Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2007)
Между прочим, в некоторых комментариях Анатолий Лукьянов щедро делится и собственными воспоминаниями о встречах с поэтами. А еще мы успеваем догадаться, какие стихотворцы записывались по его собственной просьбе, выбирая у себя “самое главное”. Наконец, в финале мы услышим и его собственные стихи, посвященные — чему бы вы думали? — конечно же “портретам” голосов поэтов — от Блока до Смелякова. Стихи горячие и очень искренние. Кстати, профессиональным поэтом А. И. себя не считает — тем ценнее его отклик на сделанное. “Звучат стихи, а это значит, / Что нет поэзии конца”.
Я знаю, что Анатолий Иванович уже приступил и следующему проекту — “100 прозаиков XX века”. Думаю, что и этот “кубик” запечатлеет в себе историческую личность коллекционера. У меня есть даже кое-какие догадки на этот счет.
1 См., например, его последние по времени интервью — в “Парламентской газете” (2005, № 174/1791, 5 октября) и “Литературной газете” (2007, № 36/6136, 12 — 18 сентября).
2 Это может увести нас в сторону, но горько-романтический сборник стихотворных текстов Анатолия Осенева “Стихи из тюрьмы”, который мне однажды довелось прочитать, добавляет неожиданные и существенные краски в человеческий портрет бывшего председателя Верховного Совета СССР. Что же до обменов, то несколько лет назад, в телефонном разговоре, узнав, что у меня есть голос великого американца Уолта Уитмена (без труда скачанный “продвинутым” приятелем из Интернета), Анатолий Иванович воскликнул: “Давайте поменяемся — у меня же есть, скажем, Аполлинер…” Со временем я узнал, что все-все-все аполлинеры, киплинги, джойсы, уайльды и фросты хранятся в тех или иных ячейках Всемирной сети, и дело лишь в нашем свободном времени, знании языка и Интернета (в том числе умении работать в поисковых системах, что лично мне дается, увы, с трудом).
3 “В таком объеме и с такими деталями я рассказываю о коллекции в первый раз. Хотелось бы отметить еще вот что. Все мы смертны, все мы рано или поздно уходим. И сколь¬ко раз даже на моей памяти случалось так, что коллекционер уходил, а после его ухода его коллекция погибала. Поверьте, для меня непереносима эта мысль. Вот почему я хотел бы, покуда жив, сделать достоянием слушателей и читателей в России и за рубежом хотя бы небольшую антологию звучащей русской поэзии примерно под таким названием: „Сто поэтов за сто лет”. Антология могла бы представлять собой комплект компакт-дисков или аудиокассет с приложенным к нему сборником тех стихотворений, которые записаны на дисках в исполнении их авторов. Уверен, такое собрание голосов пришлось бы „ко двору” и в библиотеках, и на филологических факультетах, и просто в домах, где в почете русская литература. У нас и за рубежом”.
4 Живые голоса поэтов начала XX века. Из коллекции А. И. Лукьянова. Стихи И. Бунина, А. Блока, С. Есенина, В. Брюсова, В. Маяковского, О. Мандельштама, А. Ахматовой, Н. Гумилева, Б. Пастернака и др. © Софт-Издат. На диске использованы имеющиеся в коллекции А. И. Лукьянова записи Государственного архива фонодокументов, Государственного Литературного музея, Всесоюзного радио, Гарвардского университета, фирмы Т. Эдисона. (Год издания не указан. — П. К.)
5 Жаль все же, что при работе над проектом не нашлось места для библиографа: как-то неловко читать о том, что Галич — питерский поэт, что судьба Бродского (родившегося, замечу, на 22 года позднее) похожа-де на судьбу Галича, что “стихи он (Бродский. — П. К.) начал писать после войны и обычно стеснялся их показывать большим поэтам”, что “хранил как реликвию галстук, подаренный Пастернаком”, и пр. и др. Впрочем, возможно, эти неловкости уже исправлены в переизданиях “кубика”.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДНЕВНИК ДМИТРИЯ БАВИЛЬСКОГО
Проект памятника Осипу Мандельштаму художника и скульптора Андрея Красулина
В конце прошлого года московские скульпторы участвовали в конкурсе на памятник Осипу Мандельштаму. Небольшое пространство в Старосадском переулке Китай-города должно заполучить образ поэта.
В финал вышло шесть мастеров, среди них — Андрей Красулин, предложивший устроителям гандикапа необычную пластическую композицию.
