Реймонд Карвер - Если спросишь, где я: Рассказы
Я пахал не покладая рук, вставал ни свет ни заря, шел на работу и вкалывал до позднего вечера. Придя домой, просто падал в кресло и сидел, не двигаясь: так уставал — не было сил даже развязать шнурки на ботинках. Сидел и смотрел в одну точку, — встать и включить телевизор и то не мог.
Мне было жалко брата, на которого свалились все эти несчастья, но у меня у самого забот хватало. На мне висела не только мать, но еще несколько человек. Во-первых, моя бывшая жена, которой я каждый месяц посылал определенную сумму, — понятно, не по своей собственной воле, а по необходимости: суд обязал. Во-вторых, моя дочка с двумя детишками. Она жила в Беллингэме, и ей я тоже каждый месяц что-то отстегивал. А как иначе — деткам ведь надо кушать, правда? Ее сожитель, свинья, даже не пытался найти работу, а если б и нашел, то не продержался бы и дня. Раз-другой он устраивался куда-то, но то проспит, то у него машина сломается по дороге на работу, то он в последний момент откажется от места, и так без конца.
Было время, когда я вел себя как настоящий папаша: грозился убить бездельника, если не исправится. Но тому что в лоб, что по лбу — все едино. Да и пил я тогда. В общем, подлец по-прежнему ошивается в доме моей дочери.
А та слала мне письмо за письмом, рассказывая, как она с детишками сидит на одной овсянке. (Подозреваю, что и он тоже сидел с ними на овсянке, только она предусмотрительно его не называла, чтоб не навлечь, так сказать, отцовский гнев). Она уверяла меня, что если я помогу ей продержаться до лета, дальше все наладится. Летом все пойдет как по маслу: даже если ни один вариант не сработает — а у нее, по ее словам, их несколько — она всегда получит место на фабрике рыбных консервов неподалеку от дома. Ничего страшного — натянет, как миленькая, резиновые сапоги, перчатки, наденет резиновый фартук и станет к конвейеру — затаривать лосось в банки. А еще можно торговать шипучкой в придорожном киоске возле пункта пограничного контроля при въезде в Канаду. Лето, жарко, люди сидят в душных машинах, маются от жары, — так ведь? Да они в очередь выстроятся за холодной шипучкой! В общем, так или иначе, при любом раскладе, летом все будет хорошо. Ей сейчас главное — продержаться, а помочь ей должен я.
Дочка сказала, что знает: ей нужно изменить свою жизнь. Как любому нормальному человеку, ей хочется встать на ноги, быть независимой, и вообще перестать относиться к самой себе как к неудачнице.
— Я — не жертва, — сказала она мне как-то по телефону. — Я — обыкновенная молодая женщина, у меня на руках двое детей и чертов бездельник, которого я почему-то должна кормить. У многих женщин примерно такая же история. Я не белоручка, тяжелой работы не боюсь. Мне бы только зацепиться, а дальше я сама, ничего другого я не требую.
Еще она сказала, что ей лично ничего не нужно, — она беспокоится о детях: пока ее час не пробил, пока ей не улыбнулась удача, она должна держаться, ради них. Детки все время спрашивают, когда дедушка приедет в гости, сообщила она. В эту самую минуту они рисуют качели и бассейн, как в том мотеле, где я останавливался в прошлый свой приезд год назад. Но главное, она ждет не дождется, когда наступит лето. Летом все переменится, кончится полоса неудач, — ей бы только дожить до лета, а там все будет по-другому — вот увидишь, папа. И если б я только немного помог ей, она бы выдержала.
— Папка, прямо не знаю, что бы я без тебя делала?
Так и сказала. У меня сердце оборвалось, когда я услышал эти слова. Как же после этого не помочь? Да если бы я вполовину меньше зарабатывал, я бы все равно помог, и с радостью. Меня ведь работа кормит, правда? По сравнению с дочкой, да и другими членами моей семьи, я просто везунчик. Сравнить с остальными, так я как сыр в масле катаюсь.
Деньги, которые она у меня просила, я, конечно, перевел, я вообще ни разу ей не отказывал. А потом и сам ей предложил: а не проще ли будет разбить сумму на равные части и первого числа каждого месяца высылать ей положенную долю? Тогда она сможет рассчитывать на эти деньги, это будут только ее деньги, — ее и ее детишек. По крайней мере, я надеялся, что так будет. Жаль, конечно, что я не могу удостовериться в том, что ни кусочка хлеба, ни апельсинчика, купленных на мои деньги, не достается этому подлецу, ее сожителю. Но тут же ничего не поделаешь, — раз пообещал, значит, выполняй, переведи деньги в срок, и не твоего ума это дело, сует он нос в тарелку с твоей яичницей или в вазочку с твоим печеньем, или нет.
