Александр Проханов - Скорость тьмы
Толпа ревела от восторга. Раздавались крики: «Бей в глаз!» или: «Раздери ей пасть!». Из задних рядов, где уже распили по одному, а то и по два пакетика с водкой, не закусывая бессмысленными чипсами, кто-то крикнул: «Хочу трахаться!», но хулигана одернули, и он умолк, ограничиваясь молодецким посвистом.
Битвы группировок означали трагедию расколотого, разъединенного общества, грозившую хаосом. Разъединению было положен конец, когда на помост снова вышел мэр. Держал в одной руке государственный флаг, а в другой — мегафон. Стал маршировать на месте и скандировать: «Когда мы едины, мы непобедимы!» На его патетическое скандирование, под полотнище флага стали собираться недавние соперницы. Обнимались, целовались, нежничали, чем-то напоминая группу «Тату». Построились в единую колонну и, воздев свои фирменные таблички, стали маршировать на помосте, демонстрируя солидарность и согласие в обществе, достигнутое под водительством мэра.
Выступала московская, нанятая за немалые деньги певица, — увядшая роза эстрады, угасшая звезда шоу-бизнеса. Она была избыточно загримирована, на шее играли жилы, и вздувалась во время пения неприятная синяя вена, на голых руках подрагивал жир. Но песня была бодрой, неслучайной для индустриального Рябинска, где воочию была видна научно — техническая революция, и особенно актуальны были призывы Президента преобразить Россию. В ее песне слово «модернизация» рифмовалось со словом «организация», и звучал припев: «Но Россия всех сильнее и в футболе, и в бою». Ее сначала слушали внимательно, отдавая дань имени, которое сияло во времена перестройки. Но потом из задних рядов закричали: «Даешь Любэ!» и «Хули надо!» Певица ушла, чуть смущенная, улыбаясь вставными, розовыми от помады зубами.
Но дурное впечатление от певицы разом изгладилось, когда на помост посыпались бабы в кокошниках, в красных сарафанах, со стеклянными бусами на сдобных шеях. Баянист в картузе с залихватским чубом летал руками по кнопкам, раскрывал красные хохочущие меха баяна, притоптывал сапожками. Бабы били в бубны, верещали трещотками, хохотали румяными устами. Визгливо пели частушки про «миленка», про «тещу», про «Ванечку». Народ одобрительно хлопал, свистел, хлебал из пакетиков даровую водочку, радуясь празднику. Среди баб вдруг возник, заскакал, закрутился вприсядку скоморох в алой рубахе на выпуск, в колпаке с бубенцом, с намалеванными на скулах красными кляксами. Походил ходуном, подскочил к баянисту, подмигнул. Тот понимающе кивнул, рассыпался озорными переливами. Делая смешную физиономию, скоморох запел:
Наш директор Ратников
Накупил нам ватников.
Заплата на заплате,
А где наша зарплата?
Толпа загоготала, радостно, с хохотом, но с едва уловимым угрожающим гулом, который утонул в разухабистых переборах баяна, в приплясываньи скомороха.
Мы поднимем красный флаг
И пойдем за ним в ГУЛАГ.
Какая безработица?
Он о нас заботится.
Толпа засвистела, и в свисте, еще недавно одобрительном, послышались разбойные переливы, хриплые возгласы, взметнулись пьяные кулаки. Скоморох корчил рожи, «показывал нос», щипал себя за уши.
Наш директор Юрочка
Приголубил курочку.
«Ю» упало, «О» пропало,
Где же наша дурочка?
Частушка была непонятна, но толпа восприняла ее, как протестную, направленную против самодержавного директора, от которого многие уже пострадали, а других ожидало увольнение и задержка зарплаты. В толпе, минуту назад дружелюбной и благодушной, возникли темные водовороты, злые завихрения, какие случаются на водах, когда на них упадет тяжелый ветер. Толпа закачалась из края в край, ей стало тесно на площади, она раздраженно гудела, назревала драка.
Отвлекло и развеселило толпу появление на помосте чернобородого цыгана, который вел на цепи дрессированного медведя. Зверь вставал на дыбы, раскрывал красный, со слюнявыми клыками зев. У него на груди висела фанерка с надписью: «Кризис». Медведь, как опытный, играющий роль актер, ревел, царапал воздух когтями, рвался с цепи. На сцене вновь показался мэр. Он укрощал «кризис», совал медведю в пасть конфеты, и тот чавкал, сладко зевал, и толпа хохотала, а мэр приобретал все новых и новых сторонников.
Ряженые бабы и потешный скоморох покинули помост, увели медведя. На забаву зрителей появились громадного размера куклы, внутри которых находились кукловоды. Куклы изображали пороки современного, охваченного кризисом общества, и каждый порок был отмечен табличкой с надписью. «Безработица» была огромного роста нищенкой, напоминавшей Бабу Ягу. Горбатая, с торчащим зубом, в рубище, с костлявыми пальцами, она моталась взад и вперед, делая вид, что вот-вот набросится на толпу. «Дороговизна» являла собой согбенного пенсионера с голодным лицом, с орденскими колодками на латаном пиджаке. Старик опирался на костыль, трясся, пересчитывал на сморщенной ладони последние копейки. «Коррупция» изображалась «гаишником» в форме, с полосатым жезлом, которым тот постоянно взмахивал, и дорогими, в бриллиантах часами, на которые он то и дело взглядывал, то ли узнавал время, то ли просто любовался. «Олигарх» напоминал Абрамовича, с узким рыльцем, рыжеватой щетинкой, в золотом пиджаке, и с яйцом Фаберже в ладони, хотя с яйцами Фаберже связывалось имя другого олигарха.
