Джанет Фитч - Белый олеандр
В промозглой темноте фургончик светился почти потусторонней белизной, стрелял выхлопами, поднимавшимися таинственной дымкой над серой грязью у крыльца. На большом водительском сиденье Рина Грушенка курила свое черное «Собрание» с золотым ободком и прихлебывала кофе из треснувшей кружки с портретом Уинчелла. Играла кассета «Роллинг Стоунз», ее острые каблуки отбивали ритм.
Мы с Ивонной залезли в фургончик. В машине было темно, пахло отсыревшими ковриками. Ники вскарабкалась на переднее сиденье, Рина захлопнула дверь-купе.
— Найдите пачку, не раздавите!
Ники зажгла «Мальборо», откашлялась и сплюнула в окно.
— Я бросила курить из-за ребенка, но какая, на фиг, разница, — пожаловалась Ивонна.
Рина нашла пачку, и мы двинулись вверх по тихой Риппл-стрит. Светили оранжевые фонари, у пекарни Долли Мэдисон пахло ванилью и карамелью. Поднимаясь на шоссе, мы слышали грохот грузовиков на погрузочной станции. Сзади раздался низкий гудок, Рина взбила спутанные черные волосы. Даже в такую рань четыре верхние пуговицы на блузке были расстегнуты, пятая трещала под натиском лифчика с поролоновыми вставками. Низким альтом она подпевала кассете — о том, как одни девушки приносят тебе брильянты, другие — «кадиллаки», очень умело копируя Джаггера.
У моста Флетчер мы повернули, проехали ремонтную мастерскую и Стар-Стрип. Фургончик дребезжал в промозглой темноте, как мешок с жестяными банками. Спустившись под пятое шоссе, мы пересекли Риверсайд-Драйв, пахнущий гамбургерами из «Рикс». Еще раз повернули налево у кофейни «Астро». Автостоянка рядом с ней была наполовину занята полицейскими машинами. Проезжая мимо, Рина три раза сплюнула в окно.
Фургончик стал подниматься по узкой улочке. Дома на крутом склоне жались стена к стене, иногда попадались только что оштукатуренные двухквартирники, иногда просто неописуемые коробки, иногда старые жилища в испанском стиле. Лестницы для подъема на холм, навесы для автомобилей. Я присела за передними сиденьями, чтобы заглянуть вперед. Отсюда открывался вид на всю речную долину — фары машин на втором и пятом шоссе, сонные холмы Глассел-парка и Элизиен-парк-хайтс в тусклых точках фонарей. Незастроенные участки, поросшие фенхелем, лакричником и папоротником, густо пахнущие в сырой утренней темноте. Травяной аромат смешивался с запахом отсыревших сидений фургончика, сигаретным дымом и перегаром. Рина выстрелила сигаретой в окно.
Ивонна включила лампочку над головой и принялась перелистывать разбухший от сырости «Севентин». Блондинка на обложке весело улыбалась, хотя была явно испугана объективом. Я заглянула в журнал через плечо Ивонны. Откуда только берутся эти счастливые подростки без единого прыща? Ивонна замерла над страницей, где парень и девушка скакали по пляжу на толстой лошади.
— Ты когда-нибудь ездила верхом?
— Нет. Один раз была на скачках. — Гордость Медеи пять к одному, широкая ладонь Барри на талии матери. — А ты?
— Я каталась на пони в Гриффит-парке.
— Вон там, — показала Рина.
Рядом с мусорным контейнером у серого каменного дома лежали раздувшиеся черные пакеты. Рина остановила фургон, Ники выпрыгнула, ткнула в одну из них складной ножик.
— Шмотки.
Они с Ивонной стали передавать мне пакеты через задние дверцы фургончика. Сумки были тяжелей, чем я думала, словно у каждого на дне лежал кирпич. Ивонна легко поднимала их, она была сильная, как мужчина. Ники взмахивала пакетами с раскачкой, отработанным движением.
— Как я устала, — сказала Ивонна, когда мы тронулись с места. — Ненавижу эту жизнь.
Налила кофе из термоса, выпила залпом, опять налила и протянула мне. Кофе был растворимый, слишком крепкий и горячий. Рина выудила из пачки очередную сигарету, зажгла ее, держа, как карандаш.
— Я предупреждала, можно было избавиться. Зачем тебе ребенок? Корова.
Рина Грушенка. Рок-музыка и сленг двадцатилетней давности, «Столичная» со скидкой из «Бар-гейн-Серкус». Черные сорочьи глаза, привычно щупающие аккуратные мусорные контейнеры и урны. Наверняка эти глаза видят даже в темноте, даже сквозь непрозрачные стенки контейнеров. Сейчас на ней серебряное ожерелье из испанских «милагрос», маленьких рук, ног, ладоней. Такие прикалывают к бархатной юбке Девы, молясь перед ней, но для Рины это просто забавные украшения.
— Эй, лопухи! — крикнула она, протискивая фургончик мимо стоящего у обочины старого «кадиллака», рядом с которым два мексиканца опорожняли чью-то урну. Открытый багажник и задние сиденья машины были завалены жестяными банками и бутылками. — Nu, kulaki, dobroutrol — Рина захохотала, широко открыв рот, блестя золотыми зубами.
Они посмотрели на нас без всякого выражения. Фургон громыхал дальше. Рина со своим сильным акцентом подпевала Мику, постукивая в такт кольцом по рулю, двигая головой вперед-назад, словно курица. У нее был сочный голос, хороший слух. Рядом с ней зевала и потягивалась Ники.
— Мне надо как-нибудь заехать на работу, забрать вещи. Вернер в прошлый раз повез меня к себе. — Ники улыбнулась щербатой улыбкой.
— Кнаквурст[55]. — Рина глотнула кофе из своей треснувшей кружки.
— Четыре раза! — пожаловалась Ники. — Я еле хожу.
Вернер, видимо, немецкий бизнесмен, частенько захаживал в «Баварский сад», где Ники работала три раза в неделю, хотя ей еще не исполнился двадцать один год. Кто-то из друзей Рины достал ей фальшивые документы.
— Тащи кнаквурста к нам. Хочу познакомиться.
— Никаких шансов, — рассмеялась Ники. — Как посмотрит на этих сучек, кинется во Франкфурт первым же самолетом.
— Ты просто боишься. Не дай бог, он обнаружит, что ты мужчина, — фыркнула Ивонна.
Они продолжали перекидываться репликами в том же духе, лениво и бесконечно бросая слова, как волны на берег. Я облокотилась о синюю перегородку за передними сиденьями. Пол с другой стороны был засыпан мусором, будто осенними листьями — пустые пачки «Собрания», рекламные листовки на испанском, карманная расческа с черными волосами на зубьях, брелок с голубой резиновой монетницей — если нажать на бока, она словно рот открывает. Я нажимала на них, будто монетница тоже подпевает Мику.
Рассвет поднимался светлой стеной вдоль восточного горизонта, серые облака тронуло пастельно-розовым — неровно, словно небо покрасили губкой. Вместе с погасшими фонарями исчезали все рукотворные детали пейзажа — автострада, дома, дороги, спортивные площадки, — пока не остались только синие холмы, подсвеченные розовым, с красной каймой по вершинам. Это была картинка из вестерна, мне мерещились внизу гигантские кактусы, пробегающие койоты, нагорье Большой Бассейн, Долина десяти тысяч дымов. Я затаила дыхание. Хоть бы здесь всегда было так — ни города, ни людей, только синие холмы и встающее из-за них солнце.
