Vremena goda - Борисова Анна

Почему-то первое, о чем он подумал в эту горькую минуту – вспомнил, что как раз в нынешнем его возрасте Ромен Гари застрелился. Вроде бы из-за того, что перестал пользоваться у женщин былым успехом. Очевидно, писателю массаж спины тоже не очень-то помог…

Стреляться Люк не стал, а вместо этого выдул один все шампанское и потом, сколько смог, коньяку.

Утром проснулся черт знает во сколько, с чугунной башкой, деревянной глоткой, трясущимися руками. Кое-как умылся, засел у себя в кабинете и тупо пялился в монитор, когда пришла главная сестра и сообщила, что в КАНТУ только что скончался многолетний пациент, господин Жиль Мерсье.

– Отмучился, бедолага, – спокойно сказала Изабель. – Четырнадцать лет овощем, бр-р-р. Акт сейчас подготовят, а труповозку я уже вызвала.

И, не проявляя никаких эмоций, заговорила об обычных, повседневных делах.

А у Люка руки затряслись еще сильней.

Вот, значит, как? После сокрушительного фиаско Жизни триумфальная атака Смерти!

Жиль Мерсье умер…

А какой был энергичный, самоуверенный, высокомерный, когда принимал Люка на работу! Сказал, что после несчастья с Мадам вынужден взять на себя продолжение ее научных изысканий и потому очень рассчитывает на своего нового заместителя. «Весь круг забот по практическому управлению резиденцией ляжет на ваши плечи, мой дорогой Шарпантье. Вы уверены, что справитесь?»

И потом Люк видел начальника нечасто, тот с утра до ночи просиживал в лаборатории или в палате у Мадам – запирался там и пытался какими-то одному ему ведомыми способами вернуть старуху к жизни. Кажется, он был очень привязан к своей патронессе. Весь персонал глубоко чтил директора за такую преданность. Но позднее Люк предположил, что дело тут было не только в преданности. Должно быть, доктор Мерсье чувствовал, что его самого ожидает та же участь…

Вскоре в повадках шефа обнаружились странности. Он стал заговариваться, не узнавал сотрудников или принимал их за кого-то другого. Глаза горели диковатым блеском. Иногда Мерсье вдруг начинал пританцовывать или, наоборот, всхлипывать. То пребывал в вялом и апатичном состоянии, то вдруг преисполнялся эйфорической активности. Люк даже заподозрил, не сидит ли директор на наркотиках. Аномальность его поведения весьма напоминала симптоматику блокирования реабсорбции дофамина, что нередко случается с застарелыми наркоманами.

После долгих колебаний Люк поделился своими сомнениями с департаментом здравоохранения, и оттуда инициировали внеплановую проверку состояния здоровья всего персонала – якобы в целях соцмедстрахования. Однако при осмотре у доктора Мерсье не было обнаружено ни следов от инъекций, ни изменений на слизистой оболочке носовых полостей, характерных для эксцессивных кокаинистов. Подозрение было снято.

Загадка, впрочем, скоро разъяснилась. Однажды утром директор не вышел из своей служебной квартиры. К нему долго стучали, названивали по телефону, в конце концов взломали дверь и нашли его лежащим в прострации, с признаками лихорадочного бреда. «Вы кто? Это она вас прислала? – лепетал бедняга заплетающимся языком, в ужасе глядя на своего заместителя. – Чтоб я отдал ей склянку? Но там пусто! Я все выпил! Честное слово!» И так далее, в том же духе. А потом совсем отключился и в сознание больше не приходил.

Томография головного мозга не выявила инсульта, но обнаружила картину, обычно наблюдаемую у больных четвертой стадии альцгеймера с далеко зашедшими дистрофическими процессами в области мозга, выраженной атрофией мозговой коры. Редкий случай ранней, скоротечной альцгеймерной деменции.

Трагедия, развернувшаяся у Люка, можно сказать, прямо перед глазами, глубоко его потрясла. Меньше чем за год молодой, едва за пятьдесят мужчина, цветущий и полный сил, превратился в овощ. Близких родственников у доктора Мерсье не было, и Люк, унаследовав директорское кресло, поддался сентиментальному порыву – решил оставить беднягу в заведении, как в свое время Мерсье не отдал на сторону коматозную мадам Канжизэ.

