Елена Чижова - Полукровка
– Прошу, – он произнес сквозь зубы. – Ознакомьтесь, – и придвинул бумаги. Маша протянула руку.
«...Тоомасович, сборочный цех, эстонец...»
Она не успела осознать до конца. Глаза метались по строкам, но рука, дрогнув предательски, уже тянулась к шее – заслонить.
Не дождавшись ответа, Нурбек заговорил. Припадая грудью к столу, он говорил о советских людях, в которых нет и не может быть лжи. Тем, кто отвечает за личные дела, проверять не приходит в голову. Он говорил, не сбиваясь. Слова терзали подобием смысла. На ладони, заслонявшей шею, выступил холодный пот. Собравшись с силами, она отвела руку. След паучьих челюстей ныл, как свежая рана. Маша сжала губы и приказала себе: не чесать.
– В сущности, я все понимаю, – голос Нурбека стал нормальным. – Таким, как вы, обязательно надо учиться... Сделанного не воротишь, но мало ли, на будущее, – он усмехнулся. – Ваша ошибка в том, что... надо молчать.
– Молчать? – Маша переспросила растерянно. Шальная мысль ударила в голову: неужели сейчас, попугав, он сунет под сукно?
– Ни одной живой душе! – Нурбек произнес с напором и поднял глаза. Глядевшие в упор, они не видели кровоточивого знака. Нурбек, сидевший напротив, действительно не различал.
«Татарин. А вдруг – крымский? Оська говорил... Говорил. Крымских тоже выслали...»
– Нурбек Хайсерович, скажите... – она обращалась к его крови. – На меня написали донос?
Рука, державшая ее будущее, медлила подняться.
– Писать не обязательно. Писать – это хуже... – он откликнулся глухо, словно из глубины.
Теперь она была почти уверена: Нурбек предлагает помощь.
Он заговорил, как будто расслышал ее мысли:
– По-человечески я вам, поверьте, сочувствую. Но это мало что меняет. В любом случае у вашего дела будут последствия – меньшие или большие. Вот это зависит от меня. Я говорил о московской комиссии, предупреждал, что вас могут вызвать, – теперь, возвращаясь в настоящее, Нурбек спрашивал прямо. – Если на все вопросы вы ответите правильно, для вас обойдется малой кровью. Могу обещать. Идите и думайте, – он сложил Машины бумаги, аккуратно завершая разговор.
«Писать не обязательно... Я и Иосиф... Ни одной живой душе...» – ноги несли к выходу. Она не заметила, как оказалась на ректорской лестнице. Одним духом выбежав на улицу, Маша остановилась: «Черт!» – забыла забрать пальто. Глаза, скользнув по фасаду, уперлись в мраморную доску. Выбитое по камню, на ней значилось название института. Доска была тяжелой, как могильная плита. Слабея, Маша взялась за колонну: «Она. Немка. Сука. Немецкая овчарка. Третья, кто знал».
Маша шла в гардероб и с каждым шагом убеждалась в своей правоте. Немка, явившаяся из прошлого, не простила ленинградской квартиры. Вряд ли задумала заранее, но жизнь, которую Маша позволила ей примерить, стала непосильным испытанием. Мысли неслись, сбивая с шага: «Сама, сама виновата. Рассказала. Поделилась, чтобы помочь».
Теперь, когда все сходилось, Маша объяснила легко: немка не посмела зайти, стояла у входа. Знала: все закончится исключением. Внимательно изучала доску – затвердила на память, чтобы потом выведать по справочному. В отдел кадров, письмом, прямо в паучьи лапы.
На Невском Маша нашла автомат. «Иосиф Борисович, вас к телефону, приятный женский голос», – девица, взявшая трубку, подзывала умильно. Он ответил торопливо, как будто задыхаясь: «Да?» – «Есть разговор. Не по телефону», – Маша объяснила коротко. «Господи, ты?! Что случилось? Что-нибудь с... – он помедлил, – в институте?» – «У меня неприятности, с деканом», – Маша объяснила уклончиво, стараясь не замечать его взволнованной «с...».
