Михаил Гиголашвили - Захват Московии
Этот доктор Елисей Бомелий пришел к великому князю во время великой чумы из Англии, получил много денег и добра и туго набил свой кошель. Затем, будто бы для отправки своего слуги в Ригу за некоторыми лекарственными травами, которых он не мог найти в казне, он просил у великого князя проезжую. Проезжую он взял себе и под видом слуги пустился в путь, обратив в золото все свои деньги и добро и зашив его в одежду. Приехав в город Псков на ям, он хотел купить рыбы на торгу, где его узнали по говору, хотя он и был с небритой бородой. Русские отыскали его гульдены, а самого доктора повезли обратно в Москву, в железах, залитых свинцом. Позже ему выворотили из суставов руки, вывихнули ноги, изрезали спину проволочными плетьми, потом в этом виде привязали к деревянному столбу и поджаривали. Наконец еле живого посадили в сани, повезли через Кремль и бросили в тюрьму, где он тотчас умер.
Когда на границу приходит торговый человек, его товары осматриваются наместником и дьяком. И если они полагают, что великий князь то-то и то-то купит, то они отправляют к нему на ямских и пишут, что из такой-то страны идет торговый человек и что он имеет при себе такие-то товары и предлагает их по такой-то цене. И если эти товары нужны великому князю, то торгового человека вместе с товарами отводят на ям и приставляют к нему пристава, как будто бы для охраны его, чтобы не утащили у него его добра. Но в действительности охраняют его так для того, чтобы не мог он попасть во все закоулки и осмотреть все, что ему нужно в городах и по дорогам.
Если приходит посол, ему навстречу высылают на границу много народу. До того места, где великий князь пожелает дать послу аудиенцию, посла везут кружным путем и там, где живут крестьяне, чтобы он не узнал прямого пути и того, что страна великого князя так опустела. Посол и его слуги охраняются так тщательно, что ни один иноземец не может к нему пройти. Часто два, три посла приходят в одно и то же место — туда, где великий князь захочет их выслушать. Но они охраняются так строго, что один посол ничего не знает о другом. И ни одного посла великий князь не выслушает до того, пока не будет знать, что сказать в ответ не только этому первому, но и второму, и третьему, и четвертому послу. Так великий князь умеет узнавать положение всех окрестных государей и их стран. Но его и его страны состояние не может правильно узнать ни один соседний государь.
Хоть настоящих мастеров в стране не много, ни один народ не рисует таких тонких вещей, как московиты. Это невозможно описать. За иконку, которую носят на шее, шириной и длиной едва в два пальца величины платят 100 талеров только художнику. Но если подумать, то это недорого, так как они пишут людей, комплекция которых и все в такую величину, как стоит штришочек, и все, собственно, так выделано, что они не упускают ничего в маленьком размере, что имеется в большом. Такого типа каждый видел много медных вещичек, я видел их тоже, но мне не доводилось встречать таких изящных медных вещичек, какие я видел там, — в десятки раз меньших и изящных иконок масляными красками. В особенности одна со среднюю руку: на ней был календарь на целый год, святые каждого дня со своим житием, к тому же воскресное Евангелие со всеми страстями, роспись которого стоила более 2 тысяч талеров. И я верю этому. Поэтому их живопись представляет великое чудо.
8. 27 сентября 2009 г.
Договор о выкупе. В камере. Бич Океанчик. Джанки. Директор дома престарелых
Побег
Я очнулся от грохота. Открыл глаза и, не соображая, где я, смутно разглядел незнакомого милиционера в дверях.
— Подъем! — было сказано кратко, но веско.
O Gott[91]… Тюрьма, камера!.. Тело болело от досок. В голове булькало и мурчало похмелье, рот пересох, вместо языка — сухой камень. И языков в голове нет.
Что-то пробормотав, я медленно сполз с досок, опустил ноги. Увидел ведро.
— Помыться нельзя?
Не входя в камеру, новый милиционер присматривался ко мне, потом сказал:
— Может, ещё ванну с бадузаном?
— Моя щетка… зубавная… Там, в сумке… Прошу! Как без зубов? Надо!
Сержант смягчился:
— Ну, пошли.
Я, кое-как всунув ноги в проклятые китайские ботинки, поспешил следом. Он довел меня до туалета в конце коридора:
— На всё про всё — пять минут! Давай!
— Давай-давай… Реально, а щётка?
— Где я возьму? Сумка у полковника. И вы туда скоро пойдете.
— Понял.
Стараясь особо не рассматривать туалет и с трудом передвигаясь в жмучих штифелях, я кое-как несколько раз оплеснул лицо, пальцем попытался почистить зубы, но вспоминился вчерашний бесцеремонный грязный палец Кроли у меня во рту, и невольные спазмы стали дёргать меня изнутри. Стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не усугубить тошноты, я заковылял к выходу, вспомнив жирного капитана, который всегда ходит, как я сейчас, врастяжку — как он, наверно, проклинал всё на свете, когда искал меня по этажам с этим холодным змеевидным Витей!.. Интересно, откуда они узнали, где я?.. Никто же не знал? Я сам не знал, куда я поеду… «Вот тебе и КГБ!.. Зря смеёмся… Сейчас к полковнику. Может, хоть у него попрошу щетку?»
