Александр Проханов - Скорость тьмы
Ратников, как было условлено с похитителями, в полдень был на Крестовой улице в кафе «Молода». Сел на веранде с видом на нарядные, лубочные фасады со стилизованными вывесками, на которых, по прихоти городского архитектора, использовались старомодные «ижица», «фита», «ять». Пребывал в мучительном ожидании, в глубокой тоске. Это он растоптал любимую женщину. Прелестную, беззащитную, верящую в него безгранично, отдал в лапы насильников. Ужасное зрелище слепило его, вызывало ком слез, ненависть к себе и бессилие. Он боялся вспоминать ее прелестную шею, светящуюся в темноте грудь, таинственное сияние глаз. Все это было растерзано, подверглось чудовищному осквернению. Он не мог отомстить, испепелить палачей, предать их страшным мукам. Жалкий, бесконечно униженный, лишенный воли, явился выполнять их требование.
На веранду поднялись трое. Одетые с одинаковым некрикливым щегольством, принадлежали к сословию чопорных и пунктуальных людей, быть может, банкиров, юристов или биржевых брокеров. Один из них, сама изысканность и любезность, в розовом галстуке, с розовым уголком платка, выглядывающим из нагрудного кармана, поклонился. Улыбаясь красивыми губами, оглядел его ласковыми глазами и произнес:
— Юрий Данилович, благодарю, что вы пришли. Мои друзья — юристы готовы приступить к выполнению формальностей. — Он не протянул Ратникову руки, понимая, что не может рассчитывать на рукопожатие. Ратников, вслушиваясь в его спокойный, благородный бархатный голос, подумал, что, должно быть, именно этот господин говорил с ним по телефону, изображая фальшивый бас.
— Операция займет не больше десяти минут. Договор о передаче акций готов. Нотариус тоже здесь, он кивнул в сторону своих спутников. Они уселись за стол, раскрыли портфели, извлекли бумаги. Отворив ноутбук, приготовились к проведению сделки.
— Где женщина? Когда вы ее отпустите? — Ратников чувствовал, как пылает его лоб.
— Женщина здесь. Она будет свободна, как только вы подпишите бумаги, произнес «розовый галстук» с сочувствием.
— Где она?
«Розовый галстук» извлек телефон. Утопил клавишу и произнес:
— Он здесь. Покажите женщину, — и стал смотреть на пустую, залитую солнцем улицу.
Ратников услышал шум автомобиля. Шум приближался. По улице мчался микроавтобус, без номеров, с тонированными стеклами. Когда поравнялся с верандой, одно стекло опустилось, и Ратников увидел Ольгу Дмитриевну. Ее распухшие губы, расцарапанное лицо, полные ужаса глаза. Кто-то невидимый выдавил ее голову из окна и так же, с силой, должно быть, за волосы втянул обратно. Стекло поднялось. Микроавтобус промчался. Ратников чувствовал скользнувший по его лицу ее умоляющий взгляд. Знал, что она его разглядела. Хотел угадать, что собирались выкрикнуть ее разбитые губы.
— Сволочи! — он порывался кинуться на учтивого господина.
— К чему эмоции, Юрий Данилович. Подпишите отказ от акций в пользу акционеров общества «Дельта интерфейс», и через десять минут вы воссоединитесь с любимым человеком.
Перед ним развернули бумаги. Ратников слепо, с пылающим лбом, чувствуя на лице ожог ее взгляда, стал подписывать экземпляры договора, которые подкладывал ему молчаливый клерк. Видел вымытый палец клерка с золотым обручальным кольцом. Второй клерк бережно принимал листы и ставил на них печати, — несколько разных штампов, оставляя на них свою подпись.
Пока длилась церемония, и господин в розовом галстуке тщательно сверял подписи Ратникова с каким-то, имеющимся у него образцом, на улице послышался отдаленный рокот. Музыка, оханье оркестра. Листы, на которых значились условия передачи акций, ложились перед Ратниковым, он черкал ручкой, почти не глядя в текст договора. А в это время на улицу вплывало темное варево, огромная медлительная толпа, издававшая рокот и гул. Ратников, подписав последнюю бумагу, держал бессмысленно ручку, а мимо кафе двигалось шествие, похожее на бред. Мэр Сыроедин, налегая на канат, тянул ладью, громко выкрикивая: «Эх, дубинушка, ухнем!». В ладье, над головами стариков и детей, крутилась голая танцовщица, похожая на Вавилонскую блудницу. Шагали на ходулях десантники. Колыхались громадные уродливые куклы. Визжал скоморох, и бабы с бубнами отплясывали кадриль. Все шевелилось, заслоняло лубочные фасады, сусальные вывески крендельных и пельменных. Кто-то увидел Ратникова:
— Вот он, директор! Где зарплата? Отдай народные деньги!
Полетел камень, звякнуло разбитое стекло. Клерки поспешно собирали бумаги, прятали в портфели, покидали веранду.
— Где женщина? Куда же вы? — он кинулся вслед за клерками. Но они исчезли в толпе. Путь Ратникову преградила великанша из папье-маше, похожая на Бабу Ягу. Лезла целоваться, заматывала в свое рубище.
