Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча
Илсе позвонила только через час. Голос у нее был насмешливо деловой.
— Личность, обозначенная АГ, в Берлине разговаривала очень высокомерно. Не помогло и то, что я сказала, что мой клиент купил картину Руфи Нессет и что мы обращались к нему, потому что хотели поручить ей роспись фойе. Он отказался дать мне номер ее телефона. Зато очень любезно поправил мой немецкий. И я получила название галереи в Осло, где 30 ноября должна открыться персональная выставка Руфи Нессет. Если ты не найдешь ее сейчас, придется тебе съездить туда в ноябре. Она должна присутствовать на открытии.
Ему вдруг стало стыдно. Какой же он негодяй по отношению к Илсе! Она не могла не понять, что дело вовсе не в том заказе. Конечно, она все поняла.
— Илсе… Мне очень жаль.
— Да, Руфь Нессет оказалась совершенно неуловимой.
— Я имею в виду нас с тобой.
Телефонная трубка на другом конце провода обо что-то стукнулась. Совсем негромко. Ее сережки?
— Все в порядке. Нашего арендатора я успокоила. А ты нашел свои сигареты?
— Я забыл кое-что… более важное.
— Хорошо, не забудь купить вина. Увидимся вечером.
— Илсе, боюсь, ты не захочешь приехать в Индрефьорд, когда узнаешь, что я должен тебе сообщить.
— Все может быть. А почему?
— Я бы приехал только затем, чтобы сказать, что между нами все кончено.
Молчание. Потом она спросила:
— Ты имеешь в виду мою адвокатскую поддержку или мою другую поддержку? — Ее голос звучал относительно беззаботно. Господи, как же она умеет владеть собой!
— Другую поддержку, если ты предпочитаешь так называть наши отношения.
— Ты мне объяснишь, почему?
— Да, но не по телефону.
— Значит, сообщить мне об этом по телефону легко, а объяснить причину трудно?
По столу ползла муха. Она сонно тащилась по письму из коммуны, касающемуся общих мероприятий на территории, примыкающей к гавани. В коммуне считали, что большая доля расходов по уборке снега зимой должна лечь на «Гранде & К°». За уборку этой территории несет ответственность фирма.
Неожиданно Горм вернулся на несколько лет назад, к мухе, ползавшей по стене дома в Индрефьорде. Он увидел Илсе, сидевшую напротив отца и говорившую ему, что между ними все кончено. Может, даже она употребила те же самые слова: «Я приехала, чтобы сказать, что между нами все кончено».
И отец, конечно, спросил, немного настороженно, подтрунивая над ней и не вполне понимая смысл ее слов: «С адвокатской помощью? Или с другой?»
Наверное, примерно так все и было. Или хуже, по телефону, как сейчас? Отец через Горма поблагодарил ее за то, что между ними было. Может, с самого начала отношения Горма с Илсе были только местью ей за отца?
Муха продолжала свой путь к краю стола и, вопреки силе притяжения, под столом.
— Прости, что я говорю об этом по телефону. Может, нам надо сесть и потолковать обо всем? Хочешь, приезжай ко мне. Или — я к тебе.
— Нет, мне не нужны доказательства, что я проиграла. Я смотрю на дело так: нам ни к чему продолжать дальше этот процесс.
Муха исчезла из поля зрения Горма.
— Илсе, ты в порядке?
— Горм, очнись! Я только что пыталась разрешить для тебя одну личную проблему. Можешь заплатить мне гонорар за час работы, если тебе от этого станет легче.
Он засмеялся, но тут же оборвал смех. Она не смеялась.
— Ну что ж, счастливых выходных! — сказала она.
— И тебе также. И спасибо за все!
— Между прочим, предупреждаю, — сказала она, — в следующий раз, когда тебе понадобится найти Руфь Нессет, на мою помощь не рассчитывай.
Щелчок. Она положила трубку.
Некоторое время он сидел, обхватив голову руками, словно стараясь удержать на месте собственные мозги. Потом он достал блокнот и записал:
«Руфь, когда я увидел тебя сегодня, спустя четырнадцать лет, мне стало ясно, что мы должны быть вместе. Даже если ты не свободна, я никогда не отпущу тебя».
Горм вернулся в пустой дом и включил телевизор. Открыл бутылку пива и сидел, не имея ни малейшего понятия о том, что происходит на экране. При мысли о четырнадцати годах, которые прошли с той ночи, когда он держал ее в своих объятиях, время до 30 ноября казалось ему ничтожным. После трех бутылок в голове у него сверкнула искра. И какой-то незнакомый здравомыслящий голос напомнил ему, что играть с жизнью опасно — она может отомстить.
