Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1
Так они вместе, молча, разрушили то, что подарил им Бог, а подарки его редки, дел у него невпроворот, за всеми людишками не углядишь разом. Помочь бы ему надо, а не мешать, как чаще всего делают нерадивые потомки Адама и Евы, с идиотской самоубийственной радостью вырвавшиеся из-под отеческой опёки.
- Давай как-нибудь спать, - предложила Ольга. – Может, удастся хотя бы немного подремать. А хочешь, что-нибудь говори, я всё равно, наверное, не усну. Что будешь делать в Минске? У тебя хоть какая-нибудь специальность есть? Где хочешь работать?
Ответ был в разработанной американцами легенде:
- Хочу устроиться шофёром на дальние рейсы, поездить, посмотреть, может, где понравится, так и останусь. Вместе с Витей будем ездить.
Самому понравилась возникшая только что идея поездок с сыном, не испытанная и ложная идиллия разновозрастного мужского общения в светлой и чистой кабине грузовика на фоне сменяющейся за окном природы, общения и узнавания друг друга, понимания и всё усиливающегося единения. Когда-то им понадобится серьёзный разговор обо всём, что случилось, как они встретились, и лучше, чтобы для него была прочная основа – мужская любовь и дружба.
- Что ж, завидую вам, - одобрила Ольга. – Всегда мечтала путешествовать, увидеть как можно больше новых мест и увидела, да всё не то – всё разрушенное и мрачное, лучше бы не было этого путешествия. Попросимся с Алёнушкой, возьмёте когда-нибудь?
- Только попроситесь! – с готовностью обещал Владимир.
- Мечты, мечты… - раздумчиво и тихо говорила себе и ему спутница. – Война оборвала их начисто, как ураган сухие листья. Порой так хочется помечтать по-девчачьи, а голова забита обыденщиной, ничего не вижу дальше работы и дома. Сейчас многие начнут мечтать, как они хорошо заживут после такой войны, когда обустроятся немного. Не мечты это, а натужная боль от надорванности в войне, нет в них ничего светлого, они как клок сена на оглобле впереди лошади, чтобы бежала, смиряясь с натугой, и не упала раньше времени. Что ж это за мечты, когда во всём видится еда да тёплая комнатушка? Тоскотища! Мечты животины. Господи! Опять я расплавилась! Давай же спать!
Она положила голову на сложенные кольцом руки и затихла. Владимир некоторое время смотрел на неё, борясь с желанием убрать прядь волос, закрывающую лицо, но так и не решился. Потом, вспомнив, достал из мешка свой любимый толстый и мягкий свитер, сложил его, приподнял голову Ольги одной рукой, а другой подложил свитер. Она сонно посмотрела на него, подождала, пока он всё устроит, и улеглась щекой, поёрзав на мягкой шерсти, укладываясь поудобнее. Владимир тоже попытался как-то устроиться, но ничего не придумал, как только неловко уместить голову в согнутый локоть, прислонённый к раме окна. Вагон нещадно мотало, и ни о каком сне не могло быть и речи, так – дремота с кратковременным забытьём. Время потеряло свой разбег. В тяжёлом полузабытьи он в какой-то момент почувствовал, как прохладные мягкие ладони обхватили его голову и настойчиво укладывают на шатающийся столик. С трудом разлепив глаза, сонно разглядел расплывчатый силуэт Ольги, которая понуждала опустить голову на свитер, и он не смог сопротивляться, успел только мимолётно поцеловать её ладонь, пахнущую туалетным мылом, и тут же - как провалился.
Ольга смотрела на него, удивлённая неожиданным поцелуем, и впервые подумала ночными нереальными грёзами, что, может быть, вчетвером им жилось бы славно. Конечно, она любила своего генерала, но никогда не чувствовала себя ровней ему. Это сковывало и угнетало порой, заставляя утаивать боль и сдерживаться во взаимоотношениях, не чувствовать себя свободной. С лейтенантом, почти ровесником, наверное, лет на пять младше, этого бы не было, душа бы жила раскрытой, смеясь, не надо было бы думать, достойно ли это генеральши. Генерал был от неё и дочери без ума, она хорошо это знала, а у неё, тщательно охраняемой от всех невзгод, отстранённой от его трудной работы, от его командного окружения, любовь всё больше сдавала позиции уважению и долгу, а ещё, как ни странно, - жалости. Мешала и вечная зависимость от злопамятной первой жены мужа, от двусмысленного положения, как гвоздь, торчащий в мозгу, всё время мешая раскрепоститься, даже тогда, когда в редкие дни они с мужем надолго оставались наедине. Ольга наклонилась над лейтенантом. Как он ещё юн вблизи, а лицо – мужественное и по-мужски красивое. Осторожно и мягко, чтобы не разбудить, она еле-еле прикоснулась губами к его губам, словно лёгкий ветерок, его губы слегка раскрылись, но сон не отпустил. Тогда, не отдавая себе отчёта, не сдержавшись, Ольга снова, но уже достаточно плотно поцеловала спящего в раскрытые губы, ощутив приятный солоноватый привкус его рта. А он спал, не ведая, что получил то, что желал и чего боялся, только улыбнулся, лицо стало совсем мальчишеским, и Ольге стало грустно, что скоро они расстанутся и не увидятся больше, а этого теперь не хотелось.
