Роман Канушкин - Джандо
— Я все понял, Блонди, — сдержанно произнес Хотаб. — Сейчас я посмотрю номер… Вот здесь что-то начирикано, записывай… А, позвонить на определитель? Хорошо.
«Да, Юлик, — усмехнулся Хотаб, — сильно у тебя на эту тему крыша потекла».
Но Хотаб перезвонил, и когда Блонди сняла трубку, он беспечно поинтересовался:
— Девушка с самыми длинными ногами в мире?
Блонди промолчала.
— Я хотел извиниться, — продолжил Хотаб. — Так получилось из-за этого пожара… И в знак примирения приглашаю тебя поужинать в «Санта-Фе», я слышал, ты любишь то ли мексиканцев, то ли мексиканскую кухню.
Блонди усмехнулась:
— Мне Юлик велел звонить тебе через каждые двадцать минут.
— Я могу вообще не класть трубку, — галантно предложил Хотаб. — А если ты скучаешь — приезжай…
Потом он решил посмотреть, как можно отсюда свалить. Как там у нас обстоят дела с балконом? Бывший спортсмен Хотаб, совершенно не боящийся высоты, желает знать, как там у нас обстоят дела с балконом. Он, конечно, не каскадер, да жизнь заставит.
Но Хотаб увидел нечто гораздо более привлекательное, чем балконы. Прямо по стене дома, рядом с окном кухни, проходила металлическая пожарная лестница. И если, скажем, встать на подоконник, то до нее запросто можно дотянуться. Дяденька, и правда почитающий себя за пенсионера, заклеил окна на зиму газетой на клейстере, и это может сулить неприятности: окно придется открывать быстро. Хотаб посмотрел на прибывших с ним Лапотка и Игоря Шумило. Добродушные крепкие толстяки, особенно Лапоток, лицо, как у черепахи. Они с интересом разглядывали квартиру, из-за которой поднялся весь сыр-бор… Эти ребята были удивлены — еще бы, они же не видели дяденьку. У каждого в кармане имелось по волыне. А в голове — по убеждению, что для взаимоотношений с миром они снаряжены неплохо.
— И на сколько он вас наказал? — поинтересовался Игорь Шумило.
— Что?! — Хотаб все еще смотрел на лестницу: хорошо, что оттепель, лестница совершенно не обледенела.
— На сколько денег-то попали?
— Ты, Шумный, любопытный, — усмехнулся Хотаб. — Прилично, участки должны были ехать покупать.
— А конкретней?
— У нас с тобой столько нет.
— У кого как! — рассмеялся Шумило и хлопнул улыбающегося Лапотка по руке.
— Ты нас, Хотаб, со своим дедом с тоски сгноишь, — произнес Лапоток. — Может, он завтра придет. Сгонять, что ли, за водкой?
— Я вам сам принесу, — совершенно серьезно сказал Хотаб.
— Что значит «вам»?! И сам выпьешь… Трошки…
— Выпью, — согласился Хотаб, потом усмехнулся: —Тебе же, Лапоток, виднее.
— Только, это, возьми «Абсолют-Курант», сока томатного, чего-нибудь зажевать…
— Разберусь, — прервал его Хотаб.
Хотаб со всем разберется сам. И прежде всего с одним дельцем.
Хотаб прошел на кухню и достал свой складной швейцарский нож. Потом оглянулся: два здоровяка толстяка уселись за развалюху стол Дяди Вити и решили перекинуться в карты. Ох игрули! Не умеешь — не берись за фишки. Ладно, пусть забавляются, не стоит привлекать их внимание. Хотаб раскрыл лезвие и прорезал все газеты, наклеенные на оконные рамы. Порядок — теперь окно открывалось свободно. Хотаб не стал заводить шпингалет обратно — лучше, чтоб окна в подобных квартирах оставались всегда открытыми.
Потом он взял с тумбочки фотографию Дяди Вити и почему-то оттер ее тыльной стороной ладони — пусть дяденька знает, что Хотаб против него ничего не имеет. Мысль полубезумная, да вот такой с утра у нас денек.
— Смотрите — этот дяденька… Вот он, — произнес Хотаб. — И не забудьте: если начнется что-то странное — стреляйте… Только не завалите деда — Юлик с ним перетереть должен.
— У тебя, Хотаб, точно башня течет, — проговорил Лапоток, не отрываясь от карт. — Ты что, не мог с этим делом сам разобраться? И зачем повторять одно и то же?
— Шариков, — поддержал его Шумило Шумный, взглянув на фотографию, и два толстяка добродушно засмеялись. — Первая контора, которую кидает Шариков… Ну вы с Ашкенази даете…
«Это Ашкенази дает», — подумал Хотаб.
— Ладно, Шумный… — серьезно возразил Лапоток. — Ашкенази-то тут при чем? Юлик — птица совсем другого полета. Братва его уважает. Я лично его очень даже уважаю — человек с понятиями… А вот Хотаб куда смотрит?