И лишь много позже, лет десять спустя, Люк понял, что сам определил свою грядущую судьбу. Сосуды головного мозга у него хреновые, послабее, чем сердце, а значит, вероятность однажды превратиться в выжившего из ума долгожителя весьма и весьма велика. Если начнется распад личности, Люк окажется сначала гостем «Времен года» (такая льгота и в контракте записана), а со временем будет переквалифицирован в пациенты. Следующий директор обязательно продолжит сложившуюся традицию, так что свои дни доктор Шарпантье закончит в этих стенах.

С тех пор он так и жил, между двумя пугалами – одно в персональной палате на третьем этаже, другое в КАНТУ на первом. И каждый новый день приближал Люка к более или менее неизбежному финалу…

Сегодня несчастный Жиль Мерсье наконец обрел свободу. После четырнадцати лет одиночного заключения в каземате собственного тела. Осталась мадам Канжизэ, пережившая своего помощника и преемника. В сумрачной похмельной голове Люка шевельнулась паническая мысль: «Теперь моя очередь! Освободившуюся вакансию займу я!»

От тоски и ужаса в душе зашевелились какие-то глубинные, подсознательные силы, и Люком завладело неудержимое желание заглянуть в пропасть, полюбоваться на собственное будущее. Если сделать это, возможно, что-то прояснится, само собою придет некое решение.

На плохо гнущихся ногах, преодолевая тошноту, побочный эффект похмелья и страха, он поднялся на третий этаж, в коридоре столкнулся с аутистом, полминуты помаялся перед дверью. И вошел, все-таки вошел.

Она выглядела еще чудовищней, чем он предполагал. Египетская мумия. Мощи. Высохший труп.

А все же Люк понял: его привел сюда не мазохизм, его привело сюда мужество.

Дребезжащим голосом он сказал:

– Мадам, мы с вами незнакомы. Я директор резиденции доктор Шарпантье. Пришел представиться, а также сообщить, что ваш помощник и мой предшественник Жиль Мерсье скончался. Следующий на очереди – я. Со временем составлю вам компанию. Но не торопите меня, дайте еще немного пожить.

Ресницы коматозной старухи дрогнули.

В этот миг и пришло решение.

«Не дождешься, ведьма! При первых же симптомах Альцгеймера – как Ромен Гари».

И сразу полегчало.

Вера встречается с Бэтменом

В воскресенье утром Вера исследовала феномен простого человеческого счастья. Это явление в ее родной стране относилось к категории раритетов, лично для нее было вообще недостижимо, а здесь выглядело чем-то естественным, само собою разумеющимся.

В выходные дни парк резиденции «Времена года» открывал ворота для всех желающих и превращался для окрестных жителей в место для прогулок. Шарпантье говорил, что это дает заведению налоговые льготы, да и старикам полезно видеть обычных людей, предающихся мирным семейным радостям.

Словосочетание «народные гуляния» у Веры ассоциировалось с чем-то малоприятным: сосущие пиво похмельные мужики, стаи матерящейся гопоты (такой же противной, как само это слово), орущие на детей мамаши, милиционеры с резиновыми дубинками, всюду намусорено. Московские скверы и бульвары в праздничный день она всегда обходила стороной.

Здесь же всё было по-другому: тихо, чинно, мило. Конечно, играло роль и то, что парк не столичный, а провинциальный, но про наши провинциальные парки лучше вообще не вспоминать.

Каждый выходной Вера приходила полюбоваться пасторальной идиллией, это зрелище ей не надоедало.

По аллеям трусили в одиночку и группками бегуны, подходили знакомиться вежливые, негавкающие лабрадоры, у каждой гуляющей семейной пары было по два, по три, а то и по четыре ребенка. Большая компания школьников старательно и неумело строила крепость из недавно выпавшего скудного снега; мамаши весело и организованно расставляли на столах термосы и резали бутерброды. Через кусты к обрыву прошествовал отряд пожилых людей в одинаковых красных куртках, с биноклями и фоторужьями. Это был кружок любителей-орнитологов.