Иэн Макьюэн - Сластена
– Мне надо идти, – буркнула я в кружку.
– Сперва выслушай мою теорию, как это попало в прессу.
Я встала и взяла пальто.
– Потом расскажешь.
– А не хочешь узнать, за что меня выгнали? Я думала, у тебя уйма вопросов. – Она встала и преградила мне путь из-за стола.
– Шерли, не сейчас. Мне надо позвонить.
– Может быть, ты когда-нибудь мне скажешь, почему за тобой пустили сторожей. Я не собиралась доносить на подругу. Мне было очень стыдно, что согласилась сначала. Но меня уволили не поэтому. Они умеют намекнуть, за что. И не думай, что у меня паранойя. Не тот университет, не тот выговор, не тот настрой. Другими словами, общая некомпетентность.
Она притянула меня к себе, обняла и опять расцеловала. Потом сунула мне в руки визитную карточку.
– Учти, кровати тебя ждут. А ты думай. Станешь менеджером, развернешь сеть, построишь империю. Ну иди, миленькая. Повернешь отсюда налево, там в конце телефонная будка. Передай от меня привет.
К телефону я подошла с пятиминутным опозданием. Никто не ответил. Я повесила трубку, сосчитала до тридцати, набрала снова. Потом позвонила со станции метро «Грин-парк», потом из Камдена. Дома, не сняв пальто, села на кровать и еще раз прочла письмо Тони. Если бы не так волновалась из-за Тома, может быть, проглянуло бы в письме что-то утешительное. Что-то, облегчившее старую печаль. Текли минуты, я выждала какое-то время и пошла к автомату на Камден-роуд. За вечер я проделала этот путь четырежды. Последний раз – без четверти двенадцать и попросила оператора проверить линию. Вернувшись домой, собралась уже спать и вдруг захотела опять одеться и сходить еще раз. Но не пошла и, лежа в темноте, перебирала безобидные объяснения, чтобы отвлечься от таких, которые страшно было себе представить. Подумала, не поехать ли прямо сейчас в Брайтон. Есть ведь какие-то молочные поезда? Или под утро они идут в Лондон, а не из Лондона? Чтобы отделаться от худших предположений, стала думать о пуассоновом распределении. Чем чаще он не подходит к телефону, тем меньше вероятность, что подойдет в следующий раз. Но это вздор, поскольку тут присутствует человеческая воля – рано или поздно он должен прийти домой… Тут усталость от прошлой ночи навалилась на меня, и я больше ничего не помнила, пока без четверти семь не зазвонил будильник.
Утром, уже подойдя к метро, я спохватилась, что забыла ключ от квартиры Тома. Поэтому позвонила ему из метро и больше минуты слушала гудки – вдруг он еще спит. Потом поплелась обратно на Сент-Огастинс-роуд. Хорошо еще, что была без багажа. Хотя какой смысл ехать в Брайтон, если его там нет? Но выбора не было. Я должна была убедиться собственными глазами. Если дома его нет, поиски надо начать с квартиры. Ключ нашелся в сумочке, и я отправилась снова.
Получасом позже я шла по вокзалу Виктория навстречу потоку людей, приехавших на работу из южных пригородов. Случайно взглянув направо, когда в толпе образовался просвет, я увидела нечто фантастическое. Там мелькнуло мое собственное лицо, тут же просвет закрылся, и видение исчезло. Я круто повернула туда, протолкалась сквозь толпу, вырвалась на свободное место и пробежала последние несколько шагов к открытому книжному магазину «Смитс». На полке – я. В «Дейли экспресс». Под руку с Томом. Любовно сблизив головы, идем на камеру, на заднем плане, не в фокусе – «Уилерс». Над фотографией уродливым гротеском орала надпись: «ШИКАРНАЯ ШПИОНКА ХЕЙЛИ». Я схватила газету, сложила пополам и стала в очередь, чтобы заплатить. Я не хотела, чтобы меня увидели рядом с моей фотографией, поэтому ушла в туалет, заперлась в кабинке и пробыла там так долго, что поезд ушел. На внутренних страницах было еще два снимка. На одном мы с Томом выходили из дома, нашего «любовного гнездышка», на другом целовались у моря.
