Андрей Рубанов - Жизнь удалась
– За тридцать, – сказал он, – я тебе даю сто, наличными. Это разве мало? За пятнадцать – сразу вручаю шестьдесят пять.
– Ты говорил – семьдесят.
– Может, и говорил когда-то. А теперь мои мысли в другую сторону едут. За пятнадцать даю шестьдесят пять.
– За пятнадцать – шестьдесят пять? Когда реальная цена, гадом буду, доходит до двадцати рублей за единицу? Ты меня за мальчика держишь?
– Ни в коем разе.
Капитан прошелся по комнате, доброжелательно оглядел какие-то почетные грамоты в засиженных мухами рамах, какие-то должностные инструкции, упрятанные под оргстекло. Воняло; за окном хрипели плененные собаки; Васюта шумно отхлебывал коричневый чай из мутного граненого стакана.
– Отгреби мне тридцать, самых лучших, – велел капитан тяжелым голосом.
– Ладно, – потухнув, произнес Васюта. Морщины его лица сложились в благородную гуманитарную гримасу. – Тебе, кстати, повезло. Сегодня утром привезли сорок животин. Из квартиры какой-то актрисы. Гадом буду – забыл фамилию… Старушка померла в пятикомнатной хате прямо в центре Москвы. На Тверской. А животины остались. Представь, она лежала – и гнила несколько дней. Пока не пошел запах и соседи не вызвали ментов… А менты вызвали нас… А куда девать тридцать восемь кошек? Актриса, кстати, была крутая… Говорят, ее сам Сталин уважал и хотел, это… ну ты понял… а она, говорят, не дала, гадом буду! А теперь вот – кошки, голодные, объели ей нос и щеки… Вот судьба…
– Погода плохая, – сказал капитан, глядя в окно.
– Не плохая, а переменчивая. К утру снег ляжет, настоящий. Зима настанет. Гадом буду. Слышишь, как псы орут? Когда погода меняется, они всегда орут. Чувствуют.
– Может, они смерть свою чувствуют?
– Я в такое не верю, – с сожалением признался рецидивист. – Как ее почувствуешь, смерть? Это трудно. Сегодня ты в шоколаде, пьяный и веселый, а завтра – все, край, на шею тебе веревочку забросят – и в очистку… И нет тебя… Гадом буду – не верю я в предчувствие смерти… Она ведь такая… Приходит всегда нежданчиком… Раз – и все… Ты думал, что еще поживешь, – а тебе веревочку на загривок закидывают, и стоп. Аллес… Это же просто, начальник… Так сколько тебе?
– Тридцати хватит.
– Ладно.
– Погрузишь в два мешка, по пятнадцать в каждый.
– Как скажешь…
Через четверть часа – капитан принципиально промерз это время на улице, кутаясь в курточку, – Васюта принес ко входу в заведение два брезентовых чувала. Внутри шевелилось, мяукало и шипело. Капитан отдал деньги и открыл заднюю дверь автомобиля.
– Машина у тебя серьезная, – с чувством произнес Васюта. – Гадом буду.
– Есть такое, – равнодушно ответил капитан. – Дорогая тачка. Мощная. Конфискована у лица, совершившего особо опасное преступление. Лицо уже созналось, чистосердечно. А я – взял покататься. Грузи давай.
– А это что? – изумленно протянул Васюта, указывая в глубину багажного отсека. Там покоилась пара обуви.
– Кеды, – нехотя объяснил Свинец.
– Гадом буду, тыщу лет не видел настоящих кед. Резиновые?
– На сто процентов.
– Откуда они у тебя?
– Понадобились, – холодно ответствовал капитан. – Нравятся?
– Да.
– И мне. Я на дело только в кедах хожу. Удобно, тихо. И нога не скользит.
– Так ты, значит, на дело собрался?
– Может, и на дело. Грузи. И не болтай. Если что – ты меня не видел.
– И ты меня.
– Само собой.
Васюта швырнул мешки, принял деньги, сунул, не считая, в задний карман штанов. Сто рублей, двести, пятьсот, тысяча, сто тысяч – цифры явно давно уже не интересовали этого человека, отыскавшего свою воняющую кошками и собаками планиду после десятка отсидок.
– Гадом буду – в деле все важно, всякая мелочь, – произнес он деловито. – Езжай себе…
На обочине, в желтом свете фонаря, увиделась капитану тонкая женская фигурка; дама в короткой юбке и чрезвычайно приятном на вид меховом палантине ловила такси; ее ноги, казалось, росли прямо от коренных зубов. Изогнулась гибко, словно кошка. Только ей еще не забросили веревочку. А может, уже забросили, но пока не затянули.
Никогда не упускавший выгодного момента, капитан притормозил, и включил даже указатель поворота, и почти остановился подле прекрасной незнакомки. Теперь она смотрела на него с большой симпатией. Вернее, не на капитана – водителя она никак не могла рассмотреть в неверном уличном свете, – а на шикарный автомобиль. Но здесь на приборном щитке моргнуло желтое – проклятый бензин опять норовил закончиться. Капитан ощутил жгучее отвращение – к себе и к ситуации. Зачем тебе эта девчонка? Что ты с ней будешь делать? Она изучит твою шикарную машину, оценит кожаные креслы, просканирует опытным глазиком стервы – и решит, что ты сам столь же шикарен. А у тебя в кармане триста рублей, и пора опять двигать на заправку; трехтонная черная дура производства заводов Форда пожирает высококачественное топливо ведрами…
Ладно, ты посадишь ее в салон, отпустишь пару дежурных шуток – и что дальше? Кем ты назовешься? А кем назовется она? Вот, в зеркале уже видно, как подле стройной леди поспешно, мешая друг другу, чуть ли не юзом по мокрому асфальту, оттормаживаются как бомбилы на драных таратайках, так и гарные хлопцы на престижных седанах. Первые, понятно, желают заработать, вторые, наоборот, – познакомиться. А ты ей зачем, капитан? А зачем тебе она? Сегодня ты весь день имел дело с гибкими длинноногими. Их жизнь – не сахар. И эта, вяло отмахивающая рукой в перчатке, – наверняка такая же. На добропорядочную смирную жену не похожа. Никакой супруг не отпустит свою юную женщину, одну, в мини-юбке, бродить по городу поздним ноябрьским вечером. В крайнем случае сам отвезет куда надо…
Нет, чувиха явно едет «на вызов». К «другу». К «спонсору». К «клиенту». Высосет из тела изможденного коммерцией бедолаги несколько зеленых бумажек и завтра же спустит все. В парикмахерском салоне, в «Дикой Орхидее». И зайдет на новый круг… А ты, капитан, значит, тоже хочешь бежать по кругу?
Не хочу, сказал себе Свинец. Не хочу иметь дел с блядями и двигаться по кругу, как цирковая лошадь. Не хочу. И не буду. И сделаю все, чтобы другие люди никогда не встали на такой крут.
Хватит уже с нас блядей, хватит денег, хватит всего этого, приторного, глянцевого, насквозь гнилого. Довольно этой хитрожопой коммерции, этих витрин, сводящих с ума наших матерей и матерей наших детей. Довольно сверкающих цацок. Довольно тел и душ на продажу.
Довольно с нас миллиардерских понтов, довольно гадов, демагогов, теоретиков светлого будущего, народных депутатов в блестящих тысячных пиджаках. Довольно с нас «гелендвагенов» с правительственными номерами и розовых лоснящихся рыл, осеняющих сверканием своего сала гламурные кабаки. Довольно испражняться черной икрой в фешенебельные альпийские сортиры.
