Михаил Гиголашвили - Чертово колесо
— Значит, сами пьют — а нам нельзя?.. — Помолчал еще. Вдруг его осенило: — Песни пели?
— Не успели, — признались они.
— Пели, пели, какой же стол без песен? — усмехнулся Большой Чин. — Как не пели?.. Пели. Традиции надо чтить. Хоровое пение — наше нетленное достояние!
Тут его связали с секретарем горкома. После любезных осведомлении, как дела у Баграта Семеновича, как здоровье Отара Доментьича и какой вкусный торт был на юбилее у Тинатин Наполеоновны, Большой Чин пояснил, что звонит по поводу недоразумения с его племянником. Суть глупого дела такова: была вечеринка, ребята пели застольные песни — «какой же праздник без песен?» — соседи вызвали милицию, а та отправила детей в вытрезвитель.
— Кстати, дом этот стоит в военном городке, где живет сам знаешь кто... Им, очевидно, не нравятся наши традиции!.. Уже поступало много сигналов... Надо бы заняться этим повнимательнее, назрело... Между прочим, вино — наша историческая гордость, но ты же знаешь, какое мародерство сейчас с виноградниками?! Хорошего вина нет, что прикажешь пить?.. Вот и лакают разную гадость, а потом в больницы попадают. Таковы результаты политблизорукости! — с нажимом подытожил он и между делом попросил вычеркнуть сорванцов из сводки. — Ты меня очень обяжешь... Все остальное улажу сам... Спасибо... Заранее благодарен... Да, в среду увидимся... На корте?.. Или на партактиве у Шалвы Джумберовича?.. Кстати, в четверг похороны бедного Ираклия. Да, да, страшно... Вот так живет человек и не знает, что его завтра ждет и где кирпич на голову свалится...
Парни тоже активно и льстиво закивали головами, молча поддакивая — действительно, кто знает, что будет завтра?.. Вот и они: собрались время провести — и на тебе, вытрезвиловка, конвой, срок, тюрьма, сума!
Теперь оставалась милиция. Большой Чин подмигнул им, взял трубку другого телефона, отщелкал номер и, шутливо отрапортовав товарищу министру МВД, что на его фронте все в порядке (назвав его при этом «либер партай-геноссе»), коротко поведал о случившейся нелепице — тут уже не упоминалось о вытрезвителе, в ход пошли только день рождения и волшебное застольное пение, вызвавшее недовольство грубых жителей военного городка.
Министр рыкнул в ответ, чтобы эти певцы приехали к нему, он хочет на них посмотреть. Большой Чин пожал плечами, нахмурил брови и спросил, как поживает Бадури Терентьич и не родила ли невестка Ушанги Ароновича.
— Мы не хотим туда ехать! — испугались приятели, когда разговор был окончен.
— Да уж понимаю — кому к этому палачу на бойню своими ногами идти хочется?.. — развел руками их спаситель. — Да что делать?.. Нагадили — умейте подчищать. Не мог же я ему сказать — нет, они не придут, не желают?.. Думаю, он все уладит...
— Ауф-ф-ф!.. А если не уладит?.. — выдохнул Дэви. — Десять лет сидеть?..
А Кока весь сжался от ужаса — вот она, тюрьма: вместо Парижа — нары, вместо баров и баб — громилы и гроб!
— Я думаю, что до столь суровых санкций не дойдет, — засмеялся Большой Чин. — Езжайте к нему, он вас не съест!
Потом он подписал пропуска и невзначай попросил оставить телефон девочек — с ними он хочет разобраться отдельно. А драчунам напоследок приказал держать язык за зубами и всякую дрянь не пить — горбачевский маразм долго не продлится, но пока опасно, сами понимать должны, не маленькие.
Управление МВД было в районе Дигоми. В здании — жарко и пусто, лишь время от времени из одних дверей выходят пузатые жлобы с папками в руках и с пистолетами подмышками. Кивая друг другу и сверля парней неприятными взглядами, входят в другие двери. Где-то стучат на машинке. Тянет сигаретным дымом и кофе.
— Собачье царство! — прошептал Дэви с ненавистью. — Логово.
— Псиная конура! — шепотом ответил Кока.
Тут из-за массивной двери появился холеный тип в штатском, похожий на бульдога, и коротким жестом велел им войти.
Министр сидел в кресле, опустив массивную голову, и косолапыми ручищами что-то ворочал на столе под лампой. Присмотревшись, они увидели, что это пули, которые он берет с одного блюдца, поочередно рассматривает в лупу и перекладывает в другое...
Главный мент поднял медвежью голову, уставился голубыми свиными глазками и молча кивнул на стулья. Генеральская рубашка была расстегнута до пупа, двойной подбородок плавно переливался в грудь, та — в живот. Парни опасливо уселись подальше, на краю длинного стола.
— Ну, пивцы, что пили — чачу?.. В такую жару?.. Вы на себя посмотрите — как будто приличные люди, а на самом деле?.. — прохрипел министр басом. — Ты вот, парторг, чему людей научить можешь?.. Этот — ладно, туда-сюда, иностранец, парижская штучка, но ты?..
Большой Чин ничего не говорил о них министру. Значит, пока они ехали, министр уже сам о них все вызнал! — сделали приятели нехитрый вывод. Поглядывая прозрачными глазками, министр продолжал:
-Видно, вы ребята неплохие... Ну, и Большой Чин просил, неудобно отказать... — Тут он весь напрягся, разглядывая какую-то пулю, положил ее отдельно от горки и вдруг взревел так грозно, что парни подскочили от неожиданности: — А наркотиков у вас не было?
— Нет, нет, какие наркотики?.. Мы их в жизни не видели!.. Мы — пьяницы! — затрепыхались они. — Мы только выпили... День рождения дяди... Именины тети... Двоюродный брат из деревни привез... Мы чистые пьяницы, самые чистые!.. — Их понесло, но генерал махнул лапой на эту околесицу:
— Хватит, хватит! Чистых пьяниц нет, все грязные свиньи... — Вздохнул, помолчал, переложил еще две пули. — А песни петь не запретишь. Нет, не запретишь! Совсем даже наоборот... Ну-ка, спойте, что вы там пели! — неожиданно приказал он, выпучившись на них и вороша пули.
Бедолаги оторопело смотрели на него, пытаясь понять, что ему надо.
— Ну, пойте, пойте! Я хочу послушать, какие у вас голоса!.. Что этим русским прапорам не понравилось?..
Переглянувшись, они завыли «Сулико». Опухшие, осипшие, с дикого похмелья, парни очень старались.
— Стоп! — хлопнул по столу министр. — Не удивительно, что милицию вызвали!.. Я бы за такое мерзкое вытье прямо на срок послал... Слышал бы Сталин, светлая ему память, как вы его любимую песню поете, так вообще расстрелял бы, клянусь мамой!.. Разве так надо петь?..
И он вдруг мощно и громко, во весь голос, спел большую музыкальную фразу, которая пронеслась по кабинету и плавно вылетела в открытое окно. В дверь просунулся бульдожий секретарь и недоуменно повел глазами по кабинету. Министр засмеялся, велел связать его по селектору с Нодаром Мефодиевичем и коротко, но властно попросил закрыть дело великих певцов.
— Будет сделано, товарищ министр, — кислым металлом отозвалась коробочка.
