Анна Гавальда - Утешительная партия игры в петанк
Несколько одобрительных воплей в ответ. Ион начал плести нечто чудовищное про окровавленные внутренности, жестоких марсиан и шмелей-мутантов. Тьфу! Так они еще быстрее уснут…
Кейт подняла планку гораздо выше:
— Про Гелиогабала слышали? Потрескивание костра.
— Среди римских императоров психов хватало, а уж этот, я вам скажу, всех переплюнул… Так вот, для начала пришел он к власти в четырнадцать лет и въехал в Рим на колеснице, запряженной голыми женщинами… Не слабо, да? Он был безумен. Настоящий маньяк. Говорят, он посыпал все свои блюда размолотыми в порошок драгоценными камнями, в рис добавлял жемчуг, имел довольно странные и страшные кулинарные пристрастия, к примеру, обожал рагу из язычков соловья, попугая и петушиных гребешков, срезанных с живьос птиц, кормил цирковых хищников гусиной и утиной печенью, однажды приказал зарезать шестьсот страусов, чтобы съесть их еще теплые мозги, обожал вульвы уж и не помню какого животного… Ладно, хватит. Это все так, детские шалости.
Даже пламя костра притихло.
— А страшилка, которой так жаждал Лео, вот она вам, извольте: Гелиогабал славился своими оргиями… И каждая новая оргия должна была быть круче предыдущей. То есть еще ужасней. Еще больше крови, жути, изнасилований, групповух, еще больше жратвы и вина… И все ему было мало. Все быстро преедалось… И вот однажды он приказал одному скульптору отлить ему быка из металла, полого внутри, с маленькой дверцей в боку и дырочкой во рту, чтобы были слышны звуки, доносящиеся изнутри… Вначале этих его nice parties[341] дверцу открывали и сажали внутрь раба. Когда тот начинал беспокоиться, другого раба просили развести огонь под брюхом и вот тогда все гости подходили к быку и улыбались. Да, да. Ведь это умора просто, когда бык… ревет.
Бррр!..
Мертвая тишина.
— Это история — правда? — спросил Ясин.
— Конечно.
Пока дети фыркали и ежились, Кейт повернулась к Шарлю и прошептала:
— Этого я им, конечно, не скажу, но, на мой взгляд, это отличная метафора рода человеческого…
Боже мой… Какой же мрак царит у нее в душе… Нужно что-то делать…
— Да, но… — заговорил он громко, чтобы привлечь к себе внимание, — этот парень не долго так развлекался, кажется, в восемнадцать уже отправился в мир иной, в отхожем месте был задушен губкой для подтирания задницы.
— Правда? — удивилась Кейт.
— Конечно.
— Откуда вы знаете?
— Из Монтеня.
Она натянула одеяло, сощурив глаза:
— Вы гений…
— Конечно.
Гением оставался не долго. Его «страшная история» про то, как в начале строительства вечно натыкаешься на какие-то скелеты и приходится помалкивать, чтобы избежать расследования, не угробить уже разведенный бетон и не потерять кучу денег, ни на кого не произвела впечатления.
Полный провал…
Самюель вспомнил единственный урок французского, на котором он не заснул:
— История эта про одного парня, крестьянина, который не хотел служить в армии Наполеона и сдохнуть как собака… Тогда это называлось налог кровью… Забирали на пять лет, и шансов выжить было мало, но если у тебя водились деньги, ты платил, и кто-то другой шел вместо тебя…
У него не было ни гроша, и он дезертировал.
Префект вызывает отца, изголяется над ним как может, но бедняга и правда не знает, где его сын… Через какое-то время он находит его в лесу мертвого, изо рта трава торчит, видать, только ею и питался — умер с голода. Старик взваливает сына на плечи и, никому ничего не сказав, тащит его три лье до префектуры…
Негодяй префект веселился на балу. И вот он возвращается домой, в два часа ночи, и видит бедного крестьянина у своих дверей, и тот ему говорит: «Вы хотели моего сына, мсье префект, так вот он». Кладет труп у стены и уходит.
Уже лучше… Не был уверен, но эта «страшилка» напомнила ему что-то из Бальзака…
Девочки историй не знали, и настроение поддерживал Клэптон… Его стаккато звучали макабрически… Встрял Ясин:
— Ладно, предупреждаю, моя будет короткая…
— Опять что-нибудь про зверства с улитками? — забеспокоились вокруг.
