Пэт Конрой - Обрученные с Югом
Мать что-то писала с таким важным видом, словно составляла текст Великой хартии вольности. Этот монастырский способ она использовала, чтобы внушить посетителю трепет. Она заговорила не сразу, продолжая при этом писать.
— Харрингтон Кэнон умер сегодня утром. Вскоре после твоего ухода. Врачи полагают, что у него случился сердечный приступ. Смерть наступила быстро и безболезненно. Его адвокат Кливленд Уинтерс позвонил мне и сказал, что тебе предстоит возглавить траурную процессию.[112] В завещании мистер Кэнон назначил тебя главным и поручил выбрать остальных четырех участников.
Я опустил голову на стол и тихо заплакал.
— Лео, не принимай это так близко к сердцу, — недовольно хмыкнула мать. — Ты знаешь, он был обречен. Все мы умрем рано или поздно.
Не обращая внимания на слова матери, я продолжал плакать.
— Лично я не знала более неприятного, вздорного человека, — продолжила она.
— Он хорошо относился ко мне, мать. В то время, когда ко мне мало кто хорошо относился.
— Ты сам виноват в этом, мистер.
— Ты напоминала мне об этом миллион раз.
— Постарайся в своем горе сохранять здравый смысл. Всем известно, как скуп был мистер Кэнон. Ты несколько лет работал на него совершенно бесплатно. Естественно, он был счастлив иметь раба в твоем лице.
— Почему ты терпеть не можешь, когда ко мне кто-то хорошо относится? Почему ты сразу начинаешь злиться?
— Ты говоришь глупости.
— А я так не думаю, Линдси, — раздался голос моего отца, который вошел в кабинет. — Что бы наш мальчик ни сделал, тебе ничем не угодишь.
— Очевидно, мои требования к нему несколько выше, чем твои, Джаспер. Я многого жду от Лео и не стыжусь в этом признаться.
— Твои требования так высоки, что никто не в силах им соответствовать, — ответил отец.
— Наш сын далеко не ангел. Даже ты, Джаспер, не станешь с этим спорить.
— А мне и не нужен сын-ангел. С меня вполне достаточно, чтобы он был человеком.
— Харрингтон Кэнон был не в своем уме и сосал соки из Лео. Я не понимаю, почему нужно так оплакивать его смерть, — сказала мать.
— Мистер Кэнон был добр со мной, добр! — крикнул я. — Если бы ты хоть немного побыла рядом с ним, ты поняла бы его!
— Я думаю, его интерес к тебе был замешан на похоти, — заявила мать.
— То есть, по-твоему, он хотел меня трахнуть? Ты это имеешь в виду?
— Я попросила бы тебя не употреблять подобных выражений в кабинете директора.
— Но эта мысль пришла в голову директору, а не мне, — ответил я.
— Лео прав, — подтвердил отец.
— Терпеть не могу старых идиотов, — заявила мать.
— Мистер Кэнон был джентльменом, — возразил отец. — У нас нет никаких оснований считать его идиотом.
— Назначаю тебя участником похоронной процессии, — ответил я.
— Это большая честь для меня, сынок.
В тот же день после изнурительной футбольной тренировки я ехал на велосипеде по Брод-стрит в сгустившихся сумерках, отмеченных явными приметами приближения зимы. Ветер облизывал лицо, бодрящий и соленый, приятно холодил. Я пристегнул велосипед на стоянке и вошел в адвокатскую контору «Равенель, Джоунз, Уинтерс и Дэй». Рабочий день уже закончился, но Кливленд Уинтерс передал, что будет работать допоздна и непременно хочет переговорить со мной.
Его кабинет находился на третьем этаже особняка довоенной постройки. В кабинете стоял тот успокаивающий запах кожи, которым отличаются, по-моему, все респектабельные адвокатские конторы. Мистер Уинтерс являл превосходный образец чарлстонского аристократа — с гривой густых седых волос, с невозмутимой, величественной манерой поведения, настоящий князь наших влажных, равнинных краев.
— Здравствуй, Лео! — с улыбкой приветствовал он меня. — Подожди минутку, я дочитаю вот этот документ и займусь тобой.
— Держу пари, этот стол вы купили у мистера Кэнона, — сказал я, когда он наконец дочитал и поднял глаза, отложив ручку «Уотерман».[113]
— Харрингтон утверждал, что я украл у него этот стол сорок лет тому назад. На самом деле родители подарили его мне, когда я получил диплом адвоката. Думаю, Харрингтону они заплатили за стол долларов сто.
— Действительно, он им достался даром. Можно сказать, что украли. Сегодня этот стол стоит пять тысяч долларов, не меньше.
— Значит, Харрингтон научил тебя немного разбираться в антиквариате?
— Он говорил, что научил меня всему, что знает сам. Но это, конечно, преувеличение. Мистер Кэнон был ходячей энциклопедией и прекрасно разбирался в антиквариате. Я очень его полюбил.
— Он тебя тоже. Ты знаешь, Лео, для чего я пригласил тебя сегодня?
— Наверное, чтобы обсудить церемонию похорон, — предположил я.
— Нет. Я пригласил тебя совсем по другой причине. Я являюсь единственным душеприказчиком Харрингтона. Согласно завещанию, он хочет, чтобы аукционная компания из штата Колумбия выставила на продажу предметы из его магазина. Он поручил тебе составить перечень всех его вещей и сравнить с каталогом этой аукционной компании.