Когда Ольгу Дмитриевну в растерзанном платье выталкивали из ангара на солнечный свет и везли в город, когда миновали микрорайон и стали приближаться к центру с узкими улочками, милыми особнячками и купеческими лабазами, она подумала, что освобождение близко. Ее мученья завершаются, и скоро она увидит любимого человека, чьи усилия даровали ей свободу. Ее провезли сквозь улочку с ветхим двухэтажным домом, где жила Евгения Порфирьевна, переселенка из Молоды, которую иногда навещала Ольга Дмитриевна, приносила скромные гостинцы. Она вдруг вспомнила рассказ Евгении Порфирьевны о лошади, которая, плача, вернулась в родной дом, не желая расстаться с хозяевами, а те уже были обречены на несчастья. Она и была той лошадью, плачущей и избитой, которая возвращалась к любимым людям, желая разделить их несчастья. Сидящий рядом бритоголовый парень с ящерицей на темени стал опускать тонированное стекло машины. Ветер и свет хлынули в салон. Парень схватил ее за волосы и с силой толкнул навстречу ветру. Вскрикнув от боли, она увидела надпись «Молода», столики, матерчатый тент, и под тентом — Ратникова, который рванулся к ней. Их глаза на мгновение встретились, прокричали, проплакали друг другу о невероятном, их постигшем горе. Парень за волосы оттянул ее от окна, поднял стекло. Машина с возрастающей скоростью промчалась через город и снова вернулась на пустырь.
Ее опять втолкнули в железный застенок с ужасным топчаном, клочьями белья на бетонном полу. Она присела на топчан с обрезками веревок, и беззвучно, без слез зарыдала, вопрошая невидимого Бога, пребывавшего над железной крышей ангара, — за что ей такие мучения, почему Бог выбрал ее среди миллиардов других и обрек на пытки.
В другой половине ангара, где пустовала автомобильная «яма», и пахло бензином, маслом и сварочной гарью, разговаривали Мальтус и Шершнев. Мальтус просматривал бумаги, которые передал ему юрист в розовом галстуке, и на которых стояла подпись Ратникова.
— Видите, я сдержал обещание, — сказал Шершнев, — Часть акций переведена на вашу фирму «Дельта Интерфейс». Таким образом, у вас в кармане окажутся семьсот тысяч евро. Извините, батенька, больше не смог. Кое — что должна получить корпорация.
— Я не в претензии. Вы — честный партнер. Мы будем с вами сотрудничать, — Мальтус спрятал бумаги в портфель, — Теперь нам надо бы исчезнуть из города. Месяца на два, на три. Пусть все успокоится. Я — в Испанию, а вам бы еще подальше.
— Ратников получил свою бабу? Небось, вылизывает ей раны.
— Да она здесь, за стеной. Не знаю, что с ней делать.
— У вас эта птичка — певичка?
— У нас птичка — невеличка, — хохотнул Мальтус, — Хотите взглянуть?
— Не откажусь, — внезапно возбудился Шершнев.
— Брюква, — Мальтус позвал бритоголового парня, — Пусти господина Шершнева в нашу гостиницу.
Губастый малый отомкнул замок. Пропустил Шершнева в гулкие сумерки, затворил за ним дверь.
Глаза Шершнева привыкли к сумеркам, и он увидел женщину. Она сидела, испуганно отстранившись. На бледном лице темнели болезненным блеском глаза. Губы ее распухли, были обкусаны. На лбу кровенела царапина. Голая шея и полуприкрытая грудь были в синяках и засосах. На шее, похожая на узкий надрез, краснела ленточка. Она прикрывала разорванным платьем голые колени, и было видно, что от появления Шершнева она ждет для себя что-то ужасное.
— Здравствуйте, — произнес он, приближаясь и останавливаясь в шаге от женщины. Рассматривал ее пристально, испытывая странное волнение. Волновала ее доступность, беззащитность, следы насилия, оставленные другими мужчинами. Но больше всего волновало незримое присутствие Ратникова, его униженность и поверженность, словно насиловали не женщину, а самого Ратникова, истребляя самую сокровенную его сердцевину. И от этого — сладкое торжество, злая радость, ощущение своего превосходства.
— Вы, кажется близкий человек для Юрия Даниловича? Знаю, знаю, мне сообщили. А ведь мы когда-то с ним были дружны. Были неразлучны. Вместе прошло наше детство. Вместе мы играли, рыбачили, ухаживали за девушками. Странно, но мне нравились те же девушки, что и ему. Восхищали те же книги, что и его. Увлекали те же авантюры, что и его. Он увлекся строительством авиационных моделей, и я за ним. Он зачитывался мемуарами немецких генералов, и я. Он влюбился в симпатичную барышню Жанну Девятову, и я был от нее без ума. Он поступил в лыжную секцию и участвовал в кроссах по заснеженной Волге, и я участвовал. Вы не поверите, но это было как болезнь. Он был моим кумиром, моим идеалом. Быть может, во мне говорила моя женская сущность, и я был в него влюблен? Но теперь, слава Богу, это прошло. Теперь я окончательно выздоровел…