«Конечно, приходи. – Она расслышала его облегчение. – Вечером, в любое время».
Расслышала и сообразила: сегодня пионерки не будет.
Часы, оставшиеся до вечера, Маша убила, слоняясь по городу. По фасадам, знакомым с детства, змеились глубокие трещины. Окна смотрели злыми глазами. Маша вглядывалась, силясь понять: «А я? На что бы пошла я, если б эти, тасующие чужие жизни, посмели выгнать из города?»
Ответ выходил страшным: «И я... И я...»
Кровь, вскипавшая от предательства, звала к мести.
Войдя в квартиру, она обшарила глазами, словно обыскала. Валиных следов не было. «Сейчас, помою руки», – затворившись в ванной, Маша откинула крышку – на этот раз женского в грязном белье не было. Его квартира походила на прежнюю, но Маша не могла отрешиться от Валиного присутствия. Как будто бывшая подруга сидела здесь. Может быть поэтому Маша рассказывала с оглядкой, избирательно, как будто следуя Нурбековой инструкции о живых душах. Все, что касалось профессора Успенского, она оставила при себе.
Кроме немки, которой сама проболталась, об анкете знали двое. Маша указала пальцем: «Ты и я. Странная история, особенно то, как немка вела себя с папой». Сдержанно и обстоятельно Маша передала разговор, в котором отец признавался в том, что понимает немецкую вину. Их больную совесть. Конечно, он не гнал Марту, но хотел, чтобы уехала как можно скорее.
В продолжение рассказа лицо Иосифа темнело.
– Есть еще одно, – Маша прищурилась. – Я забыла: серьги. Немка оставила золотые серьги. Подарила мне.
– Серьги... Ну и что? – Иосиф переспросил невнимательно.
– Ты не понимаешь?! Золото. Немцы отнимали у евреев. Всучила мне обратно, дескать, больше ничего не должна.
– Уж больно хитро... – брат мотнул головой.
– Думаешь, исключат в любом случае? – Маша вернулась к делу.
Иосиф молчал. Морщина, резавшая переносицу, сделалась глубокой. Дельного ответа она так и не добилась. Не поднимая глаз, брат проводил до дверей.
Телефонный звонок раздался, едва она вошла в квартиру.
– Слушай меня внимательно, – Иосиф заговорил незнакомым голосом. В первый миг Маша не узнала. – Твоя немка здесь ни при чем. По крайней мере, с ее стороны вероятность почти нулевая.
Голос исчез, Маша подумала – разъединили.
– Алё, алё, – она звала, вслушиваясь.
– Валя. Это сделала Валя, – голос брата донесся издалека.
– Но я... Ей я ничего... Откуда?.. – теряя силы, Маша опускалась на стул.
– Мы расстались. Ей рассказал я – давно.
Черная трубка стала липкой и горячей. Отведя от уха, Маша разглядывала с ужасом, словно то, что она держала в руке, стало фалангой паучьей лапы. Размахнувшись, она швырнула на рычаг. Телефон зазвонил снова. Больше Маша трубку не подняла.
3
Пытаясь собраться с мыслями, Маша рисовала странные картины. Ни одна из них не простиралась дальше новостроек. За крайним домом начинались леса и поля. Здесь воображение меркло. Она пыталась представить маленький город, похожий на Мартино село. Все заволакивалось дымкой, как будущее, в котором она станет учительницей истории. В селе не нужен диплом. Хватит и незаконченного высшего. Надо вытащить чемодан. Отцовский, древний, из чертовой кожи. До сих пор валяется на антресолях. Возьмет и уедет. Сама отправится в ссылку. Чтобы здесь, в опоганенном городе, остались только они. Пусть пишут друг на друга, грызутся, как пауки в банке.