Итак, на моем иждивении мать — это раз, дочь — два и моя бывшая жена — это три. Три человека на моей шее — не считая брата. А ведь есть еще сын, и ему тоже требуются деньги. Сразу после окончания средней школы он сложил вещички и уехал из материнского дома назад, на восток страны — решил поступать в колледж. И в каком штате, вы думаете, он выбрал учебное заведение? — в Нью-Хемпшире! Это надо же придумать — самый захолустный колледж! Но поскольку до него в нашей семье, как по той, так и по другой линии, никто никогда не изъявлял желания поступать в университет, то все дружно одобрили это намерение. И я поначалу тоже. Кто ж знал, какой крови мне это будет стоить? Оказалось, что учеба съедает много денег. Он влез в долги, нахватав кредитов во всех, каких только можно было банках. Учиться и параллельно работать он не захотел — во всяком случае, так он мне сказал. И, в общем, его можно понять и даже в какой-то степени согласиться с такой позицией: кому охота работать? Мне, например, неохота. Однако же пришлось расплачиваться по кредитам, которые он брал где не попадя, я еще должен был и оплатить год его обучения в Германии. После этого я решил, что мне дешевле будет регулярно посылать ему деньги, и немалые. А когда ему потребовалось больше и я отказался платить, он разразился письмом, что раз так, раз я действительно отказываюсь, то ему ничего не остается, как заняться торговлей наркотиками или ограбить банк — надо же ему на что-то жить! Будем надеяться, что его не застрелят и не упекут за решетку.
Я тут же ответил, что, ладно, я передумал, пришлю ему чуть больше, чем обычно. А что мне еще оставалось делать? Вдруг действительно что-то случилось бы, и я оказался бы повинным в смерти родного сына? Не хватало, чтобы моего ребенка посадили в тюрьму или еще что пострашнее. У меня и так на совести много чего есть.
Таким образом, четверо, так ведь? Не считая моего брата — тот еще не сел мне на шею. Я просто обезумел. Я сон потерял, днем и ночью думая об одном и том же. Каждый месяц я выписывал чеков почти на ту же сумму, какую зарабатывал! Ясно, что долго так продолжаться не могло: чтобы это понять, вовсе не требуется особых знаний по экономике, — это понятно простому смертному. Чтобы удержаться на плаву, мне пришлось взять кредит; и ко всем моим платежам добавился еще один.
Тогда я начал экономить: для начала перестал обедать в ресторанах. Признаться, раньше я частенько это делал и даже любил, — ведь живу я один, готовить мне некогда, — но теперь рестораны остались в прошлом. Я реже стал ходить в кино, перестал покупать себе новую одежду, отложил до лучших времен заказ на зубные протезы. Машина требовала ремонта, обувь прохудилась, но я на все махнул рукой.
Иногда я, правда, взбрыкивал и начинал строчить им письма, угрожая, что переменю фамилию и уйду с работы. И что вообще я собираюсь переехать в Австралию. И хотя я ровным счетом ничего не знаю об Австралии — знаю только, что она в другом полушарии, — я не шутил, когда писал родным о своих планах. Я действительно хотел уехать.
Только вот какое дело — не поверили мои родственники, что я смогу все бросить и уехать в Австралию. Они знали, что я их — со всеми потрохами. Да, я дошел до ручки, и они меня жалели, и открыто выражали свое сочувствие. Но подходило первое число, и сомнений как не бывало — собственно, на это они и рассчитывали: я садился и выписывал чеки.
Однажды мать в ответ на мой крик души, — мол, бросаю все и уезжаю в Австралию, — написала, что она больше не хочет быть мне обузой. Как только отеки на ногах спадут, она пойдет устраиваться на работу, — ее слова. Ей семьдесят пять, но, может быть, ее снова возьмут куда-нибудь официанткой. Я написал ей, пусть не говорит глупостей, я рад ей помогать. И это чистая правда! Я всегда готов помочь. Вот только бы вытянуть счастливый лотерейный билет.
Дочка знала, что если зашел разговор об Австралии, значит, я действительно на грани. Для нее это был сигнал, что мне срочно требуется передышка и меня нужно как-то подбодрить. Вот она и написала, что собирается найти няню, чтоб та сидела с детишками, а сама она устраивается, как только придет лето, на консервную фабрику. Она молодая, крепкая — вполне сможет работать по двенадцать-четырнадцать часов, без выходных: ничего, как-нибудь. Ей просто нужно психологически настроиться, а там дело пойдет само собой. И еще не прогадать бы с няней. Очень важно найти такую, чтоб согласилась сидеть с диатезными малышами целый день и следить, чтоб они не хватали между едой фруктовое эскимо, всякие карамельки вроде тутси-ролз и шоколадные драже, которыми они объедаются каждый день, — дети ведь, любят сладкое! Так вот, если ей действительно повезет и она найдет такую няню, тогда дело в шляпе. Вот только с покупкой рабочей одежды она просит ей помочь.
