Том Роббинс - Свирепые калеки
Сестры помогли Домино подняться на ноги, она резко отряхнула синий чадор (так сирийские женщины называют свои длинные хлопчатобумажные платья) и поспешно удалилась, пробормотав что-то насчет срочно призывающих ее неотложных и важных дел. Прочие попытались водрузить Свиттерса обратно на ходули, но бывший полузащитник оказался для них тяжеловат. Боб, исполненная вполне понятной признательности и, по всей видимости, не усмотревшая никакого сомнительного подтекста в его падении на Домино, предложила сбегать за креслом.
– Merci, madame Bob,[221] – слабо поблагодарил он.
Минут десять – именно столько времени потребовалось Боб, чтобы возвратиться с креслом, – Свиттерс провалялся там, словно йог в асане «мертвый жук», постепенно обмякая прикрывая глаза от пульсирующего солнечного излучения – а солнце висело точно над его головой, похожее на яйцо феникса, положенное в костер и пронзенное лазерным лучом, – и разговаривая со своими нелепо задранными конечностями.
– Терпение, приятели, терпение, – нашептывал он. – Очень вас прошу. Еще какой-нибудь месяц – и все. И тогда мы стремглав помчимся в Южную, мать ее за ногу, Америку – «мать ее за ногу», это, конечно, только фигура речи, как вы сами себе понимаете. И тогда, ноженьки мои, я верну вам свободу – так или иначе, но верну.
На протяжении последующих двух-трех недель Домино и Свиттерс жутко стеснялись друг друга. Более того – не то чтобы это чрезмерно бросалось в глаза и не то чтобы они прикладывали к тому какие-то особенные усилия, – но они друг друга избегали. На восьми акрах обнесенного стеною оазиса, разумеется, быть того не могло, чтобы их пути не пересеклись по нескольку раз на дню, но всякий раз, сталкиваясь, они улыбались, обменивались учтивым кивком-другим, нервничали, поеживались и поспешно шли своим путем, прежде чем безголовый цыпленок – тотем волнения и замешательства – успевал высмотреть геморрагическую точку-другую на их щеках. Неминуемо то один, то другой украдкой оглядывались через плечо. Обученный шпионажу Свиттерс делал это не в пример более ловко.
Темой их единственного за это время разговора послужила круглая глинобитная башня, возвышающаяся в центре оазиса, словно хранилище для лавины манны, словно ракета с боеголовкой из молока и меда. Он как раз проходил на ходулях мимо обветшавшей деревянной дверцы у основания башни, когда наружу вышли Домино и Зю-Зю – с ведрами, щетками и тряпками.
– О, привет, – поздоровалась Домино, изо всех сил стараясь, чтобы голос ее звучал непринужденно. – Ну вот, мы наконец-то вычистили комнатушку в башне; теперь вам, возможно, захочется туда наведываться.
– С какой бы стати?
– Но ведь ваши ноги не должны касаться земли.
– Вот именно.
– И первый этаж тоже считается.
– Как я это себе понимаю, да.
– Ага, но как насчет этажей выше первого? Третий этаж, скажем, или двадцать третий? Разве там вы не в безопасности? Точно так же, как на полу машины или самолета, летящего высоко над землей?
Свиттерс задумчиво подергал себя за локон: волосы его, подстриженные сестрой Мустанг Салли не далее как в тот день, впервые за много недель оказались короче, чем у нее.
– Хороший вопрос. Сколько раз я сам его себе задавал! Ответ набран мелким шрифтом. Но я не могу прочесть мелкий шрифт, потому что… – И он беспомощно умолк.
– Потому что никакого мелкого шрифта нет, – докончила за него Домино. – Да и крупного тоже.
– Да, в этом отношении контракт весьма необычный. Однако я твердо намерен пересмотреть его в самом ближайшем будущем.
При этом намеке на его грядущий отъезд Домино почти неуловимо, но все-таки заметно изменилась в лице. Во власти облегчения и сожаления одновременно и не желая выказать ни то, ни другое, она извинилась – и ушла. А удаляясь вместе с тряпкой, указала на вершину башни, качнув головой в ее сторону и без слов давая понять, что Свиттерсу следует хотя бы заглянуть туда вежливости ради.
«Да ну? Карабкаться по лестнице – на ходулях? То-то кровь в жилах взыграет!»
Мысленно отвергая ее предложение, Свиттерс тем не менее заглянул внутрь – и убедился, что никакой лестницы там нет. Точнее, есть приставная лестница – деревянная, совсем старая (смастерила ее явно не Пиппи), поставленная под небольшим углом и приблизительно футов тридцать в высоту. Выглядела она так, словно сколотили ее какие-нибудь сорвиголовы из доисторического пуэбло, и тем не менее казалась достаточно надежной; более того, Свиттерс был уверен, что может поставить ноги на ступеньки абсолютно безнаказанно – табу не сработает. И тем не менее наверх Свиттерс не полез. Не сегодня, нет.