Среди этих кукол-великанов была еще одна, без таблички, но все узнали в ней директора «Юпитера» Ратникова. Недостаточное портретное сходство компенсировалось тем, что из-под пиджака у куклы, в области поясницы, выглядывал реактивный двигатель с удлиненным соплом. Кукла то и дело оборачивалась, силилась вытащить мешавший ей двигатель, поскальзывалась и едва ни падала. Чем вызывала злой хохот, разбойные свистки и выкрики. Все фигуры топтались на помосте, подходили к краю, готовые кинуться на толпу, и были столь страшны, что несколько малых детей на руках у матерей разрыдались со страху. Навстречу куклам вышел мэр с плеткой. Стал охаживать их, гоня с глаз долой, искореняя пороки, спасая сограждан от напастей. Куклы сопротивлялись, неохотно покидали помост. Когда удар плетки достался кукле-директору, тот неуклюже подпрыгнул. Что-то в нем взорвалось. Из двигателя вырвался дым и огонь, полетело разноцветное конфетти, и директор на метле умчался со сцены. Толпа ликовала, начинала скандировать: «Зарплату! Зарплату!».
Без приглашения, нарушая ход представления, на помост вскарабкался тощий мужчина в кепке, в растерзанном пиджаке, истерически стал выкрикивать:
— Зарплату выдавать не любит, а на золотой машине ездить любит? А стариков заживо сжигать любит? А людей гнобить? Чего прячешься, Ратников? Выйди к народу, скажи! — он захлебывался, рвал на груди рубаху, тыкал пальцем в толпу, будто в ней скрывался ненавистный мучитель, и там, куда указывал палец, возникал темный водоворот.
Следом выскочила измученная женщина:
— Я мать — одиночка! Зачем меня увольняют? Чем буду ребенка кормить? Мне что, в проститутки идти? Деньги есть в кассе, народу не выдают, а промеж себя делят!
Мэр чувствовал, что церемония срывается. Вместо праздника назревал беспорядок с непредсказуемыми последствиями. Выскочил на сцену, стал оттеснять от микрофона не запланированных мужчину и женщину. Сделал знак рукой. Ударила жаркая музыка. На сцену выскочила рыжая танцовщица Матильда. Улыбалась огненным ртом. Встряхивала золотыми космами. Выбрасывала вперед мускулистые ноги. Открывала сильный живот с темным пупком, в котором драгоценно мерцал бриллиант. Отшвырнула блузку, выскользнула из юбки. Завертелась, полуголая, гибкая, рассылая в толпу воздушные поцелуи.
Толпа ликовала, улюлюкала. Ее гнев прошел. Вожделенно смотрела на рыжую плясунью, на ее верткие ягодицы, меж которых пропадала тонкая, ничего не скрывающая тесьма.
Мэр, избежавший конфуза, обратился к согражданам:
— Господа, теперь мы все, единым шествием, отправляемся на набережную, к матушке Волге, где нас ожидает водный праздник и парад яхт с фейерверком. Все в наши ряды, товарищи! — он сбежал с помоста, тяжеловесный, плотный, как зрелый желудь. Искушенный политик и знаток народной души, с одинаковой искренностью произносящий слова «господин» и «товарищ». Толпа зашевелилась, стала сворачиваться в рулеты, вытягиваться в шествие. Неспешно, как густое варенье, оно потекло по улицам, захватывая в себя стоящих на тротуарах зевак.
Впереди медленно, замаскированный под огромную ладью, двигался грузовик. В ладье стояли ветераны с наградами, матери с детьми, садоводы с саженцами деревьев, строители с мастерками, пожарные в касках. Перед ладьей, делая вид, что тянут ее через перекаты и мели кризиса, шли мэр и несколько вице-мэров. Натягивали канаты, наклоняясь вперед, изображая бурлаков. Над ладьей возвышалась площадка, из тех, что используют электромонтеры, и на ней неутомимо, извиваясь, выплескивая голые ноги, танцевала Матильда, размахивая государственным флагом. Шли на ходулях члены военно-патриотического клуба, в тельняшках и синих беретах. Вышагивали со своими бирками «молодежные субкультуры». Крутились ряженые, поддразнивая медведя. Раскачивались куклы-великаны. Было много детей с воздушными шариками. Толпа запевала «Рябинушку» и «Батяню комбата». Какой-то интеллигентный старичок, по виду краевед, пробовал исполнить романс «Я помню чудное мгновение». Закашлялся и запил из пакетика с водкой. Вся эта разнородная тягучая лава лилась по городу к Волге, где предполагалось продолжение праздника.