Несмотря на возбужденный тон и негодование, в статье не было ни слова, далекого от правды. Меня описывали как «агента под прикрытием», сотрудницу МИ-5 с кембриджским дипломом, «специалистку» по математике, жительницу Лондона, приставленную к Тому для того, чтобы обеспечить ему получение щедрой стипендии. Денежная цепочка описана расплывчато, но верно; упомянуты «Фридом интернэшнл» и «Освобожденное слово». Заявление Тома, что он не был связан ни с одним сотрудником разведывательных служб, было набрано жирным шрифтом. Представитель министра внутренних дел Роя Дженкинса сообщил газете о «серьезной озабоченности» и о том, что соответствующие официальные лица вызваны сегодня на совещание. Выступая от имени оппозиции, сам Эдвард Хит сказал, что если эта история – правда, то она показывает, что правительство «уже потеряло ориентиры». Но, самое главное, Том заявил репортеру, что ему «нечего сказать об этом деле».
Все это происходило вчера. Значит, он, наверное, прячется. Как еще объяснить его молчание? Я вышла из кабинки, бросила газету в урну и еле успела на следующий поезд. Последнее время все мои поездки в Брайтон происходили в пятницу вечером, в темноте. После первого раза, когда я, нарядившись, поехала в университет знакомиться с Томом, мне больше не пришлось увидеть Уилд [39]при свете дня. Глядя на него сейчас, на прелестные живые изгороди, на голые деревья, только начавшие распускаться, я вновь ощутила смутное томление и тоску от мысли, что веду неправильную жизнь. Не сама я ее выбрала. Все было делом случая. Если бы не встретился мне Джереми, а значит, и Тони, то не было бы этого позора, не мчалась бы сейчас навстречу беде, о которой не смею даже подумать. Единственным утешением было письмо Тони. Пусть на грустной ноте, но тот роман получил завершение, и в руках у меня, наконец, свидетельство. Те летние недели не были моей фантазией, они принадлежали нам обоим. Для него они значили так же много, как для меня. Больше – для умирающего. У меня подтверждение того, что было между нами, что я скрасила ему последние дни.
Я и не думала подчиниться приказу Тапа и Наттинга – порвать с Томом. Эта привилегия принадлежала Тому. Сегодняшние заголовки означали, что моя работа в секретной службе окончена. Мне даже нет нужды ослушаться. Заголовки означали и то, что у Тома нет другого выхода, как отделаться от меня. Я почти надеялась, что не застану его дома и избегу последнего объяснения. Но это будет мукой, это будет невыносимо. Так и вертелись мои мысли вокруг моего несчастья и утешительного листка бумаги, покуда не помутилось в голове, и поезд не замер с толчком в решетчато-стеклянной пещере брайтонского вокзала.
Когда я поднималась на холм позади вокзала, в скорбных криках серебристых чаек мне слышался выразительный нисходящий оборот, каденция, гораздо более сильная, чем обычно, как ожидаемые заключительные ноты гимна. Воздух с привкусом соли, автомобильных выхлопов и чего-то жареного вызывал тоску по беззаботным выходным дням. Вряд ли я когда-нибудь вернусь сюда. Я повернула на Клифтон-стрит и замедлила шаги, ожидая увидеть журналистов перед подъездом Тома. Но тротуар был пуст. Я вошла и стала подниматься к мансардной квартире. Прошла мимо звуков поп-музыки и запаха готовки на третьем этаже. На его площадке помедлила и громко, простодушно постучала, чтобы спугнуть демонов; подождала, повозилась с ключом, повернув его сперва не в ту сторону, выругалась шепотом и распахнула дверь.
