Олдос Хаксли - Слепец в Газе
Глава 46
30 октября 1934 г.
Марк сказал за ужином, что перечитывает «Анну Каренину». Она ему нравилась, как и все романы. Он лишь пожаловался на крайнюю неправдоподобность даже самой лучшей беллетристики. И начал перечислять все недостатки. Почти никакого внимания маленьким физиологическим событиям, которые определяют, будет ли день иметь приятный или неприятный тон. Испражнение, например, способное создать или испортить весь день. Пищеварение. И для героинь романа их месячные драмы. Затем небольшие заболевания — катар, ревматизм, головные боли, усталость глаз. Хронические физические недостатки — от чрезмерной полноты (в случае импотенции или уродства) до восхитительных психических расстройств. И наоборот, внезапные припадки неизвестного внутреннего или мышечного характера или просто обыкновенное ухудшение здоровья. Не говоря уже, конечно, о роли, которую играют простые чувства, доставляющие удовольствие. Горячая ванна, например, вкус бекона, мех на ощупь, запах фрезий. В жизни, например, пустая пачка из-под сигарет может причинить больше беспокойства, чем отсутствие любовницы, чего никогда не найдешь в книгах. Почти полностью умалчивается о маленьких развлечениях, заполняющих значительную часть человеческой жизни. Чтение газет, походы по магазинам, обмен сплетнями, всевозможные грезы, начиная от лежания в постели и воображения того, что бы ты делал, если бы у тебя была нужная любовница, доход, лицо, общественное положение, и кончая сидением в кинозале и пассивным получением готовых грез из Голливуда.
Ложь по упущению неизбежно превращается в позитивную ложь. Литература намекает, что людей контролирует если не разум, то по крайней мере внятные, хорошо организованные, открыто проявляющиеся чувства. В то время как факты свидетельствуют об обратном. Иногда чувства играют роль, а иногда нет. Да восторжествует любовь, хотя бы погиб мир, но любовь может быть благородным названием для безотчетного влечения к одежде или запаху какого-то определенного человека, безумное желание повторить ощущение, вызванное каким-то ловким движением. Или возьмите подобные случаи (это редко предается огласке, но происходит крайне часто, если верить любому, кто оказывался в такой ситуации) из жизни знаменитых государственных деятелей, отцов церкви, юристов, промышленных магнатов — на первый взгляд таких разумных, показательно интеллигентных, таких высоконравственных, если кругом люди; но в частной среде, при непреодолимой тяге к бренди, молодым людям, юным девочкам в поезде, к эксгибиционизму, азартным играм или накопительству, к угрозам и к рабскому подчинению, ко всем бесчисленным сумасшедшим извращениям, связанным с жаждой к деньгам, власти и силе, с одной стороны, и к половому наслаждению, с другой. Обыкновенный тик или действие различных раздражителей, безумные и неподотчетные желания играют в человеческой жизни такую же роль, как и организованные и допустимые чувства. Любая художественная литература отрицает подобный факт и распространяет чудовищную ложь о природе мужчины и женщины.
Несомненно, это правильно, отвечает Марк. Потому что если бы людям показывали, кто они есть на самом деле, они бы либо поубивали друг друга, как клопов, либо сами сунулись в петлю. «Но тем не менее я больше не могу утруждать себя чтением беллетристики. Выдумка и ложь мне не интересны. Как бы поэтично они ни были бы выражены. Это всего лишь занудство».
Я согласился с Марком в том, что беллетристика не выполняет свое предназначение. В том, что необходимо знать все, и знать это не просто по научной литературе, но также в той форме, которая позволила бы вжиться в факты, а не просто овладеть ими. Всецелое выражение (в терминах беллетристики) ведет к глубокому знанию, то есть всеми качествами разума, всей правды — безоговорочное предварительное условие любого спасительного действия, любой серьезной попытки воспитать настоящего человека. Воспитание изнутри, путем вырабатывания правильного самоиспользования. И в то же время воспитание извне, посредством социально-экономических условий, созданных в свете исчерпывающего знания личности и пути, на котором личность может проявлять себя и благодаря этому изменяться.
Марк всего-навсего рассмеялся и сказал, что я похож на людей, которые ходят из дома в дом и продают электрические стиральные машины.
4 ноября 1934 г.