После четырех бутылок пива, четырех бутербродов с копченой колбасой и трех рюмок водки самоуверенность Горма возросла настолько, что он чуть не позвонил Илсе, чтобы рассказать ей о своих планах на будущее и услышать ее одобрение.
В полночь, когда телевизор уже давно был выключен, на Горма накатила волна жалости к себе. Например, за то, что он так и не внес ничего личного в этот так называемый родной дом. Как будто он еще и не возвратился сюда. Если не считать чулана, служившего ему в детстве убежищем, а позже — своей комнаты, он, можно сказать, здесь и не жил.
Горм оглядел красиво обставленную гостиную. Трагический манифест, напоминающий о бегстве отца и страсти к вещам матери. Он представил себе, что пригласил сюда Руфь. Она сидела бы перед ним на стуле с ужасом в глазах. Стены? Что ему делать с этими картинами на стенах? Старомодные морские и горные пейзажи. Их цвет, несомненно, соответствовал материнскому сервизу и скатерти. Глянцевая, как на дешевой открытке, поверхность моря под ватно-бледными небесами. Над буфетом в стиле рококо, стоявшем в столовой, в черных овальных рамках висели фотографии родственников. Смешные лица. Лживые глаза. Жадные рты. Проклятые лбы, широкие и пустые, как убранный письменный стол. Гранде, младшие и старшие, разных годов издания. Дочери, сыновья и жены. Испуганные или самодовольные, с искусными прическами. Можно сказать, они висели там для того, чтобы портить пищеварение сидевшим за столом людям.
А он сам? Аппендикс собственного отца, которому отец дал жизнь, чтобы он продолжил дело фирмы.
Горм глубже втиснулся в кресло и уперся подбородком в грудь. Он бы никогда не осмелился показать Руфи этот дом или того человека, которым был он сам.
Надо было бы подняться наверх и лечь спать. Но почему-то казалось, что спальня где-то очень далеко. Сидя в гостиной, он с нежностью подумал о Турид. Вот у кого была здоровая душа. Она вовремя сбежала отсюда. Необъяснимым образом соединились Турид и Илсе. Они обе бывали здесь, в этой комнате. Но не одновременно. Илсе — после смерти матери. Ее, по вполне понятным причинам, пришлось долго уговаривать. И была она здесь всего один раз. Горм почувствовал, что она ненавидит этот дом, хотя ему не пришло в голову, что он и сам ненавидит его не меньше.
Должно быть, он задремал, потому что вдруг отчетливо ощутил прохладную кожу Илсе. Нет, мокрую и ледяную. Она привязала к себе камень, и они опускались на дно сквозь гущу водорослей. Отец и она погружались вместе, вниз, в темноту. Отец цеплялся за нее. Не отпускал.
Неожиданно Горм проснулся. Потрескивал синеватый экран телевизора. Горм хорошо помнил, что выключил его. Когда же он снова включил телевизор, не заметив, что передачи кончились? Было три часа ночи. Крупные капли дождя стучали в окно. Они проникали сквозь стекло и падали ему на колени. А потом через живот поднимались вверх и попадали в горло.
Горм обошел весь первый этаж. Это была настоящая прогулка. В кухне он достал из холодильника молоко и стал пить прямо из пакета. Немного молока пролилось, он чувствовал, как оно потекло по галстуку и вниз по груди. Кажется, это Клеопатра купалась в молоке? Но, наверное, не в таком холодном?
Может, и Руфь купается в молоке? Уж не потому ли у нее такая светлая кожа? Он сел в кухне на стул и увидел ее лежащей в ванне, наполненной молоком. Она то всплывала, то опускалась на дно ванны, на пупке и на груди оставались молочные капли. Это длилось одно мгновение.
Он поставил молоко на стол и вздохнул.
Утром в понедельник он позвонил Эдель и сказал, что решил избавиться от всей мебели, что есть в доме. Не хочет ли она, или Марианна, взять что-нибудь себе? Эдель мгновенно продиктовала ему длинный список того, что хотела бы взять, но она не может сейчас же приехать за этими вещами. Кроме того, Марианна тоже должна сказать, что нужно ей. Он предложил ей самой поговорить с Марианной. А пока он все отправит на склад.
— Но разве мебель не может постоять дома до нашего приезда? — раздраженно спросила Эдель.
— Нет. Мне хочется наконец устроить все по своему вкусу, — засмеялся он.
— Ты собираешься продать дом?
— Нет, только устроить все по своему вкусу. Все будет выкрашено в белый цвет.
— В белый? Вот так, вдруг?
— Мне понадобилось несколько лет, чтобы это понять. Теперь она тоже засмеялась.
— А себе ты ничего не оставишь?
— Ни вилки.
— Когда ты это решил?
