Привет, Чакыр! Э-э-э-эй, э-ге-гей, привет!
Бегущие воды
Перевод А. Ибрагимова
Первым в этом районе обосновался Керем-уста. Когда именно — за давностью лет никто уже не помнит. Здесь, на дне небольшой ложбины между Флорьей и Менекше, чуть повыше железнодорожной станции он поставил себе геджеконду[46]. Нелегко далось ему строительство: каждый камень фундамента, каждая доска обшивки и пола обильно окроплены его потом, но Керем-уста был не из тех, что пасуют перед трудностями.
Керем-уста не только построил первый дом, но и высадил в здешнюю землю первый помидор. Почему не цветок, не куст, не дерево, а помидор — я даже не берусь объяснить. Все лето возился Керем-уста на своем огородике. Измельчал твердую известняковую почву в муку, тщательно ее удобрял. А когда проклюнулись ростки, ветошкой стирал пыль с их листьев. Помидоры уродились крупные, сочные, будто алые пламена. И больше всех дивился их необыкновенной величине и красоте сам Керем-уста. Так иногда курица высиживает утят, и каково же ее изумление, когда весь выводок устремляется к ближайшему пруду!
С высоких, в человеческий рост, кустов Керем-уста не сорвал ни одного плода. Иной раз он просто умирал от желания полакомиться спелым помидором, но так и не решался протянуть руку. Только несмело поглядывал издали. Лежит, бывало, на солнце, потягивается в истоме, а сам не сводит глаз со сверкающих огненных плодов, словно парящих в воздухе. Вот уж и вечер наступил, алый цвет поблек и растворился в сумерках, а он все лежит, выискивает взглядом свои плоды.
До глубокой осени алели помидоры на кустах. Потом лиловели. Потом сморщивались, плесневели, становились черными.
Дороже этих, выращенных своими руками помидоров для Керема-уста, казалось, ничего не было. Со священным трепетом подходил он к своему огороду. Любовался, как помидоры вызревают, а затем начинают медленно отмирать.
Здесь, видимо, уместно сказать несколько слов и о нем самом. Человек он был крепко сбитый, ладный, широкоплечий. На лоб, рассеченный глубоким шрамом, спадали светло-каштановые с рыжинкой волосы. Глаза что темно-синяя ночь.
Никто не знал ни откуда он родом, ни почему его называли «уста». Стоило ему только произнести свое имя, как к нему тут же стали прибавлять «уста». Готов поклясться чем угодно: морем, помидорами, скворцами, ласточками, чайками, цаплями, журавлями, всеми, какие ни есть, рыбами (так, бывало, клялся сам Керем), — он никому никогда даже не намекал, что он и впрямь настоящий мастер, причем мастер на все руки. Он не был из породы тех людей, что, едва раскрыв рот, начинают бахвалиться своими достоинствами. Все больше молчал. Никто не имел и понятия, где он работает. А может быть, у него не было постоянного места работы. Одно и то же, должно быть, быстро ему приедалось, и он часто менял свои занятия. Сегодня, смотришь, Керем-уста расставил стулья на берегу моря и орудует бритвой и ножницами с такой ловкостью, точно проработал парикмахером лет сорок, не меньше. Завтра, смотришь, он уже рыбачит, да так, что самые опытные рыбаки диву даются. Послезавтра чинит водопроводные краны в махалле, прилаживает двери, вставляет стекла, кладет печи, ремонтирует повозки и автомобили. А вот он уже мелкий торговец, продает с лотка рыбу. Еще день миновал — в руках у него игрушки: налетай, разбирай! И всем-то он рад помочь. Больных водит к докторам, детей — в школу. Прямо вездесущий! И при всем том занимается еще многим другим: красит лодки, рисует и даже пишет рассказы. Рассказы эти довольно странные: как будто бы бессвязные, немногословные, а впечатление производят сильное. Чувствуется, что их автор многое повидал в жизни, умудрен опытом, но не хочет высказываться со всей откровенностью. Эти рассказы напоминали мне… его лицо. Однажды мне довелось видеть его спящим. Чудилось, будто он вот-вот проснется и уж тогда расскажет обо всем, что знает и видел, — обо всем, обо всем, вот только проснется! Такие люди — редкость. Я убежден, что Керему-уста было многое дано, но он так и не смог раскрыться в полную меру. Однако достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять, что в нем таится неосуществившееся чудо. По этому поводу я много толковал и с молодым рыбаком Хасаном из Менекше, и с семидесятилетним рыбаком Кара Мехмедом-ага. Мы подолгу размышляли с ними о сокровенной тайне его жизни, каждый раз освежая нашу глубокую в него веру.