Сквозь сухой библейских шепот сада – мимо ветвистых сучьев, увешанных гранатами, «под завязку» набитыми косточками, и под жабьими языками листьев миндаля, – он быстро ковылял обратно в офис, причем при таком шаге долго наслаждаться древесной тенью ему не светило. Свиттерсу не терпелось еще раз перечесть электронное письмо, полученное от бабушки не далее как этим утром, – письмо, в котором говорилось, что Сюзи «угодила в небольшую неприятность» в Сакраменто, на год отослана к Маэстре и теперь будет ходить в школу имени Хелен Буш в Сиэтле. Что озадачило Свиттерса в этом послании, что заставляло его перечитывать лаконичные строки снова и снова – так то, что по двусмысленному его тону он никак не мог определить, приглашает ли его Маэстра заехать в гости по пути в Перу – или предостерегает, чтоб он любой ценой держался от ее дверей подальше.
* * *– Итак, – промолвила Красавица-под-Маской, – через две недели вы нас покидаете.
– Ну, плюс-минус, – согласился Свиттерс. – Точная дата зависит от того, когда именно прибудет грузовик с припасами. – Его не покидало ощущение, что за последние восемнадцать часов, с тех пор, как он столкнулся с Домино у башни, тетя с племянницей успели обсудить тот факт, что его пребывание в обители подходит к концу.
Красавица-под-Маской разливала чай – с этого ритуала неизменно начинались их утренние совместные труды. Свиттерс уже загрузился и теперь украдкой проглядел еще раз Маэстрино письмецо, словно уповая на то, что за ночь синтагмы волшебным образом перестроились или что сам он, отдохнув хорошенько, обнаружит в нем крупицу информации, прежде ускользнувшую от его внимания. Аббатиса склонилась над его креслом, как всегда, благоухая благовониями и простым мылом: кожа отдраена до блеска, чадор хрустит точно ряса. Опрятная, царственная, увековечена Матиссом, о котором заговаривала редко, и «обородавлена» Господом, которого поминала то и дело, хотя частенько – с искренним недоумением.
– Да, грузовик с припасами, – вздохнула аббатиса. – Если Господь Всемогущий не благословит вскорости нашу казну, недолго грузовику осталось возить нам бензин. – Красавица-под-Маской пожала плечами, улыбнулась, этой улыбкой впору было восхититься, находись таковая подальше от гриба-мутанта, венчающего ее нос. – Ах, но ведь дорогой наш святой Пахомий отлично обходился безо всякого генератора, разве нет? – То был риторический вопрос, и аббатиса своим невыразительным детским голоском, столь плохо сочетающимся с ее хрупким величием и с ее вопиющим изъяном, продолжила: – В любом случае, мистер Свиттерс, от души надеюсь, что ваше пребывание здесь оказалось не вовсе неприятным.
Свиттерс же, во власти этакой вялой истомы, с трудом ворочал языком – лишь недавно он пережил неизъяснимую радость, пробудившись под перекличку кукушек в залитой солнцем спаленке вдали от всяких ограничений, что возможно при желании назвать домом, так что с положительной оценкой, каковой, очевидно, взыскивала аббатиса – а она явно ждала учтивого подтверждения, если не восторженных дифирамбов, – Свиттерс не спешил. Позже, тем же вечером, загрузив в себя столько вина, сколько влезло, он еще будет соловьем разливаться, воздавая оазису должное, – но в этот апатичный момент, настраиваясь на французский собеседницы, он зевнул, потянулся и обронил лишь:
– «Клуб Мед»,[222] как говорится, отдыхает.
Покончив с чаем, они занялись делом. Первое поручение состояло в том, чтобы разослать электронные письма нескольким учреждениям ООН на тему регулирования рождаемости.
– Теперь, когда меня отлучили от Церкви, моим протестам недостает былой авторитетности, – заметила аббатиса. – С другой стороны, я могу высказываться куда откровеннее. – Она прикинула, стоит ли послать письма заодно и главам западных государств. – Чем стремительнее растет население, чем более угрожающего размаха достигают социальные и экологические проблемы, этим ростом вызванные, тем неохотнее наши политические лидеры обращаются к данному вопросу. Ну, не безумие ли?
– А вы когда-либо задумывались, – подхватил Свиттерс, – отчего охота на китов вызывает такую бурю негодования, при том, что мало кто возражает против скотобоен? Это все потому, что киты – зверюги редкие, умные и неприрученные, а коровы – заурядны, глупы и одомашнены. – Предположительно Свиттерс подразумевал то, как власть предержащие, при купленной поддержке средств массовой информации и энергичном пособничестве церковников, неутомимо «оскотинивали» человечество, тщась создать обширное, однородное стадо потребителей, расходный материал, так сказать – послушных, не слишком смышленых, овладевших разве что базовыми рабочими навыками, – словом, стадо двуногих коров, которых так просто доить, а при необходимости можно и забить без зазрения совести. Впрочем, если Свиттерс имел в виду именно это, то, щадя собеседницу, в подробностях пояснять не стал.