— Нет, о сеньорах из Франш-Конте и Верхнего Эльзаса… Графах Монжуа и сеньорах Меше, если хотите точнее…
Ворчание среди наших ковбоев. Умничания не надо, спасибочки.
Бедный рассказчик обекуражен, не знает, продолжать ему или нет.
— Давай, — процедила Хатти, — расскажи нам еще раз про посвящение в рыцари и про налог на соль. Мы это обожаем.
— Нет, я не о налоге, а о так называемом «праве сеньора на отдых»…
— Ааа, ну да… Право вешать гамаки на зубцы стен?..
— Да не то совсем, какие же вы глупые… Холодными зимними вечерами эти сеньоры имели «право вспарывать животы паре крепостных, чтобы согреть ноги в их дымящихся внутренностях». Вот и все.
Оказалось, совсем неплохо. Их «бэээ», «фууу», «ты уверен?», «гаааадость…» согрели сердце ему.
— Ну ладно, на сегодня хватит, — объявила Кейт… Time to go to bed…[342]
Народ уже сражался с молниями своих спальников, как вдруг запротестовал чей-то тихий голос и все замерли:
— У меня тоже есть история… Они не замерли. Остолбенели.
Сэм, как всегда оказался на высоте, сострил, чтоб разрядить обстановку:
— Недра, ты уверена, что твоя история действительно ужасная?
Она кивнула.
— Потому что если она не страшная, — добавил он, — то в кои-то веки уж лучше промолчи…
Раздался смех, и ей захотелось продолжать.
Шарль смотрел на Кейт.
Как она тогда сказала? Numb.
She was numb.
Numb, напряжена, ямочки на щеках, на подбородке.
— Это история про мезяноверча…
— А?
— Чего?
— Говори громче, Недра!
Огонь, собаки, совы, даже ветер, ловили каждое ее слово. Откашлялась:
— Кхе… о дождевом червяке… Кейт встала на колени.
— Пуи… Как-то утром он вылезает и видит другого червяка. И говорит ему: хорошая погода, да? А тот не отвечает. Он повторяет: хорошая погода, а?!Опять никакого ответа…
Им было трудно, потому что она говорила все тише и тише, и никто не смел ее прервать…
— Вы местный? — продолжал он, извиваясь в смущении, но тот все молчал, тогда раздраженный земляной червяк, возвращается в свою нору и говорит: ой, тьфу, пятеразговаривасмаитом.
— Чего? — запротестовали присутствующие. — Скажи, как следует, Недра! Ничего не понятно! Что он сказал?
Подняла голову, на ее лице промелькнула смущенная улыбка, вынула изо рта прядь волос, которую жевала заодно со словами и храбро отчеканила:
— Ой тьфу! Я опять разговаривал с собственным хвостом…
Получилось очень мило, потому что остальные не знали, смеяться им или делать вид, что испуганы.
Нарушая тишину, Шарль негромко зааплодировал. Все последовали его примеру, но с таким пылом, что чуть ладони себе не отбили. Проснулись все собаки в округе и принялись лаять, а Рамон реветь, а все другие ослы в лагере стали упрашивать его замолчать. Ругательства, окрики, тявканье, свист хлыстов, переполох, шум со всех сторон — весь ночной мир отдал должное учтивости дождевого червя.
Кейт была слишком взволнована, чтобы присоединиться к этому ликованию.
Много позже Шарль откроет один глаз, проверяя, не подбираются ли к ним койоты, отыщет лицо Кейт по ту сторону потухшего костра, попытается разглядеть, закрыты ли у нее глаза, увидит, как они приоткроются и посмотрят на него с благодарностью.
Возможно, это ему только приснилось… Неважно, поглубже забился в свои гималайские перья, улыбаясь от счастья.
Когда-то наверняка верил, что построит нечто грандиозное и добьется признания коллег, но единственные строения, которые окажутся действительно значимыми в его жизни, и с этим видно пора смириться, это кукольные домишки…
* * *По причине, так до сих пор и не выясненной, Рамон не захотел перейти брод прямо перед финишем. Тот самый, по которому перед этим он уже раз сто прошлепал…