Сержанта не было. Я остановился, не зная, куда идти. А, вот он, около тумбочки, с офицером. Машет рукой:
— Сюда пошёл!
Понял. Пошёл, куда скажут. А куда еще?.. Я пойман, в их руках полностью, у меня ничего нет — ни документов, ни денег, ничего. А что есть? Мало чего есть. «О Господи!» — впервые подумалось мне по-русски голосом Бабани (всегда повторявшей это с придыханием и чувством: «О хосссподиии!»). И я жарко пожелал, чтобы Бог был и чтобы Он меня услышал. Пусть даже такой, не очень справедливый, создавший хищняг и ворюг, забывший вывернуть Адама наизнанку, но всё-таки пусть Он есть, пусть Он будет… Это лучше, чем ничего!.. Если Он есть, то Он же видел, что я ни в чём не виноват, не виновен! В чём моя вина?.. Что с наци познакомился?.. Что их в номер впустил?.. А как не пустить?.. Если Он всё видит и слышит, то Он наверняка знает, что я не хотел их пускать, они сами навязались. О Господи, помоги!
Сержант указал мне на открытую дверь моей камеры:
— Идите туда пока, полковник на оперативке, к девяти на вас заказ…
Я испугался:
— Как… заказ? Заказался? Забор?
Сержант засмеялся (улыбнулся и офицер у тумбочки, что-то писавший на отдельных листочках):
— Заказали вас. На допрос.
— Куда?
— Увидите. Идите, сидите там. Скоро уже.
— А сколько сейчас часов, минутов?
— Без четверти девять.
Я сразу не сообразил: четверть — это сколько? И без четверти — сколько?
Сержант поднёс часы к моим глазам и громко, как глухому, сказал:
— Без пятнадцати минут, — а офицер внимательно посмотрел на меня, молча открыл тумбочку и подал мне жестянку пива:
— Опохмелитесь! Вам трудный день предстоит!
— Понял! Сейчас опохмелю себя! — поблагодарил я и пошёл ковылять в камеру, по дороге думая, что русским нравится, когда говоришь «понял», — они как-то успокаиваются после этого… думают: «Ну и хорошо, что понял, значит, всё в порядке». Надо так кратко, понурливо сказать: «Понял!» — и покористо ждать. Надо только с душой сказать, чтоб они поняли, что человек понял… реально и чисто понял, а не сяп-тяп…
Я сел на доски и попытался стянуть мысли в клубок, но никак не мог их собрать. Даже слова стали как-то странно двоиться, распадаться: полслова вылезало русское, а вторая половина — немецкая. Или наоборот. Вот что это?.. Стеwand… Eiдро… Ботiffel… Двеtür[92]…
Я помотал головой — наваждение не проходило: языки смыкались, как в калейдоскопе, и я не знал, как их разделить, разорвать… От волнения я стал хвататься за доски — а они, как живые, двигались и нагревались, дыша. Или это я дышу так храпко… хропко… хрупко…
Надо лечь на спину и задрать ноги на стену, чтобы кровь прилила к голове — так учил дедушка Людвиг, если в голове мутится. Чем выше ноги и чем ниже голова — тем лучше… Помогает. Еще вдохи-выдохи. Можно ногами сделать Fahгпед, велогad[93]…
Таким, с ногами на стене, меня застал сержант:
— Ого! Загораем? На выход! С вещами!
— Вещей нет. Я только сам вещь… — Я вдруг вспомнил продавщицу из ларька и стал пытаться влезть в жмучие башмаки. Но ступни, видно, от водки опухли (как объяснил вчера Максимыч), вот и не лезут… Но водка была вчера, а не лезут сегодня… Сейчас, после водки — поводкие… Пройдет… Вот пива выпить.
Сержант терпеливо ждал, пока я боролся со штифелями и допивал пиво, взял пустую жестянку и закрыл за мной дверь ключом.
— Зачем пустую закрыть? Кто убежит? — решил я наладить контакт через шутку. — Из пусторожнего в пусторогое?
— Черти чтоб не забежали. Прошёл — по лестнице и наверх!
На знакомой мне лестнице было людно — стояли, курили, кто в форме, с кобурой у пояса, кто без формы, с кобурой под мышкой. Были и два одетых по-маскарадски квазипанка, я их раньше видел, сержант назвал их типтунами, которые, всегда здоровые, по улицам бегают. «Будь — будь! Давай — давай!» Они неодобрительно посмотрели на меня, а я ковылял с трудом, руками поддерживая штаны и стараясь не смотреть людям в глаза.