— Ты чего, братан, наехать, что ли, решил? — тут же отрезал Хотаб, и в его темных глазах появился волчий блеск.
Лапоток хорошо знал этот блеск. И он уже добродушно улыбался:
— Человек шуток не понимает… — Лапоток подмигнул Шумило: Шумный для него был больше, чем брат. Наверное, единственный человек на свете, на которого он мог полностью положиться. Но и Лапоток отвечал ему трогательной заботой. И когда Шумного угораздило в больницу, Лапоток привез на 8 Марта его супруге огромную корзину красных роз. — Ты, Хотабчик, горячий… Джигит, вах…
И они с Шумило рассмеялись.
— Ладно, базара нету, — примиряюще произнес Шумный, — здесь все друг друга уважают.
Хотаб вдруг посмотрел на них насмешливо и громко рыгнул.
— А я тоже пошутил, — произнес он. — А вы вспылили… Хорошо, пойду принесу вам водки.
Поправлять его не стали.
Хотаб задержался у окна.
«Ты хотел знать, куда Хотаб смотрит? — подумал он. — Хотаб смотрит на пожарную лестницу, куда тебе не смотреть… Вот такие дела иногда бывают, братишка…»
От окна большой комнаты пожарная лестница проходила достаточно далеко. Ну точно, не дотянуться, даже допрыгнуть не получится. Сорвешься. Значит, когда это случится, Хотаб должен будет находиться на кухне. И в общем-то планировка этой квартиры предполагала такую комбинацию. Путь к отступлению был открыт. Лестница проходила почти вплотную к наружному кухонному подоконнику, достаточно широкому, чтобы на него встать.
Хотаб посмотрел вниз — на уровне второго этажа лестница обрывалась. Ну и что? Всего-то метра три. Запросто можно спрыгнуть. И все же…
Хотаб еще раз посмотрел на пожарную лестницу. Что-то от нее исходило… Хотаб перестал улыбаться. И какое-то тревожное предчувствие пока лишь совсем легонько постучалось в его сердце.
Люси услышала, как хлопнула дверь, и позвала:
— Денис?
Ответа не было. Люси протерла кисти тряпочкой, смоченной в растворителе, и подумала: «Что это он ушел, не сказав?»
Она отошла от своего грандиозного полотна на пару метров и прищурила один глаз — работа была почти закончена. «Ай да я! — подумала Люси. — Ай да Пушкин, ай да сукин сын!..»
Она стала думать о Денисе, о том потрясении, которое она только что испытала, когда он вдруг заиграл Шопена.
— Все-таки он удивительный мальчик, — проговорила Люси. — Конечно, для любой матери ее сын — единственный в мире, но все-таки… Надо же— тайно выучился играть, чтобы порадовать свою мамочку.
Люси посмотрела на красный пластмассовый будильник с двумя металлическими шапками звонков на макушке и подумала, что скоро в гости заявится Нона. И они опять будут коротать свой очередной одинокий вечер, погруженный в сигаретный дым и в пену бесконечного пива, будут вспоминать молодость и своих несостоявшихся женихов и любовников, застрявших где-то на изломе Времени, на той стороне листа, где еще не было морщин и жизнь была нарисована цветными красками только что начавшегося праздника.
— В первый раз мальчик ушел, не попрощавшись со своей мамочкой, — грустно проговорила Люси. И задумалась о том времени, когда он вырастет. И о той женщине, которой когда-нибудь Люси будет вынуждена уступить своего сына. И папа, Джеймс Бонд, тогда превратится в навязчивый бред одинокой слабоумной старушки. — А вот и нет, — усмехнулась Люси. Та, которой Люси когда-нибудь уступит своего сына, наверняка будет прекрасной женщиной, и у них будет дружная и веселая семья. — Что я, зря, что ли, его растила? Таким… Каким?! А вот таким! Добрым, отзывчивым мальчиком. — И поэтому Люси будет еще долго писать свои картины, пить свое пиво и еще растить внуков. Добрыми и отзывчивыми. — В общем, мы еще побарахтаемся! — весело заключила Люси.
«Мальчик хотел сделать приятное мамочке, — думала Люси. — А мамочка сделает приятное сыну. Он у меня обожает пудинги».
Денис действительно очень любил пудинги, и Люси купила несколько пакетов быстро приготавливаемых пудингов к предстоящим праздникам. Сейчас она решила, что праздник вовсе не свойство календаря. По крайней мере не стоит отдавать календарям этой монополии. Праздник, пусть небольшой, можно сотворить собственными руками.
— Я приготовлю ему пару пудингов, — решила Люси. — Шоколадный и ананасовый. Это его любимые.
Она отправилась на кухню, где под потолком скрипела люстра — штурвал пиратского корабля, открыла холодильник и извлекла пакет молока долгого хранения. Это молоко было дороже, зато вкуснее обычного пастеризованного и даже при комнатной температуре хранилось по полгода.
