Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Его партнер Измирец, маленький, тщедушный, с огромной, как тыква, головой, не замедлил с ответом:
— Как не прижимать, ты-то ведь тоже придерживаешь!
— Не придержишь — не кинешь, морда!
— Я тебе не морда.
— А кто же ты?
— Я сын хафиза, не гляди, что сижу в камере голых.
— Закрой пасть!
— А если не закрою?
— Зубы вышибу.
— Смотри кулаки не обломай!
Скверный залился на миг краской, потом побледнел. Покачал головой: дай, аллах, терпения. Потряс костями в чашечке, кинул:
— Тройка-единица!
Бросали по очереди.
— Четверка-двойка!
— Пятерка-единица!
— Шестерка-тройка!
Злобные, спорящие голоса Скверного и Измирца пробивались сквозь привычный дневной гул тюрьмы. Обитатели камеры голых, или, как их еще называли, дети папаши Адама, одетые кто во что горазд, тощие, грязные, слонялись по коридору, изредка заглядывали в камеру и, обведя ее глазами, словно искали кого-то, снова исчезали, чтобы вскоре появиться вновь. Зачем? Кого они искали? Другие часами лежали у стен камеры, исписанных непотребными словами, разрисованных похабными рисунками, не шелохнувшись, полузакрыв глаза. Кто знает, о чем они мечтали? Со своих мест они подымались лишь по нужде или если голод и жажда становились нестерпимыми.
В дверях показался длинный худущий арестант лет сорока по прозвищу Скала. Быстро оглядев камеру, он нашел того, кого искал.
— Капитан Ахмед!
Крик его был похож на рев ишака. Все обернулись в сторону вошедшего. Что стряслось? Зачем ему понадобился Капитан?
— Эй, Капитан Ахмед!
У стены за игроками, растянувшись во весь рост на цементном полу, положив под голову локоть, лежал огромный детина. Нехотя приоткрыв глаза, он подозрительно огляделся. Всем своим видом он напоминал высеченную из гранита древнюю хеттскую статую. Неторопливо, без интереса спросил:
— Что там?
Скала нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
— Скорей, скорей! Пошли!
— Куда?
— Тебя вызывают в контору!
Статуя пришла в движение. Отерла огромными кулаками черные усы. Зачем его вызывают в контору? Ему там делать нечего. В кости он не играл, опиум да гашиш не курил, не продавал… Он не спеша поднялся. Тяжело ступая огромными босыми ногами, подошел к Скале.
— Чего надо от меня этим дерьмоедам?
Скала не знал. Во дворе его увидел старший надзиратель, приказал: «Позови ко мне Капитана Ахмеда, да поживей!» Откуда ему знать зачем? Не его дело.
Скала пожал плечами. И собрался было уйти, но огромная ручища Капитана удержала его.
— Тебя спрашивают! Зачем меня вызывают эти дерьмоеды?
Скала дернулся, высвобождая плечо:
— Я-то откуда знаю?!
— Кто-нибудь на меня донес?
— Не знаю.
— Знаешь, не говоришь. Есть на меня донос?
«Эка хватил, — подумал Скала. — Приказано позвать. Остальное не моего ума дело».
Спускаясь по запутанным полутемным лестницам, Скала бормотал:
— Почем я знаю? Мне-то что? Сказано позвать, я и позвал. Я тут ни при чем. Не я, так другой позвал бы. Хочешь иди, хочешь нет…
Капитан уставился в полутьму, скрывшую длинного худого арестанта. И тут же забыл о нем, да и обо всех остальных! Его вызывали в контору! Ни в торговле гашишем, ни в поножовщине, ни в чем таком он не замешан. Да если б с голоду подыхал, ничего бы не украл у соседа. Даже в кости не играл на окурки, как другие. А в контору, как правило, вызывали из-за такого вот дерьма.
Измирец тем временем продул Скверному все свои окурки и, чуть не плача, подошел к Капитану.
— Ну и мерзавец этот Скверный! За один кон мне хребет переломил. Ты правильно сделал, что перестал с ним знаться.
Капитан оторвал взгляд от пустоты, посмотрел на Измирца. Но казалось, не видел и не слышал его.
— Кто донес на меня начальству?
— О чем это ты? Какой донос? — не понял Измирец.
— Не знаю. Вызывают в контору.
— Зачем?
— Сказано ведь: не знаю.
— Спер что-нибудь.
Капитан вскинулся оскорбленный, словно была задета честь его невесты.
— Я тебе не чета.
— Тогда заначил ворованное.
— Не забывай, с кем разговариваешь, наглец.
— Не был бы виноват, не вызвали. В какое-нибудь дерьмо да вляпался…
Капитан Али так глянул на Измирца, что тот счел за лучшее исчезнуть и растаял в темноте, которая только что скрыла Скалу.