Вряд ли он спал долго. Когда проснулся, было очень темно и так же жарко. Ольга куда-то исчезла. Присмотревшись, он обнаружил её неудобно примостившейся на краешке полки рядом с дочкой: ноги стояли на полу, а туловище, неестественно согнутое, кое-как разместилось на лавке. Владимир поднялся, с силой, но не толчком, отодвинул от Ольги сердито забормотавшую что-то спросонья толстую бабу, так что с конца лавки чуть не свалился крайний, и осторожно и бережно уложил согнутые ноги Ольги на лавку. Она, конечно, проснулась, ощутив его прикосновение, но не показала вида, как и позже, когда Владимир низко наклонился над ней, смешивая своё прерывистое дыхание с её затаённым, ждала, что поцелует, как сама целовала его спящего, но не дождалась, подумав, что мальчик или очень стеснительный или очень осторожный. Что ж, видно, не дана ей эта маленькая тайная дорожная радость.
Владимир занял своё место, опустив голову на примятый свитер, Ольга, разочарованная, уснула, а поезд медленно и неотвратимо уносил их к неизбежному расставанию. Ни он, ни она не знали, что Бог убрал свою отеческую длань с их голов, выискивая в прокажённом войной мире других своих детей, ещё способных без раздумья отдаться счастью.
- 25 –
Он снова проснулся потому, что вместо капитана летел в тёмный проём двери дёргающегося вагона: на каком-то стыке путей голова его силой инерции сдвинулась со свитера, шею заломило, руки отчаянно цеплялись за край стола. Совсем сонный, он приподнял сползшую голову, медленно осознавая, что страшной двери нет, а есть только шатающийся вагон торопящегося поезда и Ольга с детьми, рассматривающие какую-то книжку. Из соседнего купе доносился торопливый радостный говорок Марлена, прерываемый женским смехом. В окно на поворотах выстреливали яркие лучи уже высоко поднявшегося утреннего жёлтого солнца, медленно проплывали по лавкам, оживляя их обшарпанную убогость, замедлялись на белокурой мадонне с ангелами и, удовлетворённые, уходили за окно, затопляя светом блестящие от росы луга и извилистую узкую реку со склонившимся кустарником по правому берегу. Вагон уже жил, жевал, пил, что-то пересортировывал в мешках, мирно разговаривал, смеялся, ждал скорого приезда, забыв посадочную вражду, ругань и неудобства. Похоже было, что Владимир пробудился последним.
- Простите, - смущённо почему-то извинился он перед по-утреннему свежей Ольгой, как будто и не было у неё такой же бесприютной и бессонной ночи, - кажется, я заснул по-настоящему.
- Вот и хорошо, - оторвала она от книги свои зоревые голубые глаза, - скоро приедем.
Исподтишка они заново оценили друг друга: «слишком молод» - подумала она, «очень самоуверенна и самолюбива» - подумал Владимир. Он поднялся, достал своё единственное походное полотенце, хотел взять зубную щётку, но не решился и пошёл, переступая через ноги и вещи, в туалет, чтобы хоть как-то освежиться, а главное, войти в форму после постыдного спанья и обдумать дальнейшее поведение с названной дорожной мамой Вити. Романтические вечер и ночь, возбуждённые удачной посадкой, кончились, встреч «тет-а-тет» больше не предвидится, хотелось скорее уж приехать и начать дело.
В туалете было грязно, сыро и загажено. С неприязнью подумал: типичные приметы России. Кое-как он обтёрся смоченным полотенцем, добывая еле струящуюся воду из крана стоящего на табурете цинкового бачка с привычно прикрепленной к нему собачьей цепью помятой алюминиевой кружкой, расчесал спутанные волосы, пригладил их влажными ладонями и возвратился в купе, решив быть предельно вежливым и галантным, будто и не было ничего в ночи.
Она снова спутала его карты. Когда Владимир, посвежевший и приглаженный, готовый к приятному общению, уселся против неё, Ольга ровным голосом, будто о давно решённом и не требующим обсуждения, сказала:
- Пока вы будете устраиваться, Виктор побудет у нас, вдвоём с Алёнушкой им будет веселее, и вам свободнее. Места у нас хватит, да и к мальчику я привыкла, он у вас замечательный, спокойный, настоящий мужчина. С ним мы уже договорились, правда, Витя? Ты пойдёшь к нам в гости? На легковушке поедем.