— Нет проблем, сэр.
— У него есть дальние родственницы, которые проживают в домах для престарелых. Большинство в северных штатах. Он завещал в пользу этих женщин очень хорошие средства. Они будут получать их до конца жизни.
— То-то удивится моя мать! Она всегда твердила, что мистер Кэнон — скупердяй.
— Больше она так говорить не станет, — улыбнулся мистер Уинтерс.
— Никому еще не удавалось заставить мою мать переменить свое мнение.
— Мне это удастся, клянусь, — произнес со смешком мистер Уинтерс.
Я удивленно посмотрел на него. Уверенность делала его еще более привлекательным.
— Лео, Харрингтон завещал тебе свой магазин на Кинг-стрит. К тебе также отходит его дом на Трэдд-стрит со всей обстановкой.
— Боже правый! — вырвалось у меня.
— Он понимал, что у тебя нет средств, чтобы содержать магазин и дом, поэтому оставил тебе двести пятьдесят тысяч ценными бумагами и еще столько же наличными. Эта сумма послужит тебе стартовым капиталом на момент окончания колледжа. В какое заведение ты собираешься поступать?
— В Цитадель.
— Средства на обучение также предусмотрены завещанием.
— Господи! — выдохнул я. — За что мне все это? Я ведь работал у него по приговору суда.
— Он относился к тебе как к сыну, которого у него не было и о котором он мечтал, — ответил мистер Уинтерс.
— Но я ведь ему никто! Что я мог значить для него?
— Ты значил для него достаточно, чтобы сделать тебя очень богатым юношей. — Мистер Уинтерс открыл коробку с сигарами и протянул мне одну. — Угощайся. Настоящие кубинские.
— Контрабанда? — спросил я.
— Да, — утвердительно кивнул он и зажег свою сигару. — От этого они кажутся еще лучше.
Адвокат перегнулся через стол и отрезал кончик моей сигары изящным инструментом, похожим на гильотину. Затем взял зажигалку с перламутровой отделкой, зажег сигару и велел мне затянуться поглубже. Мою голову окутало облако голубого дыма. Через несколько секунд меня уже рвало в персональном туалете мистера Уинтерса. Когда я вышел оттуда, глаза и легкие саднило так, словно я только что вырвался из горящего дома.
— Требуется время, чтобы привыкнуть к сигарам, — сказал мистер Уинтерс.
— Ничего удивительного, что их ввоз запрещен законом.
— Войдешь во вкус — полюбишь. Как и коньяк, и мартини. Часть денег ты получишь сразу. Я позабочусь об этом. Уплачу налог на недвижимость. Через три, максимум через шесть месяцев ты вступишь во владение домом. Всегда существует вероятность, что права на наследство предъявит какой-нибудь дальний родственник, седьмая вода на киселе.
Я наклонился через стол и пожал руку Кливленду Уинтерсу.
— Я поручаю вам ведение всех моих дел, мистер Уинтерс. Если Харрингтон Кэнон доверял вам, я тоже полностью доверяю. Простите, что не оценил вашу сигару.
— Кубинские — они на любителя.
С тех пор, отправляясь в Канаду или Европу, я всегда привозил оттуда ящик кубинских сигар, чтобы пополнить запасы своего чарлстонского адвоката. При прохождении таможни у меня поджилки тряслись, как у контрабандиста, зато этот подарок доставлял мистеру Уинтерсу ни с чем не сравнимую радость. После его смерти в 1982 году мне достались по наследству знаменитая шкатулка для сигар и письменный стол, за которым я подписал бумаги, изменившие мою жизнь. Я перевез стол к себе в кабинет, в редакцию «Ньюс энд курьер», и с тех пор пишу за ним все свои статьи, всякий раз вспоминая Кливленда Уинтерса и мысленно обращаясь с благодарностью к Харрингтону Кэнону.
Я остановил велосипед возле дома мистера Кэнона на Трэдд-стрит и попробовал на минуточку представить, что являюсь его хозяином. Сейчас, оглядываясь назад, я постараюсь реконструировать состояние, которое испытывал юноша, взирая на особняк, отныне принадлежащий ему. Мысли в голове юноши роились беспорядочно, и осознать значение этого вечера, с его сюрпризами, ему не удавалось. Но мне кажется, он пытался вычленить на фоне случайностей собственной жизни некую смутную фигуру. Как ни крути, получалось так, что он не стал бы владельцем особняка, если бы в свое время на допросе в полиции назвал имя человека, подложившего ему кокаин в первую же неделю учебы в школе. И что этому юноше, Лео Кингу, полагалось делать со своим тайным знанием? И как оно могло помочь ему сформировать мировоззрение, пригодное для жизни достойной, творческой, насыщенной? Что человек должен предпринять, когда узнаёт, что судьбе угодно сделать его владельцем особняка, равного которому нет на Трэдд-стрит? Это не походило на промысел Божий, скорее смахивало на божественную шалость, наводило на мысль о Боге-шутнике с отменным чувством юмора, который любит проказы не меньше, чем молитвы, и шутки не меньше, чем проказы. Вот почему Лео Кинг стоял перед домом, свалившимся ему на голову нежданно, как метеорит, и не мог найти никакого объяснения этому факту, никакой разумной причины. Уродливому мальчику, который провел большую часть жизни в психиатрических лечебницах, а до того обнаружил своего брата в ванне со вскрытыми венами, такая перемена участи казалась слишком фантастической, слишком невероятной.