Ее замысел основан на образах из стихов позднего Мандельштама; на образах, где возникает столь важный для поэта диалог “вещества” и мира вокруг. Вещества творения, порождающего мир. Мир, насыщенный кислородом, голодным до человеков.
Проект памятника автору “Камня” прочитывается квинтэссенцией поисков художника и скульптора Андрея Красулина.
1. “Этот воздух пусть будет свидетелем — / Дальнобойное сердце его…” Для проектов подобного рода (монументальная городская скульптура) Андрей Красулин поступил необычно. Он отказался, во-первых, от фигуры самого поэта как необходимой (узнаваемой) “точки сборки”.
Во-вторых, придумал и изваял шесть (а на самом деле шесть десятков, но в окончательный вариант проекта вошли лишь шесть) бронзовых объектов, начисто лишенных даже намека на какую бы то ни было антропоморфность.
“О, этот медленный, одышливый простор…” Все отливки, судя по эскизам, подобно камням в дзэнском парке или игральным костям, разбросаны по площадке и перекликаются друг с другом, создавая напряженные нити невидимых отношений.
“Звезда с звездой — могучий стык, / Кремнистый путь из старой песни…” Бронзовые камни перекликаются, не особенно обращая на себя внимание, пытаясь стать невидимыми, становясь частью окружающей среды.
Остов дерева. Бутон распустившегося цветка или же расширяющейся Вселенной. Миров, шелестящих “шевелящимися виноградинами”, из мандельштамовских четверостиший. Озеро, стоящее отвесно, “кремня и воздуха язык”…
Андрей Красулин создает пластический эквивалент того, что сложно зафиксировать и тем более передать, — внутреннее чувство, возникающее внутри поэтического сюжета “позднего Мандельштама”, уже даже не интенцию, но предвосхищение читательского впечатления, застревающего внутри, где-то на уровне грудной клетки, живота.
Именно так и “работают” стихи из “Воронежской тетради”, тексты конца 20-х и тех, что группируются вокруг, — слова говорят одно, а внутри слов закипает нечто совершенно иное: под воздействием фонетики и странной, искривленной семантики, помноженных на вывихнутый синтаксис, рождается язык-без-языка, язык-внутри-языка, перпендикулярное движение, сквозняк.
Разумеется, проект Красулина победить не мог. Необычен и слишком радикален, хотя зрелый модерн, исповедуемый скульптором, меньше всего претендует на радикальность. Но так уж устроены наши города, так выцвело наше общественное мышление, что на улицы допускается всегда нечто сермяжно-понятное.
Однако же результат художественных поисков отменить невозможно. Тем более, что Андрей Красулин, развивая намеченные в проекте темы, создал несколько десятков отливок, развивающих лейтмотивы основных (несущих) образов проекта.
2. “Для того ль заготовлена тара / Обаянья в пространстве ином?” Не случайно одним из первых законодательных актов молодой советской власти стал декрет о монументальной пропаганде. Список героев и предшественников революционного переворота, составленный тогда Лениным со товарищи, на много лет определил специфику и приоритеты архитектурного облика российских городов.
Инстинкт временщика требует немедленной сублимации властных наклонностей: памятник — лучший способ “малой кровью” организовать идеологически заряженное пространство. Вероятно, эта потребность заложена не только в природе человеческой, но и вообще животной: собаки ведь тоже свои углы особым образом метят.
Человек, встав с четырех лап, получил дополнительные возможности для обзора — метит он границы обитания не только на земле, но и в воздухе, развешивая лозунги и плакаты, впрочем — недолговечные.
Иное дело памятник. Его так просто, по “щучьему велению”, не воткнешь. Дело даже не в получении разрешения: задумывая памятник, необходимо всю улицу, весь квартал, всю видимую городскую инфраструктуру под него перестраивать. Что и повышает “длительность хранения” того или иного монумента: даже после торжественного сноса памятник Дзержинскому на Лубянке, смысловой центр архитектурного комплекса всей площади, зияет возмутительным отсутствием. Недостача его только обостряет ожидание некоего завершения, что не имеет разрешения и потому тревожит и подсознание, и воображение.
Убрав с площади одиозный памятник, от него тем не менее не избавились, но привязали себя к нему еще сильнее. Когда каменный гость из ГПУ стоял и не мешал круговерти свершаемого вокруг него движения, все было нормально — он казался едва ли не невидимым. Теперь, когда его нет, мощь вопиющего отсутствия (на фоне угрюмо молчащих дворцов ГПУ — НКВД — КГБ — ФСБ) увеличивает его значение тысячекратно.