Был на великолепной встрече в Ньюкасле[312] с Миллером и Перчезом. Огромные, ликующие толпы, в основном состоящие из неимущих. Возьмите на заметку тот факт, что пацифистская настроенность обратно пропорциональна уровню благосостояния. Чем выше бедность, чем длиннее срок безработицы, тем более искренним становится желание не воевать больше и тем более сильным скептическое отношение к условным идолам — Империи, Чести Нации и всему прочему. Негативное отношение тесно связано с плохими экономическими условиями. Следовательно, на это не стоит полагаться. Такой пацифизм не имеет автономной жизни. Он находится, прежде всего, на милости тех, кто способен дать деньги, и угрозы войны приведут только к очередному всплеску безработицы. Во-вторых, он зависит от того, кто предложит заманчиво позитивную доктрину, какой бы криминальной ни была эта позитивность. Разум ненавидит пустоты. Отрицательный пацифизм и скептицизм по отношению к существующим институтам — всего-навсего дыры в разуме, пустоты, которые ожидают того, чтобы их заполнили. Фашизм и коммунизм обладают достаточным позитивным содержанием, чтобы служить этими заполнителями. Внезапно может появиться кто-то, кто обладает способностями Гитлера. Отрицательная пустота способна наполниться до отказа во мгновение ока. Эти пацифисты-скептики за одну ночь превратятся в напичканных идеями фанатиков национализма, классовой войны или чего угодно. Отсюда вопрос: есть у нас время заполнить пустоту положительным пацифизмом? Или, даже при наличии времени, имеем ли мы способность сделать это?
Глава 47
10 и 11 января 1934 г.
Телеграмма дона Хорхе была приказом немедленно продать шесть сотен ящиков кофе. На самом же деле это был условный сигнал, возвещавший, что момент наступил и он немедленно ждал их к себе.
Марк посмотрел на своего компаньона с явной враждебностью.
— Все твои чертовы тонкие кишки! — сказал он.
Энтони воспротивился, утверждая, что с ним все в порядке.
— Ты не годен для марш-броска.
— Годен.
— Нет, — повторил Марк с настойчивостью, граничивший в то же время со страстным негодованием. — Три дня на муле по этим проклятым горам — это слишком тяжело для любого в твоем состоянии.
Уязвленный словами друга и боясь, что он, согласившись с Марком, выкажет свой страх перед теми трудностями, которые им предстояли, Энтони упрямо твердил, что он готов преодолеть все. Желая верить этому, Марк быстро позволил убедить себя. Дону Хорхе был отправлен ответ — шестьсот ящиков кофе немедленно проданы, и он должен ожидать дальнейших подробностей в пятницу. И вот наконец, после ленча, в одуряющую полуденную жару они отправились за кофе «Финка», росшим высоко в горах над Тапатланом, где один из друзей дона Хорхе должен был предоставить им ночлег. Марк снова вытащил своего карманного Шекспира, и они четыре часа пришпоривали медлительных животных, все вперед и вперед, по запыленным зарослям маиса, и по полям, сквозь сухую, безлистную щетину ветвей, которая наконец уступила место зеленому мраку и золотым огням кофейных плантаций под возвышавшимися тенистыми деревьями. Вперед и вперед, и Марк тем временем прочитал целиком «Гамлета» и два первых акта «Троила и Крессиды»[313], а Энтони сидел и думал в дымке, окутавшей его глаза, как долго он еще сможет вынести это. Но наконец, когда стало совсем темно, они достигли места назначения.
В четыре часа на следующее утро они снова были в седле. Под деревьями царила двойная ночь — листва поглотила яркие звезды, но мулы с твердой уверенностью выбирали себе путь по извилистой тропинке. Время от времени Марк и Энтони проезжали под невидимыми лимонными деревьями, и во тьме запах цветов был подобен мимолетному, невыразимому откровению чего-то неземного — минутному восторгу, и затем, по мере того, как мулы продвигались, перебирая копытами, вверх по каменистой тропе, запах кожи и пота символизировал угасание этой сверхъестественной жизни, знаменуя возвращение к обыденности.
Поднялось солнце, и чуть позже они выступили из возделанных кофейных зарослей на возвышенную местность обнаженных гор и сосен. Почти на одном уровне дорожка извивалась в обе стороны вдоль, изрезанных гор. Слева под обрывом видна была долина, все еще темная от теней. Вдали, в дымном воздухе, пропахшем пылью засушливого лета и запахом лесных пожаров, в туманной белизне виделся тихоокеанский берег.