Капитан застыл на месте, точно вырубленный из камня. Очень ему не хотелось идти к старшему надзирателю. Легче грудь под пулю подставить, чем молчаливо выслушивать брань. Он не такой, как его товарищи по камере. Тех иногда вызывали в кантору по нескольку раз в день. Получив свою порцию ругани, а то и побоев, они возвращались с наглой улыбкой, незадачливо почесывая в затылке, и принимались за свое. Да и что с них взять? Мелкие жулики. Были среди них и такие, кто сидел за кражу курицы или свинцовой плитки с крыши мечети. Как можно равнять его с ними! Он попал в тюрьму за кровную месть. Убил племянников человека, который много лет назад застрелил его отца, когда тот выходил из портовой кофейни. Отомстил за кровь отца, которого в глаза не видел. Никто не смел равнять его с этими двухгрошовыми воришками.
В дверях камеры снова появился Скала.
— Послушай, сказано ведь, зовут в контору! — закричал он, еле сдерживая себя. — Господин старший зовет.
Капитан не шелохнулся.
— Зачем?
— Почем я знаю. Злой как дьявол! Обложил всю мою родню до седьмого колена. Мое дело сказать…
Скала подлетел к Капитану, дернул его за рукав:
— Пошли, пошли!
II— Кто у тебя в Ризе́? — спросил старший надзиратель, мрачный темнолицый тюремщик. Широкие черные брови Капитана сошлись на переносице, взлетели на лоб, снова сдвинулись. В самом деле, кто? Он не мог припомнить. Кажется, кто-то был, должен быть. Но кто? За дымкой времени припомнилось ему сморщенное сухонькое лицо. Чье оно? Какая связь между ним и этим лицом? Да и сколько воды утекло с тех пор… Разве удержишь в памяти?
— Ну?
Он поднял глаза.
— Не можешь вспомнить?
Он постыдился сказать «не могу» и потому ответил:
— Никого у меня там нет.
— А Календер Хатидже кем тебе приходится? А?
Капитан уставился на надзирателя. В самом деле, кем она ему приходится? Матерью, что ли? Наверное, то была его мать. Да, конечно, мать. Он вздохнул. На лице появилась улыбка, но тут же погасла. Что с ней? Может, умерла?
Капитан с ужасом смотрел на старшего надзирателя.
— Сто пятьдесят лир прислала тебе, — сказал тот.
Сто пятьдесят лир? Ему? Дрожь сотрясла тяжелую хеттскую статую. Радость озарила лицо. Душа воспарила, светло, свободно.
— Моя мать! — проговорил он, не помня себя. — Мать! Мне! Мне, а?
Он обернулся к Скале, глянул на него с восторгом, широкая грудь вздымалась и опускалась. Потом снова перевел взгляд на старшего надзирателя. Слезы выступили на глазах, потекли по жесткой щетине.
— Мамочка моя, ах, моя бедная мамочка!
Он вдруг увидел ее, свою мать, — крохотную сухонькую старушку, забытую им в одной из дальних деревень вилайета Ризе. Лет десять прошло, а то и больше…
IIIКогда Скала, обрадованный небывалой вестью, вбежал в камеру и сообщил, зачем Капитана вызывали в контору, в камере словно бомба разорвалась. Отмеченные безнадежностью черные, изжелта-бледные лица заключенных оцепенели, сощурились глаза. Все замерло. Скверный, метавший кости, так и застыл с поднятым над головой грязным кулаком. Шутка ли, сто пятьдесят лир привалило Капитану!
— От матери, — проговорил Реджеб, осужденный за кражу кур и потому прозванный Куриным. — Значит, была у него мать?
— Ясное дело, была, — отрезал Скала. — Как же иначе? Голова ты садовая. Не мать, а львица. Кому из нас мать прислала деньги, а?
Скверный не слышал. Кулак его все еще висел в воздухе. Но он уже пожалел, что поссорился с Капитаном. С досадой швырнул кости в угол, содрал с завшивленной головы грязную кепку, поскреб в затылке, прикидывая, как с ним помириться. Но дело, видно, было дохлое.
— Уйдет теперь Капитан из нашей камеры, — пробормотал он.
— А что ему делать в этой вонючей конуре? — откликнулся Скала.
Все заговорили разом.
— Купит себе тюфяк, одеяло.
— Поест горяченького.
— На его месте я бы каждый день заказывал фасоль.
— Мясо с горохом, а не фасоль.
— И еще плов! Плов, а?
— Из булгура или из риса?
— Да хоть какой!
— А по мне, непременно из риса…
Скала рассердился: не успели построить мечеть, а слепые уже выстроились за подаянием. Э, пускай себе! Старший надзиратель послал с благой вестью не их. Он, Скала, принес ее, когда никто еще ни ухом, ни рылом о том не ведал.
— Уйдет и меня возьмет с собой, — бросил он.
Все с ненавистью обернулись в его сторону.
— Зачем ты ему нужен?
